– Однако даже если допустить, что все вами перечисленное имеет отношение к истине, вы же не станете утверждать, что власти Федерации ничего не предпринимают для повышения уровня жизни народа?

– Не стану, я наблюдаю за действиями эрэфовских властей с неослабевающим интересом. Мне эти ваши усилия напоминают попытки составить слово «процветание» из букв «о», «п», «ж» и «а». И меня не оставляет робкая надежда – а вдруг у вас получится? Ну а если серьезно, то такая задача, по-моему, не имеет решения без привлечения во властные структуры новых людей, не запятнавших себя неоправданным обогащением. Заметьте, я не сказал «незаконным», ибо законы писали те самые обогащавшиеся.

– Простите, но мне трудно поверить, что вы предлагаете допустить до власти всяких идеалистов.

– Так ведь не до всякой же власти! Скажем, идеалист на посту главы ФСБ будет просто катастрофой, а в качестве его первого зама может оказаться в самый раз. Во главе же Минздрава он просто необходим.

– Между прочим, мне, да и не только мне, вы иногда таки кажетесь именно идеалистом. Однако ваши властные полномочия куда шире, чем у нашего главы ФСБ.

– Вы просто были не очень внимательны, вот вам что-то и кажется. На самом деле все очень просто – мой душевный настрой меняется в зависимости от времени суток. Просыпаюсь я оголтелым реалистом, прямо-таки иногда даже циником. Поэтому если надо подписать какой-нибудь приговор, то это только до обеда, ибо потом может проснуться совесть. Это еще ничего, но ближе к вечеру начинают проявляться идеалы, так что после ужина я вообще стараюсь решений не принимать, а только составляю мнение по тому или иному вопросу. Которое утром скорее всего сам же признаю ошибочным.

– И как же вы выходите из положения?

– Выкладываю оба мнения его величеству, а он сам соображает, какое из них более соответствует текущей обстановке. Довольно часто это происходит методом подбрасывания монеты. Орел – правильным признается утреннее мнение. Решка – вечернее. Если монета встанет на ребро, то надо посоветоваться с общественностью. А если зависнет в воздухе – с юристами на предмет наиболее полного соответствия законодательству.

Разумеется, отдых на природе не означал, что мы вообще переставали заниматься государственными делами. Думать-то себе не запретишь, да и ни к чему это, такое издевательство над собственным организмом. И вот, значит, в результате бесед с Никоновым и прочтения материалов из шестнадцатого года у меня возникла довольно интересная мысль. Она касалась реакции власти на протестные движения народа.

С одной стороны, давать им волю нельзя. Чем это кончается, хорошо показали майданы, перестройки и прочие революции роз, да и без них в общем-то можно было догадаться о возможных последствиях. С другой – при полном отсутствии протестов теряется обратная связь управления, что чревато сначала перекосом, а потом и разносом всей государственной машины. До сих пор мы использовали систему, очень близкую к советской, то есть так или иначе карали любые протесты, не санкционированные самой властью. Кстати, максимума подавление такого типа народных инициатив достигло вовсе не при Сталине, а при лысом придурке-кукурузнике, которому некоторые его апологеты-шестидесятники после так называемой оттепели приписывали даже некоторую демократичность. Так вот, на самом деле при Иосифе Виссарионовиче народ вовсю протестовал против неугодных ему представителей власти. Правда, это имело вид не митингов, а доносов. Но ведь как-то работало же! Но, разумеется, такой способ далеко не идеален, хотя у нас он тоже практиковался достаточно широко.

Возьмем, например, такую тонкую вещь, как национальный вопрос. В советской конституции вообще было записано право наций на самоопределение вплоть до отделения, да и в эрэфовской тоже как-то затесалось нечто довольно похожее. В результате власть и там, и там была вынуждена демонстративно нарушать свои же собственные конституции.

