Через десять дней после этого разговора в Гатчинском дворце произошел хоть и секретный, но все равно невероятно торжественный прием. Присутствовала вся верхушка Российской империи, то есть не только мы с Гошей, но и обе королевы-императрицы. Мужчины явились при парадных мундирах и всех орденах, а у женщин и платьев-то толком было не видно из-под брильянтов и прочих рубинов с изумрудами. Моисей Альперович, недавно вновь временно превратившийся в Александра Самохвалова, был поражен. Но насколько сильнее оказалась потрясена его избранница! А уж после краткой Гошиной речи на английском, из коей следовало, что никогда доселе земля российская не рождала подобных героев и он, Георгий Первый, счастлив хоть чем-то отметить совершенно бесценный вклад Александра в дело укрепления империи, она вынуждена была сесть на любезно подставленный мной стул, чтобы не упасть.

А на Александра начали вешать ордена. Сначала три российских, начиная с Андрея Первозванного, затем пошли два курильских, ирландский и датский. Когда ордена кончились, Самохвалову сообщили, что с сегодняшнего утра он российский граф, курильский князь и Датский барон. Ирландские титулы пока решили оставить как резерв на будущее.

Потом в честь гостей был дан обед, и наконец торжественная часть завершилась. Дня два-три Александр с семьей поживут в Гатчине, придут в себя, а потом поедут в Боровск, где и обвенчаются. Кроме того, Саша решил купить там имение, в котором пока будут жить его жена с ребенком. Но мы договорились, что перед отъездом он зайдет ко мне с окончательным ответом относительно своей дальнейшей работы.

Я припомнил беседу с Самохваловым, состоявшуюся в пятом году, перед его «бегством» в Штаты. У нас с Татьяной тогда возникли некоторые сомнения, связанные с тем, что мы никогда до сих пор не отправляли своих агентов в высшие круги зарубежных элит.

— Георгий Андреевич, — усмехнулся Саша, — предположим, будто на самом деле я законченная сволочь. И, прибежав в Америку, тут же забуду, благодаря кому я давно уже не приказчик торгового дома купца Еремеева в заштатном городишке Боровске. А про то, что я не один такой и политика новой власти открыла путь наверх для многих, способных принести пользу России, мне даже и не вспомнится. Кому другому за такое предположение я дал бы в морду, но мне позволительно. Однако мозги-то я куда дену? Можно подумать, я не курсе талантов милейших воспитанниц Татьяны Викторовны. А ведь со временем их мастерство будет только расти. Да и сейчас мне наверняка известно не все, а на самом деле их успехи еще более впечатляющи. Это, так сказать, одно соображение. Второе же заключается в том, что людей с деньгами в Штатах много и они отнюдь не горят желанием широко распахнуть двери в свой круг. И мои надежды, что со временем мне удастся занять место в верхних эшелонах финансовой олигархии, в значительной мере базируются на том, что на самом деле за моей спиной будет вся мощь финансового департамента ее величества и постоянная поддержка ваших, Георгий Андреевич, служб. Лишившись всего этого, я тут же стану просто богатым евреем, каких там полно, да еще вынужденным всю жизнь прятаться. Пусть это у меня и получится, во что, честно говоря, не так легко поверить, но вот преумножать состояние в таких условиях не выйдет точно. Пословицу же «Бедность не порок» лучше примерять на себя в России, как мне кажется.

— Вот уж это у вас при всем желании не получится, — заверил я собеседника, — но вообще-то имелось в виду нечто иное. Вы выросли и сформировались в России, то есть в условиях почти полного отсутствия демократии. А в ней есть и привлекательные стороны. Кроме того, немало и кажущихся таковыми.

— Ой, — всплеснул руками Альперович, — вот только не надо мне говорить про это неприличное слово. Я его постоянно слышу от своих деловых партнеров, привык уже. Но, значит, ваши сомнения связаны с возможным принятием мной западных ценностей?

Я кивнул.

