Днем же – неизменный Мастер. Он все же сдержал обещание, и я честно пыталась его если не лечить, куда там, то хотя бы разговорить. Увы, Мастер Пытка не особо поддавался на мои провокации и откровенничать не спешил. Я для себя сделала пометку, что этим, скорее всего, тоже занимается шут Лель, потому как из него было реально что-то вытащить по поводу прошлого.

Они были разные. Очень разные, безумно разные, противоположные и одновременно неуловимо похожие. Чертов «аверс-реверс».

И самое интересное, я даже не знала, кто мне больше симпатичен.

Хин был сдержан, ироничен, умен и являлся прекрасным собеседником. Он мог поддержать любую тему, мог пошутить, мог в нужный момент замолчать или успокоить меня всего одной фразой. Не мужчина, а совершенство. Сумасшедшее. Но у каждого свои недостатки, не так ли? Лельер вот немножечко псих. Случается.

Кроме Лельера Хинсара, в моей жизни также были подруги, с которыми временами удавалось видеться. У Насти и Мастера Смерть все наладилось. Во всяком случае, я не видела иных причин для того, чтобы девушка летала настолько счастливая, а красноглазый ходил настолько довольный. К счастью, Айлар Тис и сам понял, что в делах с женщинами залог успеха – настойчивость!

А вот Ришаль дир Ниралисса ходила печальная и грустная, но упорно не говорила, какая именно черная кошка пробежала между ней и казначеем. А я решила не допытываться. Раз нага не откровенничает, то или не готова, или не имеет права.

Ну и отдельной статьей сейчас шел Феликс Ла-Шавоир. Судя по всему, болотник вознамерился исправиться по полной программе и сейчас устраивал мне рай на земле. Цветы приходили ежедневно – утром и вечером. Иногда роскошные букеты или даже корзины, а иногда маленькие букетики полевых цветов. Комната уже превратилась в оранжерею – мечту любой девушки.

Мой любимый мужчина… как же бесконечны сейчас были чувства к нему. Я считала часы до вечерних встреч и неслась к нему по лестнице, едва ли не сворачивая шею, лишь на последних ступенях перед дверью брала себя в руки и спокойно выходила на крыльцо. А после мы шли гулять по вечернему Изумрудному или ехали на машине за город, чтобы встретить закат в каком-нибудь живописном месте, будь то озеро или просто скала на возвышенности, откуда открывался потрясающий вид.

Я наслаждалась происходящим и понимала, что вся эта сладкая ситуация, увы, только подтверждает грустную реальность. Как только мужчина решает, что он тебя добился, начинаются неприятные неожиданности, а как только добыча уплывает из рук, так он снова становится замечательным и чутким человеком. В данном случае – кикимором.

Обидно, досадно, но ладно…

Как известно, крыша у нашего шута в длительной конфронтации с головой. Более того, судя по поведению, крыша давно уже бросила Леля на произвол судьбы и ушла в закат на поиски лучшей жизни.

Жить с Лельером Хинсаром оказалось весьма своеобразным удовольствием. Тут даже не то что на любителя… а на любителя с извращенными наклонностями.

Наверное, мне же было бы лучше, если бы после заката я не выходила из своей комнаты или хотя бы крыла, которое шут полностью отдал на разграбление госпоже психологу.

Но… когда на Изумрудный город медленно опускалась ночь, зажигая в синем небе бриллианты звезд, и по воздуху летела мелодичная трель виолончели, ноги сами несли меня прочь из надежных стен спальни.

Ковер на лестнице… багровый, как венозная кровь… Почему-то сейчас ступать по нему казалось особо неправильным. И я шла по мрамору ступеней рядом с дорожкой. Шла в сумраке позднего вечера, когда большой дом на улице с говорящим названием Пропавший Рассвет погружался во тьму. Почему-то шут Гудвина гасил все лампы. Я останавливалась у каждого магического светильника и ждала, пока в хрустальных глубинах ярче разгорится пламя. Тусклый свет, словно боясь, робко трепетал в хрустальном шаре.

И я… боялась.

Шут… Лельер Хинсар. Лель. Мой дорогой, мой опасный, мой пугающий и невероятно притягательный друг.