У нас дело обстояло немного лучше. Все-таки нашу конституцию писал в основном лично я, и мне было просто жалко на нее так грубо плевать. Своя же, не чья-нибудь чужая! Поэтому право на самоопределение в ней ограничивалось рамками национально-культурных автономий. Однако некоторые личности даже в подобных условиях ухитрялись наворотить такого, что не посадить их за это было ну никак нельзя. Правда, сажать приходилось за что-нибудь другое. И не то чтобы заказные судебные процессы представлялись мне чем-то недопустимым – нет, тут недопустима только халтура при их проведении. А это значит, что каждый такой суд требовал немалых усилий от моего комиссариата, а иногда и от меня лично. Как будто в России больше заняться нечем!

Так вот, пришедшая мне на острове мысль позволяла заметно облегчить упомянутые трудности. Собственно говоря, ничего особенно нового она не содержала. Мы и раньше рассматривали замешанный в любом протесте корыстный интерес организаторов и исполнителей как отягчающее обстоятельство. Однако сейчас я понял, что на самом деле это полумера и его надо считать не обстоятельством, а полноценным составом преступления. И, соответственно, иметь на этот случай отдельные статьи. А само понятие «несанкционированный митинг» следует вообще убрать как из уголовного, так и административного кодексов.

Например, решил в каком-нибудь селе Гадюкино народ выразить свое возмущение поведением местного богатея, закрывшего ему, народу, своей дачей проход в лес или к реке. И пусть себе выражает на здоровье! Если в процессе этого перекроют дорогу, то ответственность наступит за нарушение правил уличного движения, и не более того. Но такая благодать будет возможна только при полном бескорыстии всех участников процесса. Если же организаторы получили от кого-то деньги и частью простимулировали участников, то тут начнет действовать уже совсем другая статья – из раздела «Преступления против империи». Причем нет никакой нужды разбираться, кто там чего организовывал или исполнял. Арифметика – наука точная и кривотолков не допускает, достаточно всего лишь ввести в закон простую и всем понятную норму – год за рубль. Насколько я был в курсе, рядовым участникам беспорядков у нас никогда больше пятерки не платили, а пять лет на Колыме вряд ли нанесут непоправимый вред здоровью, зато хорошо поспособствуют прочищению мозгов. У организаторов же фигурируют совсем другие суммы, значит, и сроки будут соответствующими. Получит один такой пять тысяч лет на Вилюе – глядишь, следующий и задумается.

Разумеется, не следует забывать и руку дающего. То есть по рукам его, гада! Ибо ничто не возникает из ничего, и деньги тоже. Раз их кто-то получил, значит, их кто-то дал, и срок следует делить по справедливости, то есть поровну. Если, например, бабки дал какой-нибудь американский посол, которого посадить нельзя, а можно только выслать, то, никуда не денешься, все пять тысяч повиснут на получателе. Когда же в ситуацию влезет не обладающий иммунитетом посредник, то и он, и непосредственный организатор протеста получат по две с половиной тысячи лет. Это, конечно, меньше, чем полные пять тысяч, но вряд ли люди сильно обрадуются такому облегчению. Даже если в цепочке будет сто посредников, все равно каждому хватит доставшегося срока. Как говорится, «и пусть никто не уйдет обиженным».

Император же, кажется, на острове полностью отрешался от государственных раздумий и почти все свободное время, коего, впрочем, тут у него было не очень много, посвящал чтению. И он явно отдавал предпочтение фантастике из того мира, причем не классике типа Ефремова, Стругацких, Брэдбери или Хайнлайна, а совсем уж низкопробному чтиву, не дотягивающему даже до уровня творений Виктора Калюжного. В ответ на мое недоумение его величество разъяснил:

– Понимаешь, иногда хочется отдохнуть душой. Окунуться во что-нибудь простое, такое… эдакое… в общем, незамысловатое. В процессе создания которого интеллект был задействован в минимально допустимых дозах. Раньше было проще – можно было доносы на тебя почитать на сон грядущий. Эх, как люди писали!