Только в русской художественной литературе можно было увидеть движущуюся тень еврея. В воображении великого русского поэта Пушкина эта тень колебалась между «презираемым евреем» улицы (в «Черной шали»,

1820) и фигура почтенного «старца, читающего Библию под покровом ночи» (в «Начале романа», 1832). С другой стороны, в гоголевском «Тарасе Бульбе «(1835-1842) еврей носит отчетливо выраженные черты бесчеловечного изверга. В начертании безобразной фигуры «Жида Янкеля», корыстной, бездушной, подлой твари, Гоголь, потомок гайдамаков, дал волю своей унаследованной ненависти к еврею, жертве Хмельницкого и гайдамаки. В этих мрачных исторических трагедиях, в образах еврейских мучеников старой Украины Гоголь различает только «жалких, охваченных ужасом существ». Таким образом, один из главных основоположников русской художественной литературы поставил в самом ее центре отталкивающее пугало еврея, мерзость запустения, которое влило яд ненависти в сердца русских читателей и определило до известной степени литературные типы романов. более поздние писатели.

На задворках русской литературы, которая тогда больше всего покровительствовала читающей публике, литературный клеветник Фаддей Булгарин в своем романе «Иван Выжигин «(1829) обрисовал тип литовского еврея по фамилии Мовша (Моисей), который предстает как воплощение всех смертных грехов. Произведение бездарного и испорченного пера, роман Булгарина вскоре был забыт. Тем не менее, она внесла свою лепту во внушение ненависти к евреям в умах русских людей.

Начало «Второй эмансипации» 1848 г. в Западной Европе совпало с последней фазой эпохи угнетения в России.

Эта фаза, представляющая собой последние семь лет дореформенной России, была темным пятном в жизни страны в целом, вдвойне темным в жизни евреев. Власть абсолютизма, изгнанная мартовской революцией с европейского Запада, с усилившейся яростью утвердилась в стране Севера, заслужившей к тому времени незавидную репутацию «жандарма Европы». Отброшенный к своему последнему оплоту, абсолютизм сосредоточил свою энергию на подавлении всякого рода революционных движений. За неимением такого движения в самой России эта энергия прорвала линию границы и нашла выход в карательной экспедиции, посланной для поддержки австрийцев в усмирении мятежной Венгрии. Торжественные пароли политической свободы, раздававшиеся по ту сторону западной границы, только усилили реакционную ярость по эту сторону.

Так как наказать действие было невозможно, ибо под бдительным оком грозного «Третьего отдела» революционные усилия были делом невозможным, — слово и мысль подлежали наказанию.

Цензура бунтовала в покоренной литературе России, вырывая с корнем все, что не укладывалось в рамки чиновничьего мышления. В тихие уголки русской интеллигенции, отважившейся, покидая свои дома, мечтать о лучшем политическом и общественном порядке, вторглись политические сыщики, похищавшие оттуда многочисленные жертвы для эшафота, галер и воинской повинности. Таковы были ухищрения последних лет дореформенной России, чтобы скрепить старый порядок вещей в стране чиновничества и крепостничества, в той России, которую поэт Хомяков, хотя и патриот и славянофил, заклеймил так:

Но вся тяжесть «рабского ига» и «черноты лжи», которыми была отмечена дореформенная Россия, легла на плечи самой несчастной части русских подданных — евреев.

Трагический мрак конца николаевского царствования находит в еврейских летописях единственную параллель в начале того же царствования. Мнимые «реформы», предложенные в промежутке, в начале 40-х годов, не обманули народного чутья. Евреи оседлости видели не только руку, протянувшую хартию просвещения, но и другую руку, спрятавшую камень в виде новых жестоких ограничений. Вскоре правительство сбросило маску просвещения и приступило к реализации своей резервной программы — «исправления» евреев полицейскими методами.

Следует помнить, что главным пунктом этой программы был «разбор евреев», т. е. выделение из их среды всех лиц без определенного имущественного положения или без определенных занятий с целью судебного преследования их как криминальные члены общества. Еще в 1846 году правительство предупреждало евреев о готовящейся «кровавой операции над целым классом», против которой напрасно протестовал генерал-губернатор Воронцов. Всем евреям было приказано в кратчайшие сроки зарегистрироваться среди закрепленных за ними гильдий и поместий, «с тем пониманием, что в случае неудачи этой меры правительство само произведет сортировку», а именно: «оно отделит евреев, не занятых производительным трудом, и подвергнет их, как обременительных для общества, различным ограничениям». Угроза не оправдалась, ибо было слишком много ожидать, что целая половина еврейского населения, обреченного гражданской инвалидностью и общими экономическими условиями на жизнь в нужде и нужде, сможет одним махом получить необходимое «имущественное положение» или «определенные занятия».

Соответственно, 23 ноября 1851 г. царь утвердил «Временные правила о расселении евреев». Все евреи делились на пять категорий: купцы, земледельцы, ремесленники, оседлые бюргеры и неоседлые бюргеры. Первые три категории должны были состоять из тех, кто состоял в соответствующих гильдиях и сословиях. «Оседлыми бюргерами» должны были стать те, кто занимался «бюргерской торговлей» с лицензиями на ведение бизнеса, а также духовенство и ученый класс. Оставшаяся огромная масса пролетариата была отнесена к разряду «неоседлых бюргеров», подлежавших усиленной воинской повинности и более жестким правовым ограничениям по сравнению с первыми четырьмя допускаемыми классами евреев. Этот несчастный пролетариат, либо без работы, либо лишь изредка на работе, должен был нести двойную меру угнетения и преследования и должен был быть заклеймен как презираемый изгой.

К 1 апреля 1852 г. евреи, принадлежащие к четырем допустимым категориям, должны были предъявить местным властям свои свидетельства о зачислении. Тех, кто этого не сделал, следовало отнести к пятой категории, к криминальному сословию «неустроенных бюргеров».

В отведенный им короткий срок евреи оказались не в состоянии получить необходимые документы, и, благодаря представлениям генерал-губернаторов западных правительств, срок был продлен до осени 1852 г., но и тогда «ассортимент «еще не было выполнено. Правительство было полностью готово к принятию ряда драконовских законов против «тунеядцев», включая полицейский надзор и принудительные работы. Но, занимаясь этими благотворительными проектами, законодатели были ошеломлены Крымской войной, которая с ее катастрофическими последствиями для России отвлекла их внимание от войны с евреями. Тем не менее в течение ряда лет закон о «сортировке», или «разрядке», как его популярно называли евреи, висел, как дамоклов меч, над головами сотен тысяч евреев, и тревога страдающие массы изливались в грустных народных частушках:

Что же касается мер принудительной ассимиляции, давно предвозвещенных правительством, таких как замена традиционной еврейской одежды русским или немецким фасоном, длинные пальто мужчин, то они не оказали никакого влияния на еврейскую жизнь, а лишь вызвало недоумение и недоумение. Краткий имперский указ, изданный 1 мая 1850 г., запрещал «по всей (Империи) использование особой еврейской формы одежды, начиная с 1 января 1851 г.», хотя генерал-губернаторам было дано право разрешать престарелым евреям. изнашивать свою старую одежду при уплате определенного налога. Запрет распространялся на ушные замки, или peies, мужчин.