— Боюсь, что тогда не смогу вас проводить, я ведь за рулём. Мария Никаноровна, вы уверены, что сами дойдёте до деревни?

Она быстро закивала:

— Да, конечно. Я уже в порядке.

— Так мы проводим, товарищ председатель, — вмешался в разговор Андрей Попов, — мы так этого козла упаковали, что он на заднем сидении доедет и без присмотра, не развяжется.

— Не беспокойтесь, — начала было Лукина, но Иван не дал ей договорить.

— Это ты не беспокойся. Мы хоть и не знакомы, но в обиду не дадим.

— Всё правильно, — подтвердил я, открывая водительскую дверь и забираясь внутрь машины, — Мария Никаноровна, позвольте им вас проводить, на всякий случай.

— Хорошо... простите, я не имела в виду, что не доверяю, — Мария хоть и пыталась теперь держаться уверенно, но я видел, что она всё ещё не в себе, — и спасибо. Если бы не вы, не знаю, что бы было... — её голос дрогнул.

— Даже не думайте об этом. Возвращайтесь домой, скорее. И ждите. Возможно милиции понадобятся ваши показания.

Мы попрощались, и я поехал в правление. Половину дороги Грядкин что-то мычал на заднем сидении, но я не обращал на него никакого внимания. И, в конце концов, он смирился со своим положением и затих.

А через несколько часов приехал Огурцов. Да не один, а с целым нарядом милиционеров из областного центра. С частью из них я был знаком ещё по делу Николая и мародёрского золота, но встречались и новые лица. Кроме того, я понял, что появления КГБ тоже не избежать.

Впрочем, всё равно кто. Лишь бы побыстрее забрали этого ублюдка из моего колхоза. И так весь день насмарку.

Телефон просто разрывался. Такое ощущение, что мне успела позвонить каждая собака в Калуге и окрестностях. Я даже имел «удовольствие» пообщаться с отцом и матерью Грядкина, которые недвусмысленно предлагали мне лжесвидетельствовать о том, что фотографии с расчленёнкой его сыну кто-то подкинул. Кажется, они совсем уж впали в отчаянье, раз просили меня о подобном.

Особенно грустно было слышать женщину. Она совершенно отказывалась верить, что что-то такое могли найти у её сына. А в конце концов и вовсе начала угрожать связями мужа, что он дескать позвонит куда следует, и это я сяду, а не её Толенька.

В итоге я просто положил трубку. Грядкин старший, конечно, товарищ влиятельный в пределах области. Но тут дело такое серьёзное, что замять его уже никак не получится. И слава богу. Не хватало ещё убийц покрывать.

К моему удивлению одним из свидетелей по его делу стала бабка Веры. Та самая знаменитая ведьма-травница. Оказывается, главной целью нашего корреспондента была вовсе не статья про Новый Путь, а посещение Раисы Петровны.

Я чуть не заржал, когда она на голубом глазу сообщила следователю, что «Стручок у него завял». А потом рассказала, что лечение шло успешно и, видимо, «зачесалось».

Сначала то, конечно, смешно было. А потом я задумался, уж не поэтому ли он девок убивал, что по нормальному с ними не мог? Впрочем, даже если так, всё равно ублюдка не жалко.

Со всей этой суматохой, я даже не успел нормально поговорить с Марией. Меня беспокоило её состояние, хотя при милиции она держалась молодцом. Но я боялся, что после этого она полностью замкнётся в себе. Горбаков и так, помнится, говорил недавно, что она нелюдимая совсем.

В общем, на следующий день, я первым делом поехал на животноводческую ферму, где нашёл Марию на конюшнях.

К моему облегчению, она даже улыбалась, расчёсывая одну из лошадок.

— Рад видеть вас в хорошем настроении, — начал я, подходя ближе.

Девушка перевела на меня взгляд, и уже по нему я заметил, что не всё так радужно. В глубине её больших зелёных глаз притаилась грусть.

— Здравствуйте, товарищ председатель, — поздоровалась она, — да разве можно без улыбки к животным подходить? Они же всё понимают. Особенно такие умные, как лошади.

Я потрепал кобылу по холке.

— Вы, конечно, правы. Но, если постоянно держать печаль в себе и притворяться, что всё хорошо, когда на душе кошки скребут, то долго вы так не протянете.

Она пожала плечами.