Я понимала, что трогать сейчас Лельера – это не совсем правильно. А точнее, совсем неправильно. Что-то в глубине души, что-то исконно женское, звало меня все дальше. К тому, кто во мне нуждался. Мы, слабый пол, так падки на тех, кому мы сейчас необходимы. Древний инстинкт – обогреть и утешить.

В конце концов он меня сюда притащил именно по этой уважительной, хоть и наскоро придуманной причине. Лечить его.

Когда я толкнула дверь в гостиную, то с тихим вскриком зажмурилась от света и прижала ладони к лицу. По глазам словно раскаленным клинком полоснули.

Миг помедлив, перешагнула порог, окинула взглядом открывшуюся картину и поняла, что вылечить Леля не сможет даже светило психиатрической науки, не говоря уже о девочке-недоучке.

В отличие от утопающего в темноте остального дома, эта комната искрилась светом. Электрические лампы, газовые рожки, разноцветные пульсары, парящие под потолком.

Комната была почти пуста. Высокий стул в середине, на котором и сидел шут, судорожно сжимая побелевшие пальцы на грифе виолончели и склонив голову так, что белые волосы волной падали вперед, заслоняя лицо.

У дальней стены комнаты стоял небрежно застеленный белым покрывалом диван, и на нем лежала гитара. Третьим и последним предметом мебели был столик, заваленный исписанными листами. На нем лежала бутылка вина, половина листов была залита густым, красным, словно артериальная кровь, напитком, который медленно стекал со столика и, расползаясь по белоснежному полу, заполнял прожилки, словно рисуя жутковатый узор.

Шут даже не пошевелился, хотя наверняка слышал, что я вошла.

– Лель?.. – тихо позвала я, делая первый нерешительный шаг вперед.

– Стекла, – спокойным голосом отозвался Лельер, даже не думая поднимать головы.

– Что? – немного растерялась я, замерев на месте.

– Тут стекла, – повторил Лельер, и его рука медленно скользнула вниз по грифу.

Тихий шелест от соприкосновения пальцев и струн почему-то прошелся по нервам ничуть не хуже визгливой трели плохо настроенного инструмента.

– Откуда?

– Кажется, я бил об пол бокалы, – все так же флегматично ответил музыкант. – Так что аккуратно. Домашние туфли – это хорошо, но могут оказаться слишком тонкими… для моих лезвий.

Он вскинул голову. Снежные волосы рассыпались по плечам, затянутым в черный шелк, а по губам скользнула мечтательная улыбка. Улыбка, которая почему-то пробрала меня до дрожи.

Вспоминая то, чем в основном занимается этот выглядящий юным и нежным парень, мне в этом всем виделся совсем неправильный смысл.

– Для граней стекла, Лель, – твердо поправила его я.

– Да, – кивнул шут и, приоткрыв синие глаза, почти шепотом спросил: – Испугалась?

Пауза была почти ощутима. А потом я сделала еще один шаг вперед, отпихнув носком туфельки осколок хрусталя, и сказала:

– Да. Но я остаюсь.

В глазах шута появилось любопытство. Он положил подбородок на гриф и наблюдал за моим приближением.

– Остаешься… – эхом повторил он. – Я рад. Хотя я на это рассчитывал. Ты, Юля, отчаянная девушка. Отчаянно любопытная, отчаянно авантюрная… отчаянно верящая, что можешь что-то изменить.

– Меня привели в этот мир как раз для того, чтобы что-то менять. – Я лишь пожала плечами и замерла, остановившись в двух шагах от него.

– Ну… так-то оно так, – усмехнулся шут, с иронией глядя на меня.

Я внутренне немного расслабилась. Когда я пришла… его сгорбленная фигура, напряженные руки и первый взгляд полубезумных глаз с закаменевшего лица… напугали меня. А сейчас шут начал говорить и даже иронизировать. Добрый знак.

– Хочешь, я для тебя поиграю? – Шут выпрямился и огляделся. Смычок валялся неподалеку от него, почти у подола моего платья. – Подашь?

Я наклонилась и подняла смычок. Покрутила в руках и задумчиво ответила:

– Хочу ли? Зная, как тебе больно, когда ты это делаешь…

– А ты не знай, Юля. Забудь… – Шут протянул руку вперед, требовательно глядя на меня. – Есть еще один нюанс. Я ХОЧУ играть. А ты можешь или присутствовать, или уйти. Сегодня я даю тебе выбор.