На этом встреча с руководителем ГБ завершилась, и Новицкий отправился спать.

Хоть император и спешил в столицу, он все же на полдня задержался в Новгороде для встречи с купцом Никодимом Владимировичем Уткиным, отцом известного аэронавта и владельцем бумажной мануфактуры.

Купец, предупрежденный всего за пару часов до визита, успел накрыть великолепный стол, коему молодой император отдал должное, но в молчании. Затем, вытерев губы салфеткой, начал:

– Уважаемый, у меня к тебе два дела. Первое, возможно, покажется не слишком приятным, но тут уж ничего не поделаешь. Итак, вы с сыном регулярно переписываетесь. Дело хорошее, но ведь чуть ли в каждом письме ты просишь за кого-то замолвить словечко передо мной! Я проанализировал просьбы, и не верю, что тобой двигал чистый альтруизм. Признавайся – подносят небось за просьбы-то? И, похоже, не так уж мало. Я прав?

– Да, ваше величество, – побледнел купец.

– Но ведь, если разобраться, ты тут вообще почти ни при чем. Замолвить должен сын, а дал ему такую возможность я, приблизив к своей особе. То есть тебе с того если что и причитается, так это небольшой процент.

Услышав последнее слово, купец воспрянул духом.

– Вот видишь, ты и сам все понял, – кивнул император. – Значит, от подношений отныне оставляешь себе четверть, а три четверти жертвуешь на развитие воздухоплавания в России. Ты, наверное, уже слышал, что бывало с людьми, пытавшимися меня обмануть? Не хотелось бы, конечно, применять репрессии против ближайшего родственника такого человека, как граф Глеб Никодимович, но придется, ежели ты не внемлешь моим настоятельным предупреждениям.

Новицкий специально употреблял явно незнакомые купцу слова для усиления эффекта своей речи.

– Да я… государь… да ни в жисть! Вот святой истинный крест на том целую. Но только как быть, ежели меня иногда благодарят натурой?

– Оценить ее по минимальным рыночным ценам и пожертвовать, исходя из оценочной стоимости.

– Так ведь, ваше величество, – замялся купец, – это ж какая натура-то… ее так сразу в деньгах и не оценишь. Я ведь вдов уже двенадцатый годочек, новую жену искать поздно, вот как-то потихоньку один и бедую.

– То есть как это не оценишь? – развеселился молодой царь. – Не волнуйся, есть у меня в Москве одна знакомая, она все расценки в этой области знает досконально. Значит, на днях пришлю тебе прейскурант, и ты согласно ему будешь производить пожертвования и с натурной оплаты тоже. Ибо грех это – на халяву блудить, мне духовник точно говорил. На чем, пожалуй, с первым пунктом можно закончить. Переходим ко второму, который наверняка покажется тебе более приятным. Итак, предлагаю расширить дело. Нужно поставить на Ладожском озере, где-то недалеко от Шлиссельбурга, бумажную и полотняную мануфактуры. Спрос гарантирую я, кредит на постройку – тоже.

– А с людишками для работы на мануфактурах как?

– Их тебе сын купит; он граф, ему можно. Вот только крепостными они будут всего пять лет, а потом станут свободными. И это уже тебе решать, что дешевле – покупать новых, потом учить их да терпеть убытки из-за первоначального неумения – или платить старым столько, чтобы они сами никуда не хотели уйти.

– Да куда же они, окаянные, денутся?

– К соседям. Думаешь, там только две твои мануфактуры на весь край будут? Нет, у меня более обширные планы.

Действительно, молодой царь решил всю возню с первым, а потом, глядишь, и последующими пароходами перенести на Ладожское озеро, где гораздо меньше лишних глаз. Например, на остров Валаам. Правда, там, кажется, уже стоит какой-то довольно известный монастырь – ну и что? Пусть себе стоит и даже процветает, рабочим секретных предприятий не помешает духовное окормление, да и монахам, если будут себя правильно вести, тоже кое-чего перепадет от царских щедрот. К тому же остров большой, чуть ли не десять километров в поперечнике. Там кроме монастыря прекрасно поместится сначала верфь, а потом – пара машиностроительных заводов и специальное конструкторское бюро. Кроме того, вокруг много совсем маленьких островков, и на одном из них нужно будет построить химзавод по производству гремучей смеси для капсюлей.

