Факелоносцы берлинской культуры из числа последователей Давида Фридлендера всячески поощряли такое настроение и в своем органе постоянно обращались в этом духе к своим польским собратьям.

Как долго вы будете продолжать, — гласит одно из этих обращений, — говорить на коррумпированном немецком диалекте [идиш] вместо языка вашей страны, польского? Сколько несчастий могли бы быть предотвращены вашими предками, если бы они умели адекватно изъясняться на польском языке перед вельможами и королями! Возьмите группу из ста евреев в Германии, и вы обнаружите, что либо все, либо большинство из них могут говорить с магнатами и правителями, но в Польше едва ли пять или десять из ста способны на это.

Некоторые залетные семена западного «просвещения» были занесены на далекий русский Север. Во время инспекционной поездки Державина по Белой России перед его глазами промелькнула фигура врача Франка в Креславке, открытого последователя Мендельсона, призывающего к религиозным и просветительским реформам. В Петербурге, в доме мецената Авраама Переца, жил его учитель Иуда Лейб Неевахович, родом из Подолии. В 1803 году, в том самом году, когда еврейские депутаты пребывали в Петербурге, Неевахович издал на русском языке брошюру под заглавием «Плач дочери Иуды» с посвящением Кочубаю, министру внутренних дел и Председатель «Еврейского комитета». Посвящение задевает лейтмотив «Плача»: преклонение колен перед величием России и смирение перед судьбой единоверцев, лишенных доли в «благах» страны.

«Как сильно, — восклицает автор, — ликует душа моя об этих вещах [победах и могуществе Российской империи]; как глубоко скорбит она о моих единоверцах, удаленных от сердец своих соотечественников». И на протяжении всей брошюры «Дочь Иуды» оплакивает то, что ни восемнадцатый век, «век человеколюбия, терпимости и кротости», ни «улыбающаяся весна нынешнего века, начало которого увенчанный... воцарением Александра Милостивого, устранил глубоко укоренившуюся еврейскую ненависть в России». «Многие умы обрекают колено Иуды на презрение. Имя «Иудей» стало предметом насмешек, презрения и презрения для детей и слабоумных». Обращаясь к Мендельсону и Лессингу, автор восклицает: «Вы ищете еврея в человеке. Ищите человека в еврее, и вы, несомненно, найдете его».

Неваховича кончается горестным стоном:

В то время как сердца всех европейских народов сблизились друг с другом, еврейский народ все еще находится в презрении. Я чувствую всю тяжесть этого мучения. Я обращаюсь ко всем, у кого есть сочувствие и сострадание. Почему ты приговариваешь весь мой народ к презрению? Таким образом печально плачет дочь Иуды, вытирая слезы, вздыхая и все же не утешаясь.

Сам автор, кстати, впоследствии сумел получить утешение. Через несколько лет после публикации «Плача», все еще находя себя «удаленным от сердец своих соотечественников», он нашел волшебный ключ к этим непокорным сердцам. Он принял христианство и, превратившись во Льва Александровича Нееваховича, стал писать нравоучительные русские пьесы, которые пришлись по вкусу неискушенной тогдашней русской публике. Таким образом, Невахович довел свое «берлинское общество» до той драматической развязки, которая была в моде в самом Берлине, где свирепствовала эпидемия крещения. Его примеру последовал его покровитель Авраам Перец, разоренный в войне 1812 года военными контрактами. Потомки обоих новообращенных занимали важные посты на российской государственной службе. Один из семьи Перец был членом Государственного совета при Александре II.

Слабое отражение западной просветительской литературы видно в этот период на мрачном горизонте России. Мендель Левин из Сатанов (1741-1819), имевший честь видеть во плоти Отца Просвещения в Берлине, посеял новые семена в своей родной стране. Он перевел на иврит популярное руководство по медицине Тиссо, моральную философию Франклина и книги о путешествиях Кампе. Он также предпринял попытку перевести Книгу Притчей и Екклесиаста на местный язык идиш.

