Монашеский авантюрист, оказавшись в затруднительном финансовом положении, принес свою рукопись раввину Минору в Москву, заявив о своей готовности отказаться от публикации своей брошюры, которая, несомненно, нанесет большой вред евреям, за вознаграждение в 500 рублей (250 долларов). Его предложение шантажа было отвергнуто Лутостанским, после чего он опубликовал свою отвратительную книгу в 1876 году и поехал с ней в Петербург, где сумел представить ее цесаревичу, впоследствии Александру III, и добиться от него благодарного признания. Книга также нашла одобрение начальника жандармерии, который приобрел большое количество экземпляров и распространил их среди тайной полиции по всей России.

Ободренный своим успехом, Лютостанский издал через несколько лет, в 1879 г., другой клеветнический труд в двух томах под названием «Талмуд и евреи», в котором обнаруживается такая же грубость по стилю и содержанию, как и его предыдущее достижение, — типичное образец деградированной дворовой литературы. Редактор еврейского журнала «ха-Мелиц» Александр Цедербаум ясно продемонстрировал, что Лютостанский подделал свои цитаты, и вызвал его на публичный диспут, который был мудро отклонен.

Тем не менее агитация этого бессовестного самозванца оказала значительное влияние на высшие официальные сферы, в которых отчетливо заметен все более сильный уклон в сторону антисемитизма. В 1878 г. это антисемитское течение вызвало новый процесс по делу о ритуальном убийстве. Обнаружение в правительстве Кутаиса, на Кавказе, тела маленькой грузинской девочки по имени Сарра Модебадзе, пропавшей накануне Песаха, было сочтено судебными властями достаточным основанием для предъявления обвинения в убийстве против десяти местных евреев, хотя ритуальный характер убийства в обвинительном заключении открыто не выдвигался.

Дело рассматривалось в Окружном суде Кутаиса, и защитникам удалось своими блестящими речами не только полностью разрушить всю структуру компромата, но и нанести смертельный удар зловещей ритуальной легенде. Дело закончилось в 1879 году оправданием всех обвиняемых.

Вместе с тем «ритуальная» агитация оставила неприятный осадок в русской печати. Когда в 1879 году известный востоковед Даниил Хвольсон, обращенный в христианство и профессор Греко-православной духовной семинарии в Санкт-Петербурге, написавший ученый апологетический трактат «О средневековых обвинениях против евреев», опубликовал опровержение ритуала миф под названием «Используют ли евреи христианскую кровь?», на него напали в Новом Время либеральным историком Костомаровым, пытавшимся опровергнуть выводы защитника иудаизма. Сама газета, до сих пор либеральная по своей направленности, примерно в это же время изменила направление и, направляя свой курс господствующими настроениями в руководящих правительственных кругах, развернула систематическую кампанию против евреев. Антисемитские бациллы витали в социальной атмосфере России и готовили почву для погромной эпидемии следующего десятилетия.

Во внутренней, культурной жизни русского еврейства в этот период произошел коренной перелом. Правда, это изменение не коснулось рядовых слоев русского еврейства, а скорее ограничилось его верхними слоями, еврейским «обществом» или так называемой интеллигенцией. Но что касается последних кругов, то быстрота и интенсивность их духовного преобразования вполне можно сравнить с бурным кануном еврейской эмансипации в Германии. Эта дикая погоня за духовным возрождением была несоизмерима с черепашьей медлительностью и фрагментарностью гражданского освобождения в России. Однако новейшая история Западной Европы не раз показывала, что именно такие предэмансипационные периоды, в том числе и заведомо бесплодные, представляют собой наиболее благоприятные условия для всякого рода ментальных и культурных революций.

Свобода как надежда неизменно вызывает больший энтузиазм к самообновлению, чем свобода как факт, когда исчезла романтика неизвестного.

Брошенные в бездну отчаяния последними событиями николаевского режима, русские евреи вдруг получили то, что можно назвать залогом гражданского освобождения. Еврейская «черта оседлости» знала лишь смутно, что происходило в укромных уголках петербургских канцелярий в течение десятилетия реформ, но то, что произошла разительная перемена в отношении правительства, видели и чувствовали все. Была дарована свобода жертвам военной инквизиции, кантонистам.