Император отправился в путь ближе к вечеру, часов в шесть. По плану в этот день нужно было проехать еще около двадцати километров, чтобы заночевать в селе Бронницы. По идее там все уже должно быть готово, и молодой царь, трясясь в седле, начал сочинять текст очередной радиограммы, которую он отстучит в Москву перед тем как лечь спать.

Начало особых трудностей не вызывало, оно было стандартным: «Любимая!» Но дальше Новицкий решил его как-то разнообразить и усилить, а то ведь все предыдущие начинались именно с этого слова. Значит, надо добавить что-нибудь вроде «ненаглядная моя супруга». Дальше, само собой, осведомиться о протекании беременности, невзирая на то, что бабка по этой теме и так шлет регулярные доклады. Да, и не забыть спросить о самочувствии кота, Елене это будет приятно. Хотя, конечно, что может случиться с этим нахалом? Разве что понос его проберет от обжорства, но и то вряд ли. Про свои дела можно особо не распространяться, ограничившись тем, что пока вроде все идет по планам. В последних строках не помешает сообщить, откуда была произведена передача, и добавить, что их хоть и не очень долгая, но все равно с трудом переносимая разлука совсем скоро кончится. Финал пусть будет обычным: «Целую, обнимаю, твой Питер».

Новицкий улыбнулся, вспомнив в связи с сочинением текста, полузабытую песню Высоцкого «Письмо из деревни». Да, слова, конечно, далеко не всегда соответствуют тем чувствам, которые они вроде бы обозначают. Однако император на самом деле скучал по своей молодой жене и с нетерпением ждал конца путешествия.

Приближаясь к Москве, молодой царь немного волновался. Он слышал, что у женщин в начале беременности портится характер, вплоть до того, что могут начаться всякие беспочвенные капризы или даже истерики. Вот только на каких точно сроках такое проявляется, он не знал. Однако помнил, что перед расставанием ничего подобного не было, и во время него, судя по радиограммам Лены и докладам бабки, тоже. Значит, все еще впереди, а тут как раз коронация… На всякий случай Новицкий пытался вспомнить, что такое предупредительность, вежливость и, увлекшись, дошел даже до толерантности, но вовремя спохватился. Быть не может, чтобы его милая Лена из-за какой-то беременности превратилась в такого монстра, для общения с которым придется прилагать усилия! Ну а если что-то такое и промелькнет, то ее надо будет просто кормить получше, вот и все. Как она там, не похудела ли без него? Бабка утверждает, что нет, но она может и не заметить.

С такими мыслями император даже не сообразил, что его кавалькада уже въехала в Москву, и теперь с удивлением смотрел на непонятную суету около Тверской заставы. Там стояла рота конных измайловцев, а чуть в стороне – две кареты. Одна – императорская парадная, другая – обычная разъездная.

От строя отделился Павшин, быстро проскакал разделяющие его и Новицкого полтораста метров и браво доложил:

– Ваше императорское величество! Осмелюсь доложить, что ваша царственная супруга не потерпела ни малейшего ущерба в своем драгоценном здоровье. В Москве тоже все в порядке, город готовится ликовать по случаю вашего возвращения.

Левая половина лица Тихона Петровича не выражала ничего, кроме верноподданного восторга, а правая – еще и легкое беспокойство. Мол, не забыл ли император, что он обещал перед отъездом?

– Я все помню, – кивнул Новицкий и пустил лошадь вскачь, к большой карете. Там, как он и ожидал, сидела Елена в компании Анастасии Ивановны. Бабка тут же вскочила и исчезла, только успев сказать, что никаких срочных сведений у нее нет, и Сергей смог наконец-то обнять свою молодую жену. С его точки зрения, она ничуть не подурнела, а, наоборот, стала еще более красивой.