Когда, наконец, — спросила газета, — придет конец этому страшному пережитку мрачной эпохи Средневековья? Когда прекратится это разбивание окон, это избиение людей и это разрушение домов и магазинов?

На этот раз приказ из Петербурга был четким: местным властям было приказано не допустить дальнейшего распространения погромной агитации. Причину такого непривычного отношения нетрудно догадаться. Через две недели после николаевских зверств открылась первая Международная Гаагская конференция (6-18 мая), созванная по инициативе российского императора для обсуждения вопроса о разоружении, и эта конференция должна была внушить царю целесообразность первого разоружения антиеврейских мятежников в самой России. Однако из созванной им конференции он не сделал более важного вывода: необходимо прекратить или, по крайней мере, сократить постоянное вооружение своего правительства против евреев и отказаться от средневековых орудий угнетения и преследований. что означало уничтожение всей нации. Одного этого достаточно, чтобы разоблачить нелепость гаагского зрелища, задуманного слабоумным Николаем как своего рода дипломатическое развлечение.

О том, что русские власти, настроенные таким образом, были вполне способны справиться с погромной агитацией, свидетельствует быстрота, с которой они впоследствии подавили антиеврейские выходки в польском городе Ченстохове (19 августа 1902 г.). В этом очаге унылого польского клерикализма, цели тысяч паломников-католиков, прибывающих сюда поклониться Пресвятой Богородице на «Светлой горе», разрослась уличная драка между торговцем-евреем и полькой, по наущению католической церкви. священников, в чудовищный штурм еврейских домов и магазинов пятнадцатитысячной толпой поляков. Здесь тоже раздались обычные крики: «Бей жидов! Ничего с нами не будет». Но ченстоховские бунтовщики допустили в своих расчетах грубейшую ошибку. Покровительство российских властей не распространялось на поляков, которые не считались политически «благонадежными» и были известны как одинаково враждебные жыдам и «москалям». Бесчинства начались утром, а к вечеру прекратились, залп солдат обратил в бегство огромную толпу. Когда дело дошло до суда, прокурор выступил за суровое наказание виновных. Провинившихся поляков приговаривали к каторжным работам и тюремным срокам, а в некоторых случаях даже присуждали потерпевшим евреям возмещение ущерба — чрезвычайно редкое явление в судопроизводстве такого рода.

Союз польского антисемитизма с русской юдофобией вновь вызвал к жизни старое чудовищное обвинение против евреев — ритуально-убийственный навет. Польская служанка, нанятая Давидом Блондесом, еврейским парикмахером из Вильно, погрязшая в грубых суевериях и бывшая податливым орудием в руках фанатичных священников, выбежала однажды ночью (март 1900 г.) на улицу, кричала, что ее хозяин ранил ее и пытался выжать из нее кровь для мацы. Быстро собралась толпа христиан и, увидев царапины на шее и руках девушки, набросилась на Блондина и жестоко избила его. «Преступник» был брошен в тюрьму, а органы прокуратуры, прислушиваясь к «гласу народа», усердно искали нити преступления. Антисемитская пресса развернула хорошо спланированную кампанию против евреев в надежде повлиять на судебный приговор. Суд низшей инстанции признал факт нападения, но отрицал наличие убийственного умысла и, оставив в стороне возможность ритуального мотива, приговорил Блондов к лишению свободы на четыре месяца. Защитник, известный адвокат Грузенберг и другие, опасаясь, как бы этот приговор не был истолкован врагами иудаизма как подтверждение клеветы на ритуальное убийство, обжаловали приговор суда и оказались победителями: Постановлением Сената предписывалось направить дело на повторное рассмотрение в Виленский окружной суд, а суд присяжных, выслушав заявления авторитетных экспертов и блестящие речи защиты, вынес вердикт о невиновен (1 февраля 1902 г.). Узника отпустили на свободу, а кошмар «ритуального убийства дрейфузиады» развеялся до поры до времени.