— Так это же не мгновенный процесс. И я вам даю слово, что, если он начнется, я тут же вернусь в Россию, чтобы сказать вам, в чем вы не правы. И даже не буду требовать обещаний, что вы меня за это не посадите, потому как и сам знаю — ничего подобного не будет. По рукам?

— По рукам, — согласился я.

Перед отъездом в Боровск Самохвалов, как и обещал, зашел ко мне пообедать.

— Здравствуйте, Саша, рад вас видеть, садитесь, — приветствовал я его.

— Ой, и таки где вы здесь видите какого-то Сашу? — с явственным еврейским акцентом изумился гость. — К вам со всем почтением пришел бедный еврей Моисей Давидович Альперович!

— То есть как бедный?

— По сравнению с вами — очень. У вас же сейчас пятьдесят четыре миллиона?

— Да хрен его знает, хотя вполне может быть, — честно ответил я.

— Именно пятьдесят четыре. А у меня всего пятьдесят один по официальным данным. Но ведь богатство не в цифрах, которые существуют в основном для налоговой службы и репортеров, а в суммах, которыми человек может оперировать. Здесь же разница между нами куда существенней. И чтобы она не стала еще больше, давайте прямо сейчас уточним нашу линию относительно Огденского горнопромышленного банка.

Спустя полтора месяца отпуск летчика-испытателя Александра Самохвалова закончился, и он отбыл продолжать свою службу. В Боровске остались его жена Лидия Ивановна с сыном Максимом. Полицмейстер был предупрежден — если с ними случится хоть какая-нибудь неприятность, то ему лучше сразу повеситься, пока за ним не пришли. Впрочем, дополнительные хлопоты были компенсированы двухсотпроцентной надбавкой к жалованью. Кстати, полицмейстер был отнюдь не дураком и сразу понял, что это шанс из тех, которые в его возрасте и в таком месте службы, как Боровск, уже почти и не выпадают, так что он был настроен со всем рвением выполнять указания из секретариата государственного канцлера.

А через две недели Татьяна начала свой текущий доклад словами:

— Шеф, если есть желание, можете начинать скорбеть о безвременно усопшем господине Варбурге.

— И что же именно с ним стряслось, вроде он был и не очень старый?

— Загрыз его кто-то, — флегматично просветила меня директриса ДОМа. — Один свидетель говорит — собака, а другой утверждает, что дьявол. Следствие пока склоняется в пользу версии, что это был какой-то аналог баскервильской псины, описанной у Конан Дойля.

— Ох, ужасы-то какие в Америке творятся, — сокрушенно вздохнул я, — вот оно, господство капитала, до чего доводит-то. А что с собачкой стало, не расскажете?

— Эвакуация прошла штатно, — пожала плечами Танечка. — А вы что подумали? Вот уж нет, Черныш — это же гордость нашего питомника! Наверняка вы о нем еще услышите. И разменивать такие кадры на каких-то Варбургов было бы непростительным расточительством.

Если кто помнит, в первой половине девятнадцатого века декабристы разбудили Герцена. Едва продрав глаза, разбуженный ринулся на Запад за деньгами. Обретя искомое, причем в очень немалых количествах, он наконец успокоился, осел в Ницце и занялся тем, за что, собственно, ему и заплатили, то есть принялся поливать грязью свою бывшую родину. Это была простая, хоть и высокооплачиваемая работа. Во-первых, неискушенное в демагогии общество с восторгом принимало его не очень талантливо, а временами просто халтурно сочиненные агитки, так что, никуда не денешься, имелся определенный результат от его трудов. А вот особой опасности лично для него они не представляли. Ну не было тогда ни Меркадеров с ледорубами, ни Таниных девочек с очень специфическими навыками, ни собачек по кличке Черныш. Правда, англичане и задолго до того вовсю практиковали схожие методы, но ведь Александр Иванович работал на них, а не против. А Россия подобные способы увещевания начала применять только при его величестве Георгии Первом.

То есть еще раз повторяю, деятельность Герцена была просто работой. Но вот то, что творили его современные духовные наследники, меня иногда так и тянуло обозвать подвигом.