– На этом, что ли? – возмутилась Лена. – Он же маленький и неудобный! Ты высокий, тебе ноги будет некуда вытянуть, а мне он в самый раз по росту. К тому же я сплю спокойно, а ты во сне вертишься; еще свалишься ненароком, а это ни к чему. В общем, диванчик на сегодняшнюю ночь – мой, а ты спи в кровати, как положено императору.

В эту ночь Новицкий заснул хоть и один, но с неожиданной мыслью: «Надо же, как, оказывается, приятно, когда о тебе кто-то заботится!» Причем то, что на самом деле эта забота совершенно не нужна – ему доводилось спать и в куда худших условиях, чем на том диване, – никакой роли не играло.

Новицкий давно обратил внимание, что в восемнадцатом веке климат оказался несколько холоднее, чем в двадцать первом. Причем не в смысле максимальных температур жары летом или морозов зимой, а в среднем. То есть зима здесь продолжалась почти на месяц дольше, чем там. Например, весенняя распутица начиналась примерно десятого апреля, и это учитывая, что в России действовал юлианский календарь, на одиннадцать дней отстающий от григорианского. Поэтому ничего особо удивительного в том, что пятого апреля в Москву прибыла очередная партия гостей из Петербурга, не было.

Как сообщили императору, в столицу явился английский посол в сопровождении Павла Ягужинского. «Или, – как сразу мысленно уточнил Новицкий, – Павел Иванович зачем-то притащил с собой Ворда. Интересно, зачем?» Нулин про это ничего сообщить не смог. В силу каковых размышлений сразу принять посла император отказался, а пригласил на ужин генерал-прокурора.

– Вовремя ты в Москву собрался, Павел Иванович, – приветливо сказал молодой царь сразу после того, как усадил гостя за стол. – А то ведь в Питере тебе столько приходилось пить на всяких приемах и ассамблеях, что никакой организм не выдержит. Ничего, в Москве он у тебя отдохнет от пьянства, за этим я прослежу лично. А теперь расскажи, пожалуйста, что за нелегкая принесла сюда сэра Томаса Ворда.

Судя по небольшой заминке, Ягужинского так и подмывало уточнить, какие именно формы примет императорская забота о его организме, но он превозмог себя и ответил:

– Англия, как сказал мне Ворд, обеспокоена хоть и не очень значительным, но все же повышением цен на пеньку, лен, а также мачтовый и строевой лес, произошедшим недавно вследствие принятой вашим величеством программы дальнейшего развития российского флота. И хочет, чтобы ваше величество разрешил ей организовать в России компанию, которая будет заниматься покупкой означенных материалов напрямую, минуя наших купцов, причем с правом скупать интересующие ее материалы на корню.

Первым побуждением императора было поинтересоваться: «А морды у сэров не треснут?» – однако он решил все-таки сначала поглубже вникнуть в проблему, причем с разных сторон, начав с самого простого вопроса:

– И сколько они дали или готовы дать тебе за то, чтобы ты поспособствовал благоприятному решению данной проблемы?

– Ворд говорил о ста пятидесяти тысячах рублей, но я с негодованием отверг это противоречащее моим понятиям о чести предложение.

«Правильно, – подумал Новицкий, – про твою неподкупность мне только ленивый не говорил. Если бы тебе, Павел Иванович, еще пить поменьше да характер иметь не столь склочный, был бы не генерал-прокурор, а просто-таки вопиющий пример идеального чиновника». Вслух же царь сказал:

– Молодец! Настоящая неподкупность, как у тебя, – она, вне всякого сомнения, стоит очень дорого и уж никак не может оцениваться какими-то жалкими ста пятьюдесятью тысячами. Однако про это мы поговорим чуть позже, а пока поподробней расскажи мне, пожалуйста, о глубинных причинах английского беспокойства. А потом о том, что получит и что потеряет Россия как в случае принятия их предложения, так и в случае отказа.

