Книжка оказалась довольно интересной, хотя, с моей точки зрения, порнографии, особенно межвидовой, там могло быть и поменьше. Или это называется эротикой? В общем, если оттуда убрать девять десятых бессмысленного и беспощадного траха, то книга от этого только выиграет, прикинул я, дойдя до последней страницы. Впрочем, описано ничего так, живенько. Но если не выкидывать похабщину, то название не очень подходит. Пресное оно какое-то. Лучше будет не «Сквозь тьму к свету», а, например, «Выблески тьмы». И кажется, командир говорил, что старший артиллерист неплохо играет в шахматы? Тогда не помешает немного развеяться, а то после этого произведения читать что-то совершенно не тянет.

Когда до финиша оставалось чуть больше суток пути, мне пришла радиограмма. Она состояла из буквенно-цифрового кода, означавшего – отправителем получены столь важные сведения, что он не может принять решение о передаче их по радио, пусть даже и по защищенному каналу. В конце стояли подписи не только Насти, но и Герды. Я быстро набросал ответный текст:

Буду у вас через тридцать часов. До моего прибытия ничего не предпринимать. Найденов.

Потом подумал, прикинул, после чего заменил «тридцать» на «двадцать пять». В конце концов, зря, что ли, крейсер возит вертолеты? Последний отрезок пути прекрасно можно будет преодолеть и по воздуху.

Вертолет сел неподалеку от лагеря пришельцев с «Херсона», подняв тучи красной пыли. Я вылез наружу, и на шее у меня повисла неизвестно откуда выскочившая Настя.

– Пап, как же ты вовремя!

– Дочь, соблюдай приличия, – попытался я воззвать к ее чувству долга, – ты же ликтор, то есть немалый чин, да и я тоже не хрен с горы, все-таки какой-никакой, а государственный канцлер. Ладно бы мы были одни, но тут ведь полно народу.

– Они ничего не видят из-за пыли, – объяснила Настя, – я специально не стала ждать, пока она осядет. Вот, кажется, уже пора.

Дочь приложила руку к пилотке и отрапортовала:

– Шеф, в процессе выполнения задания открылись обстоятельства, о которых я сочла возможным доложить вам только лично. Прошу в палатку, там уже обеспечена соответствующая охрана пятидесятиметрового периметра.

Вскоре я услышал от дочери, из-за чего началась такая буча.

Настю тоже, как и меня, царапнуло, что шаман сразу, только увидев, выделил ее среди прочих пришельцев. Кроме того, ей показалось, что говорил он все-таки не совсем то, что звучало в окончательном переводе Герды. Она собрала всех своих подчиненных, кто хоть как-то знал рапануйский, и повторила беседу. Общими усилиями удалось выяснить, что ее назвали не совсем птицечеловеком, а всего лишь им отмеченной. И еще кем-то, каковых слов не знал ни один из ее специалистов по местному языку, а староста не мог перевести на испанский.

Тогда Настя пригласила шамана в лагерь на берегу Анакены, поставила ему палатку рядом со своей и пять дней подряд беседовала с ним по четыре часа в день. В отличие от меня, дочь обладала хорошими способностями к языкам – тут она, похоже, не только пошла в мать, но и превзошла ее. В общем, скоро дочь более или менее разобралась, кем считает ее шаман.

– Так вот, папа, – просветила она меня, – я у тебя не просто княжна и принцесса, а отмеченная птицечеловеком, это раз. И ходящая между мирами, это два. Причем, как утверждал шаман, это взаимосвязано. Ты, что ли, тот самый человек-птица? А что, все сходится. Отметил меня, из-за чего я тоже могу худо-бедно, но открывать порталы между мирами. Сам же ты – Гатчинский Коршун, то есть не головоногое и не ракообразное, а именно птица.

Но кодовый сигнал Настя послала не из-за этого, а только получив от шамана еще одно подтверждение его паранормальных способностей. Она спросила, кого он еще может вот так сразу определить, кроме птицелюдей и ходящих между мирами. И получила ответ, что еще можно увидеть родившихся в ином мире. Только они не так сильно выделяются среди прочих, тут придется смотреть очень внимательно.

Естественно, Калюжный был немедленно наряжен в форму морпеха и поставлен меж десяти настоящих, похожих на него телосложением. Шаман его опознал, причем без особых затруднений.