Даже русская сцена была подчинена целям травли евреев. Новообращенный еврей по имени Эфрон-Литвин, присоединившийся к антисемитской коммерческой фирме Нового «Время» написал клеветническую пьесу под названием «Сыны Израиля» или «Контрабандисты», в которой евреи и иудаизм стали предметом самых ужасных наветов. Пьеса впервые была поставлена в Петербурге, в театре Суворина, издателя «Нового». Время», а в течение 1901—1902 годов — на губернской сцене. Повсюду русские ненавистники евреев приветствовали эту бездарную постановку, в которой евреи изображались жуликами и преступниками, а еврейская религия и нравственность представлялись источником, из которого берет свое начало предполагаемая ненависть евреев к христианам. Вполне естественно, что евреи и лучшие элементы русской интеллигенции смотрели на одну постановку такой пьесы как на подстрекательство к погромам. Они неоднократно обращались в полицию, призывая остановить постановку пьесы, которая наверняка разожжет национальную и религиозную ненависть. Полиция, однако, руководствовалась не евреями, а их врагами. В результате в значительном числе городов, где была представлена пьеса, таких как Смоленск, Орел, Кишинев, Тифлис и др., в театрах прошли бурные выступления. Зрители-евреи и часть русской публики, особенно из числа студенческой молодежи, шипели и улюлюкали, требуя снятия со сцены этого навета на весь народ. Антисемиты, в свою очередь, закричали: «Долой евреев!» и затеяли драку с демонстрантами. Полиция, разумеется, встала на сторону антисемитов, напав на демонстрантов и затащив их в полицейские участки. Эта агитация привела к ряду судебных процессов против евреев, обвиненных в нарушении общественного порядка. В ходе судебного разбирательства по одному из таких дел (в г. Орле) защитник использовал следующий довод: насмешек национальные черты народа, причем народа, лишенного равноправия и не имеющего возможности выразить свой протест. Постановку такой пьесы ни в коем случае нельзя было разрешать, тем более что полиция была хорошо осведомлена о взволнованном состоянии общественного мнения.

Доводы защитника вряд ли можно было назвать убедительными. Ибо статья русского закона, запрещающая «подстрекательство одной части населения против другой», теряет силу, когда под «другой частью» понимаются евреи.

В течение двух десятилетий кувалда русской реакции с сокрушительной силой обрушивалась на огромную общину из шести миллионов русских евреев. Но в конце концов оказалось, что тяжелый молот, если использовать известное сравнение Пушкина, вместо того, чтобы разрушить национальный организм еврейства, только помог закалить его и закалить его несокрушимую духовную сущность. Российское еврейство показало миру, что оно наделено железной конституцией, и те, кто надеялся сокрушить его ударами своего молота, в конце концов вынуждены были признать, что добились обратного результата. Сначала казалось, что результатом этих ударов будет превращение еврейства в бесформенную массу. Были минуты отчаяния и полной прострации, когда надвигающаяся тьма грозила стереть с лица земли все пути. За этой стадией последовал период умственного помутнения, отмеченный смутным стремлением к возрождению, которое должно было остаться бесплодным, поскольку не сопровождалось организующей энергией.

Это переходное состояние продолжалось на протяжении 80-х и первой половины 90-х годов. Но мало-помалу из хаоса этих туманных социальных тенденций все яснее вырисовывались очертания определенных политико-национальных учений и организаций, прокладывались новые пути, которые, ведя в разные стороны, сходились к одной цели — возрождения еврейского народа изнутри, как в его национальной, так и в общественной жизни.

Поворотным моментом в этом процессе является 1897 год. Этот год, когда проходил первый Международный сионистский конгресс, положил начало не только политическому сионистскому движению, но и развитию других течений еврейской национальной и политической мысли. В воздухе разносилась вся гамма публичных лозунгов, свидетельствующих об одном и том же: что эпоха национальной прострации подошла к концу, что смутное стремление к освобождению и возрождению приняло характер сознательного стремления. следовать четко определенному курсу. Внимательный наблюдатель едва ли мог не заметить, что под молотом истории бесформенная масса еврейства выковывалась в стройный инструмент великой силы. Организация еврейского народа положила начало.