– Ныне Англия строит свой немалый флот исключительно из привозного дерева, – прокашлявшись, начал Ягужинский. – Почти весь мачтовый лес и пеньку она получает из России. Строевой, в основном дуб, – примерно поровну от нас и от пруссаков. За последние пять лет закупки льна выросли более чем в два раза – видимо, попытки англичан перевести изготовление парусов на хлопок потерпели неудачу. Флот же является основой и краеугольным камнем процветания оной страны, вот она и озабочена поиском путей для бесперебойной поставки материалов. Однако то, что они предлагают, я считаю неприемлемым, ибо образование такой компании нанесет большие убытки нашему купечеству.

«Ну, пожалуй, не всему, – прикинул Новицкий. – Тому же Иконникову, например, на нее будет глубоко начхать. А пострадают те, кто в текущем времени является аналогами российских нефтяных олигархов двадцать первого века, то есть люди, по определению никаких добрых чувств не заслуживающие. Нет уж, торговать природными богатствами страны должно государство – тогда хоть сохраняется отличная от нуля вероятность, что полученные деньги будут использованы на благо всей страны. То есть компанию, или, если точнее – совместное предприятие с англичанами организовать, пожалуй, можно. А вот давать ей полную свободу – это фигушки. Однако маловероятно, чтобы англичане хотели во исполнение своих планов профинансировать только Ягужинского. В конце концов, их реализация зависит и от императора тоже; и что, интересно, они ему подготовили в качестве морковки?»

– Сэр Томас говорил, что в благодарность Соединенное королевство с пониманием отнесется к стремлению России вступить в ряды колониальных держав и окажет ей помощь в создании колонии на свободной территории Карибского моря – острове Тобаго, – внес ясность генерал-прокурор.

«Когда это, интересно, Россия успела проявить такое стремление, – подумал Новицкий. – Они ее, наверное, с Васькой Нулиным перепутали – тот действительно требовал у французов какой-нибудь островок, но должного понимания не встретил. Однако неплохо у сэров разведка работает! Ладно, пора закруглять аудиенцию и идти смотреть в планшете, что это за остров такой, дабы в завтрашней беседе с Вордом предстать во всеоружии».

История острова Тобаго оказалась весьма насыщенной. Похоже, это был единственный случай, когда столь никчемный и никому, кроме его аборигенов, ни для чего не нужный клочок земли столько раз переходил из рук в руки! По состоянию на двадцать первый век – более тридцати.

Открыл его еще Колумб, но впервые высадился на нем спустя четыре года капитан Алонсо де Охеда, назвав этот клочок земли островом Магдалены и объявив собственностью испанской короны. Кстати, никакого местного населения капитан на острове не обнаружил, что, впрочем, еще ни о чем не говорило.

После этого события про остров благополучно забыли почти на сто лет, и только в самом конце шестнадцатого века на нем высадились англичане, объявили его своей колонией и присвоили название Тобаго. Им он тоже показался необитаемым. Однако никакого поселения англичане там не оставили.

Еще через тридцать лет на остров наткнулись голландцы и, не теряя даром времени, построили там небольшой форт и основали при нем поселение. Но тут вдруг откуда-то вылезли до того никем не обнаруженные индейцы и начали активно резать пришельцев, в силу чего их численность стала быстро сокращаться.

Это привлекло к острову внимание Испании, и она вспомнила, что вообще-то он вроде как принадлежит ей. («Во память у донов!» – восхитился молодой царь.) С Тринидада туда была отправлена карательная экспедиция, которая частью перебила, а частью пленила остатки голландцев. После чего отчалила, не ввязываясь в драку с местным населением.

Видя такие дела, Англия заявила, что Тобаго – это ее исконная земля, и направила туда две волны переселенцев; первую, чтобы не тратить времени, – с Барбадоса, а вторую – уже из самой Англии. Обе были благополучно истреблены индейцами, после чего на острове снова воцарились тишь и благодать.

Незадолго до этого у английского короля Карла Первого стало совсем плохо с деньгами, и он занял у курляндского герцога Якоба фон Кеттлера какую-то не очень значительную сумму. Однако когда пришло время отдавать долг, выяснилось, что сделать это никак не возможно, ибо нечем. Тогда король, не особо заморачиваясь сомнительностью распоряжения не принадлежащим ему имуществом, вместо денег всучил герцогу злополучный остров.