– Если на богом забытом острове посреди океана знают одну из самых охраняемых тайн империи, то это явно выходит за пределы моих полномочий и требует разбирательства на гораздо более высоком уровне, – закончила Настя.

– Ты совершенно права, – подтвердил я. И подумал, что китайцам, похоже, все-таки придется строить научно-технический центр не здесь, а на каком-либо из Маркизских островов.

– Где сейчас шаман?

– В Ханга-Роа, я его отпустила.

– Как думаешь, там не все помрут от страха, если мы прилетим туда на вертолете?

– Наверное, не все, но зачем зря жечь бензин и расходовать моторесурс? Да и не в поселке же с ним беседовать. Достаточно будет пустить сначала одну красную ракету, потом еще две, и его сюда быстро принесут.

– Это как? – не понял я.

– На носилках, ногами вперед. Он же старенький, ему ходить трудно, вот я и подарила ему списанные медицинские носилки. Теперь на большие расстояния его носят четверо самых здоровых аборигенов, а еще четверо бегут рядом, чтобы в случае необходимости сменить уставших.

Настя взяла ракетницу и вышла из палатки.

Шамана принесли часа через полтора. Кстати, он оказался не просто шаманом, а верховным жрецом острова. К его прибытию был накрыт стол, но прямо сразу жрать, в соответствии с титулом, он не стал. Вместо этого старичок, только увидев меня, бодро спрыгнул с носилок, вытянул в мою сторону левую руку, правой же начал бить себя то в грудь, то по макушке. И быстро что-то залопотал. Я обернулся к Насте.

– Верховный жрец Ока Иу приветствует сошедшего на землю Рапа-Нуи одного из двух первых посвященных, – перевела Настя и с нескрываемым удовлетворением полюбовалась на мою ошарашенную физиономию. – Ему очень лестно видеть того, кто общался с самим человеком-птицей, – продолжала дочь. – Да, он еще говорит, что ты из другого мира, и выражает надежду, что духи предков будут к нему столь милостивы, что когда-нибудь позволят лицезреть второго посвященного, который родом из этого.

Я глянул на носильщиков. Они, сгрузив шамана, сразу отбежали метров на пятьдесят, так что вряд ли могли много услышать. Но все равно надо будет свести к минимуму любые контакты аборигенов с теми европейцами, у которых нет допуска по форме «два ноля». Дочери же было сказано:

– Переведи ему, что мы с пониманием относимся к его надеждам и готовы организовать ему встречу со вторым посвященным. Для этого потребуется всего лишь сначала на крейсере добраться до Гавайев, которые, насколько я успел выяснить, местные почитают как прародину, а потом на «Аисте» долететь до Питера. Обратная дорога – тоже за наш счет и по первому его требованию.

– Ока Иу согласен, – перевела Настя.

– Тогда пусть его покормят и уносят обратно, а ты расскажи мне про референдум, – предложил я в целях отвлечься от всякой паранормальщины, а то ведь на ней мозги могут невзначай и свернуться в трубочку, если превысить допустимую дозу.

– Явка девяносто девять и две десятых процента, – отрапортовала дочь. – За – девяносто восемь и шесть. Голосовавших против не было. Международные наблюдатели никаких нарушений не зафиксировали, что подтверждено их подписями в соответствующем протоколе.

Разумеется, на «Херсоне» присутствовали и они. Первый был от Гавайской Социалистической Республики. Там он занимал должность первого заместителя министра обороны, а в настоящий момент проходил стажировку в нашей морской пехоте, дослужившись уже до ефрейтора. Второй был шведом, потомственным алкоголиком и состоял в каком-то дальнем родстве с Бернадоттами. Этот с момента отплытия с Гавайев безвылазно сидел в своей каюте. И наконец, имелся и более колоритный персонаж – ирландский наблюдатель. Он происходил из какого-то настолько древнего рода, что Мари без возражений подписала указ о возведении его в пажи ее королевского высочества. Она даже намекнула мне, что это не такой уж плохой кандидат в мужья нашей дочери. Разумеется, не сейчас, а как минимум года через четыре. Я в принципе был не против, но при условии, что за предоставленный ему срок этот рыжий семнадцатилетний оболтус научится хоть чему-нибудь полезному. А то сейчас он умеет только хвостом таскаться за Настей – разумеется, не всегда, а только когда это ему позволяется. И смотреть на нашу дочку широко открытыми и безнадежно влюбленными глазами.