Ворота внутренних дел России были открыты для евреев, обладающих определенными имущественными, образовательными или трудовыми ценностями. Образованные евреи, в частности, благосклонно улыбались «сверху»: они рассматривались правительством как фактор, способствующий ассимиляции, и как связующее звено с низшими еврейскими классами.

Весеннее солнце русской свободы, заливавшее своими лучами общественную жизнь всей страны, только что вышедшей из крепостной зависимости, светило и несчастному еврейскому народу, наполняя его сердца радостью и надеждой. Прозвучали звуки побудки, которые звучали в лучших кругах русского общества такими гуманистами, как Пирогов, и такими борцами за свободу, как Герцен,, Чернышевский, и Добролюбов,. воздух в огромное еврейское гетто России. Правда, еврейский вопрос получил за десятилетие реформ лишь скудное внимание в русской печати, но то немногое, что было сказано о нем, проникнуто дружеским духом. Энергично отвергалась прежняя привычка издеваться над жидом.

Это изменение отношения можно хорошо проиллюстрировать следующим случаем. В 1858 году журнал Illustratzia («Иллюстрация») Санкт-Петербурга.

В Петербурге вышла антисемитская статья о «жидах русского Запада». На статью ответили два культурных еврея, Чацкин и Горвиц, во влиятельных периодических изданиях «Русский вестник «и «Атьеней «(«Атенеум»). В ответ на это опровержение Illustratzia обрушила поток ругательств на двух авторов, которых презрительно называли «Реб Чацкин «и «Реб Хорвиц», чье проеврейское отношение объяснялось мотивами алчности.

Акция антисемитского журнала вызвала бурю негодования в литературных кругах обеих столиц. Поведение «Иллюстрации «было осуждено публичным протестом, за которым стояли подписи 140 писателей, в том числе некоторые из самых выдающихся имен в русском литературном мире. Протест заявлял, что «в лицах Горвица и Чацкина нанесено оскорбление всему (русскому) народу, всей русской литературе», которая не имеет права пропускать «голую клевету» под видом полемики.

Хотя протестующие писатели были всецело движимы желанием защитить нравственную чистоту русской литературы и вовсе не касались еврейского вопроса, тем не менее еврейские общественные деятели были очарованы этим заявлением литературной России и глубоко удовлетворены подразумеваемым предположение, что евреи России составляли часть русского народа.

Несколько сочувственных статей во влиятельных периодических изданиях, пропагандирующих необходимость еврейской эмансипации, казалось, довершали счастье прогрессивной части российского еврейства. Даже публицист-славянофил Иван Аксаков, впоследствии примкнувший к евреям, сознавал тогда, в 1862 г., необходимость известной меры эмансипации евреев. Единственное, что его беспокоило, это опасность того, что прием евреев на российскую государственную службу «по всем ведомствам» может привести к «заполнению евреями» Сената и Государственного совета, не исключая возможности занятия евреем должность генерального прокурора Священного Синода. Непоколебимым в своей дружбе с евреями был врач и гуманист Н.

Пирогова, который в качестве начальника Одесского школьного округа в значительной степени способствовал поощрению еврейской молодежи в ее стремлении к общей культуре и созданию русско-еврейской прессы.

Наиболее действенным фактором культурного возрождения была светская школа, как общерусская, так и еврейская коронная. Поток молодых людей, соблазненных радужными перспективами свободного человеческого существования среди свободного русского народа, хлынул из самых дальних закоулков черты оседлости в гимназии и университеты, двери которых были широко открыты для евреи. Многие дети гетто быстро вливались под знамена русской молодежи и были опьянены буйным ростом русской литературы, принесшей им интеллектуальные дары современных европейских писателей. Мастера мысли того поколения Чернышевский, Добролюбов, Писарев, Бокль, Дарвин, Спенсер стали и кумирами еврейской молодежи.