— Но и много думать о плохом тоже бесполезно. Боюсь, если начну, то уже не смогу остановиться. Знаете... — она замолчала.

Я вопросительно поднял бровь, и, спустя несколько секунд, Мария снова заговорила:

— В последнее время я всё чаще думаю, что вообще не хочу иметь дел с людьми. Каждый раз одно и то же. Я не понимаю, почему люди с хорошей работой... или даже обличённые властью, такие гнилые внутри? — она осеклась, — ой, простите, я не имею в виду никого конкретного, но...

— Всё в порядке, Мария. Я понимаю о чём вы.

Я понимал, что ей надо высказаться и хотел хоть немного помочь ей отойти от того ужаса, который она пережила вчера. А Мария, снова повернувшись к лошади, продолжила её расчёсывать, но я видел, что мыслями она где-то далеко.

— В прошлом году умер мой дядя. Он остался инвалидом после войны и постоянно болел. Но он был прекрасным человеком и ни разу не пожалел о том, что сражался за нашу страну. Он вообще всей душой верил в коммунизм и заразил этой верой и меня тоже. Пока родители работали. Я часто оставалась под его присмотром, и он любил рассказывать, как хорошо и справедливо будет уже совсем скоро. Помню мы с ним по радио слушали о полёте Гагарина, он тогда сказал: «Вот вырастешь ты, Машка, а уже космос осваивать будем, на марс полетим»... — она снова улыбнулась, — я тогда и впрямь поверила, что мы с ним отправимся туда в числе первых, на большой такой ракете, даже больше самого высокого дома в городе.

Мария замолчала, а потом вдруг с жаром выпалила:

— А знаете, я ведь и сейчас верю. Ну... может не в марс, конечно, — она мило смутилась, — но верю, что мой дядя не ошибся. Просто... из-за таких людей... и случаев. Иногда нападает хандра. И, кажется, что все старания бессмысленны. Что работу многих честных людей может перечеркнуть всего лишь один плохой человек с влиянием. Этот... Грядкин, он ведь не из простой семьи, как я поняла, да и в газете не последней работал. Сколько зла он успел совершить? Я даже думать об этом не хочу. Да и до этого я уже не раз сталкивалась с несправедливостью людей у власти.

— Но теперь то его точно посадят, и больше никто не пострадает, — попытался приободрить её я.

Она кивнула.

— Да. И это то, почему я всё ещё верю в лучшее. Простите, товарищ председатель, зря я на вас это вывалила. Не беспокойтесь, со мной всё в порядке.

— Мария Никаноровна, я наоборот рад, что вы со мной поделились своими мыслями. Как и говорил, не надо держать всё в себе. Если вас что-то беспокоит, вы всегда можете прийти ко мне. Вы хороший молодой специалист с незашоренным взглядом, и последнее, что мне нужно, это вас потерять.

Я тепло ей улыбнулся, и мы попрощались.

А, доехав до правления, я закрылся в своём кабинете и крепко задумался. Конечно, слова Марии в чём-то звучали наивно, но почему-то нашли отклик в моём сердце. Не поступаю ли я сам сейчас как сволочь по отношению к людям, которые мне доверяют? Руководствуясь сиюминутной выгодой, я согласился закрыть глаза на преступление из-за которого, целый колхоз много лет нищенствовал. Не предаю ли я этим людей, которых мне доверили? Не становлюсь ли тем самым человеком у власти, который покрывает какие-то гнилые договорняки и сам в них вступает. А ведь, если подумать, то Мария права, и, возможно, именно такие люди и развалили страну, обесценив многолетний труд остальных. Хочу ли я стать одним из них?

Пожалуй, что нет. И может быть я об этом ещё пожалею, но я взял трубку и набрал номер Ждановой. Она ответила очень напряжённым и одновременно уставшим голосом.

— Товарищ Филатов, хорошо, что вы позвонили. Я вам вчера не смогла дозвониться. Пожалуйста, скажите, неужели, Толик и правда...

Блин, меньше всего я хотел обсуждать Грядкина, поэтому не удержался и перебил:

— Светлана Валерьевна, этим делом уже занимается милиция, вам лучше спросить у них. Я лишь могу сказать, что действительно нашёл в его вещах фотографии расчленённой девушки. Но звоню вам по другому вопросу. Помните наш договор с Алексеевым? Так вот. Извините, но я много думал и решил, что это неправильно. И мы должны разобраться с этим честно и по закону.