Головы, еще недавно склонявшиеся над талмудическими фолиантами в душной атмосфере хедеров и ешиб, теперь были набиты идеями позитивизма, эволюции и социализма. Резким и внезапным был переход от раввинистической схоластики и усыпляющей хасидской мистики к этому новому миру идей, залитому светом науки, к этим новым откровениям, возвещающим радостную весть о свободе мысли, о сломе всех традиционных оков, уничтожение всех религиозных и национальных перегородок, братство всего человечества.

Еврейская молодежь начала разбивать старых идолов, не обращая внимания на вопль склонившихся перед ними масс. Произошла трагическая война между «отцами и детьми», война на уничтожение, ибо воюющими сторонами были крайнее мракобесие и фанатизм, с одной стороны, и отрицание всех исторических форм иудаизма, как религиозных, так и национальных, с другой. другой.

Посередине между этими двумя крайностями стояли люди переходного периода, адепты Хаскалы, те «любители просвещения», которые в молодые годы пострадали за свои убеждения от рук фанатиков и теперь выступили вперед, чтобы примирить религию и культура. Воодушевленные успехом новых идей, маскалим стали более агрессивно бороться с мракобесием.

Они осмеливались разоблачать цадиков, сеющих семена суеверия, высмеивать невежество и легковерие масс, а иногда доходили до того, что жаловались на обременительную церемониальную дисциплину, намекая на необходимость умеренных религиозных реформ. Однако их главной задачей было культивирование новоеврейского литературного стиля и обновление содержания этой литературы. Они были готовы идти по пути эмансипированного еврейства Западной Европы, но только до определенного предела, отказываясь оторваться от национального языка или религиозных и национальных идеалов.

С другой стороны, та часть молодого поколения, которая прошла через русскую школу, отказывалась признавать такие преграды и со стихийной силой устремлялась на путь самоуничтожения.

Русификация стала боевым кличем этих еврейских кругов, поскольку долгое время она была лозунгом правительства. Одна сторона стремилась к русификации, другая в равной степени стремилась к русификации, и естественным результатом стало сердечное согласие между новой еврейской интеллигенцией и правительством.

Идеал русификации отмечен разными этапами, начиная с безобидного овладения русским языком и заканчивая полным отождествлением с русской культурой и русскими национальными идеалами, предполагающим отказ от религиозных и национальных традиций иудаизма. Сторонники умеренной русификации не предвидели, что последняя в силу обстоятельств должна была принять радикальную форму, тогда как сторонники крайней русификации не видели вреда для еврейства в том, чтобы следовать примеру полной ассимиляции, поданному Западной Европой. Для первого русификация означала лишь удаление неприятных наростов иудаизма, но не разрушение самого национального организма. Прогрессивное еврейство справедливо возмущалось устаревшими формами еврейской жизни, препятствовавшими всякому здоровому развитию; против свирепого суеверия хасидской среды, против шарлатанства вырождающегося цаддика, против непроницаемого религиозного фанатизма, душившего самые благородные стремления еврейского ума. Но эта борьба за свободу мысли должна была вестись в пределах иудаизма, путем всестороннего культурного самосовершенствования, а не на почве ассимиляции, и не в союзе с власть имущими, стремившимися не на омоложении, а на уничтожении иудаизма в соответствии с официальной программой «слияния».

Во всяком случае, союз между новой еврейской интеллигенцией и правительством был неоспоримым фактом. «Коронные раввины» и школьные учителя из числа выпускников раввинских школ Вильно и Житомира играли роль правительственных агентов, склонных прибегать к полицейской силе в борьбе с ортодоксальностью. Чувствуя себя в безопасности под покровительством российских властей, они часто из кожи вон лезли, чтобы ранить восприимчивость масс своим демонстративным пренебрежением к еврейским религиозным церемониям. Когда общины отказывались назначать раввинов этого класса, последние получали свои посты либо путем прямого назначения правительством, либо путем оказания давления на избирателей провинциальной администрации.

Нечего и говорить, что «просвещение», проповедуемое этими правительственными подручными, не завоевало доверия православных масс, живо помнящих, как официальное просвещение распространялось правительством Николая I в эпоху ювенальной повинности.

Новая еврейская интеллигенция выказала полное безразличие к настроениям еврейских масс и, не колеблясь, побудила правительство вмешаться в дела внутренней еврейской жизни. Таким образом, постановлением 1864 г. все хасидские книги подверглись самой строгой цензуре, а еврейские типографии были поставлены под более зоркий надзор, чем прежде. Цаддикам запрещалось посещать свои приходы с целью «творения чудес» и «сбора дани», мера, которая лишь окружила хасидских вождей ореолом мученичества и привела к паломничеству огромного числа хасидов в святые места», «столицы» цадиков. Все это только усилило недоверие масс к воспитанным в колледже, официально отмеченным еврейским интеллектуалам и понизило их моральный престиж в ущерб делу просвещения, миссионерами которого они выдавали себя.

Особое разнообразие ассимиляционистских тенденций возникло среди высшего класса евреев в Королевстве Польском, особенно в Варшаве.

Это была самая отталкивающая разновидность ассимиляции, демонстрирующая скорее лакейство, чем стремление к культуре. «Поляки мозаичного толка», как называли себя эти ассимиляционисты, давно просили о приеме в польское общество, хотя и получали от него грубый отпор.

Во время восстания 1861-1863 гг., когда их благосклонно приняли как полезных союзников, они неутомимо выставляли напоказ свой польский патриотизм. В польско-еврейском еженедельнике «Ютрженка " «Заря», органе этих ассимиляционистов, до отвращения повторялась избитая западноевропейская теория, рассматривающая иудаизм как религиозную секту, а не как национальную общину. Один из виднейших сотрудников этого журнала, Людвиг Гумплович, автор монографии по истории евреев в Польше, который впоследствии сделал себе имя как социолог, а после своего обращения в христианство получил профессуру в австрийского университета, свою серию статей о польско-еврейской истории открыл следующим наблюдением: «Тот факт, что у евреев была история, был их несчастьем в Европе... Ибо их история неизбежно предполагает изолированную жизнь, оторванную от жизни другие народы. Именно это и составляет несчастье, о котором идет речь».

После восстания полонизация еврейского населения приняла угрожающие размеры. Верхний слой польского еврейства состоял исключительно из «поляков мозаичного толка», которые отвергали все элементы еврейской культуры, в то время как широкие массы, слепо следуя наказам своих цадиков, фанатично отвергали даже самые необходимые элементы европейской цивилизации. Разрываясь между такими чудовищными крайностями, польское еврейство не могло достичь даже видимости нормального развития.

Несмотря на активное участие в этом культурном движении, русское еврейство еще не располагало достаточными ресурсами для ведения хорошо организованной и систематизированной деятельности. Единственной современной еврейской организацией того периода было «Общество распространения просвещения среди евреев», основанное в 1867 г. небольшой группой еврейских финансистов и интеллектуалов Санкт-Петербурга. Казалось бы, еврейская колония русской митрополии, состоявшая из крупных купцов и выпускников университетов, пользующихся в силу законов 1859 и 1861 гг. общественные работники. Ибо в течение первого десятилетия существования Общества в его Исполнительный комитет входили, помимо еврейских основателей — барона Гюнцбурга, Леона Розенталя, раввина Неймана, — два отступника, профессор Даниэль Хвольсон и придворный врач И.