Последнее начинание навлекло на Левина гнев другого «просвещенного» писателя, Тобиаса Федера из Петркова и Бердычева (умер в 1817 г.), который яростно нападал на него за «осквернение» Священного Писания, превратив его в «язык улицы». Сам Федер публиковал исследования по грамматике иврита и библейской экзегезе, нравоучительные трактаты, безобидные сатиры и поэтические оды. Нельзя сказать, что эти публикации знаменуют собой эпоху в области литературы, но они, несомненно, символизируют новый поворот в культурной жизни. Светская книга, одно появление которой могло вызвать ропот недовольства среди встревоженных православных, занимает свое место рядом с религиозной литературой раввинизма и хасидизма. Эти литературные попытки были предвестниками последующей секуляризации литературы на иврите.

Великая реакция 1815—1848 годов, державшая в своих муках всю Европу, приняла в России своеобразные формы. Царь Александр I, один из триумвиров Священного союза, породивший эту реакцию, стремился искупить либеральные «грехи» своей юности и культивировал в России принципы «отеческого управления» и христианское правительство». Последнее десятилетие его царствования проложило путь железному абсолютизму Николая I, который на тридцать лет сковывал политическую и общественную жизнь России и стоял зловещим призраком средневековья перед глазами Западной Европы.

Судьбы великой монархии Востока определили судьбы крупнейшего еврейского центра диаспоры. Венский конгресс 1815 г. расширил границы Европейской России, включив в нее почти всю территорию бывшего Варшавского княжества, которое было переименовано в «Королевство Польское». Около двух миллионов евреев ютились на западной полосе Российской монархии в период 1815-1848 гг.,[75] и это огромное, резко обозначившееся население служило предметом всевозможных экспериментов, принимавших окраску общероссийская политика того времени. Последние годы правления Александра I знаменуют собой период покровительства и гнета, достигший кульминации в следующее царствование.

Отношение российского правительства к евреям в этот период отражает три последовательные тенденции: во-первых, в последние годы царствования Александра I (1815-1825 гг.) — смешанную тенденцию «благожелательного патернализма» и строгих ограничений; во-вторых, в первой половине царствования Николая I (1826-1840 гг.) — военная тенденция «исправления» евреев путем подчинения их юношества, начиная с детского возраста, суровой дисциплине воинской повинности и казарменного обучения, сопровождающееся принудительной религиозной ассимиляцией и беспрецедентным рецидивом бесправия и угнетения; и в-третьих, во второй половине царствования Николая (1840-1855 гг.) «просвещенная» тенденция улучшения евреев путем учреждения «коронных школ» и разрушения автономной структуры еврейской жизни при сохранении в силе прежних жестоких ограничений (1840-1855). Эти бесконечные «исправительные» и «воспитательные» эксперименты над целым народом, усугубляемые реанимацией процессов ритуальных убийств и массовых изгнаний в апробированном средневековом стиле, превращают историю российских евреев того периода в непрерывную трагедию.

Начало периода, казалось, не предвещало зла. Император Александр вернулся с Венского конгресса, не вынашивая агрессивных планов против евреев. Напротив, он помнил патриотические заслуги евреев в 1812 году и данное им в Брухзале обещание «улучшить их положение». На самом деле было предпринято несколько шагов, которые, казалось, указывали в направлении улучшения.

Первыми проявлениями этой тенденции были некоторые административные изменения в управлении еврейскими делами. Указ от 18 января 1817 г. предписывал Сенату все дела, касавшиеся еврейских общин, за исключением судебных дел, передавать генеральному управляющему духовными делами иностранных конфессий, должность которого занимал Голицын, сподвижник царя в христианской пиетизм и мистическое увлечение. Позднее в том же году было организовано объединенное Министерство церковных дел и народного просвещения под руководством Голицына, символизировавшее как бы установление народного просвещения на началах «христианского благочестия». Устав новой организации четко предусматривает, что все «еврейские дела, находящиеся в ведении Сената и министров», должны быть переданы главе нового министерства. Таким образом, еврейский вопрос был официально связан с отделом церковных дел, занимавшим в то время центральное место в управлении.