Единственным цадиком, которому не дано было стать основателем династии, был несколько эксцентричный раввин Нахман из Брацлава, правнук Бешта. После его смерти брацлавские хасиды, последовавшие за его учеником раввином Натаном, подверглись жестоким преследованиям со стороны других хасидских группировок. Братцлаверы приняли обычай посещать раз в год, во время Великих праздников, могилу своего основателя в городе Умани, в Киевской губернии, и впоследствии воздвигли возле его могилы молитвенный дом. Во время этих паломничеств они часто становились мишенью местных хасидов, которые оскорбляли их и часто жестоко обращались с ними. «Братцлаверы «были Золушкой среди хасидов, лишенными могущественного покровительства живого цадика. Их небесный покровитель, рабби Нахман, не мог устоять перед своими живыми соперниками, земными цадиками, возможно, слишком земными, несмотря на их святость.

Культ цадиков был в равной степени распространен и в Царстве Польском. Место раввина Исраэля из Коженица и раввина Якоба-Исаака из Люблина, которые вместе руководили хасидскими силами во времена Варшавского княжества, заняли основатели и представители новых династий цадиков. Наиболее популярными среди них были династия Коцков, основанная раввином Менделем Коцкером (1827–1859), и династия Гура. Кальвария, или Гер,, основанная раввином Исааком Мейером Альтером (около 1830-1866 гг.). Первые безраздельно властвовали в провинциях, вторые — в столице Польши, в Варшаве, которая и по сей день остается верной династии Геров.

Польские «Ребе» напоминали по характеру своей деятельности тип северных, или хабадских, цадиков, а не украинских. Они не держали роскошных «дворов», не жаждали так жадно до пожертвований и уделяли больше внимания талмудической учености.

Хасидизм породил не только лидеров, но и мучеников, жертв российского полицейского режима. Примерно в то же время, когда ружинский цадик попал под подозрение, русское правительство стало следить за еврейской типографией в волынском местечке Славуте. Владельцами пресса были два брата, Самуил-Абба и Финеес Шапиро, внуки соратника Бешта, раввина Финееса из Кореца. На двух братьев донесли властям как на лиц, выпускающих опасные мистические книги из своей типографии без разрешения цензора. Этот донос был связан с уголовным делом об обнаружении в молитвенном доме, пристроенном к типографии, тела одного из наборщиков, который якобы намеревался разоблачить деятельность «криминальная» пресса перед правительством. После длительного заточения двух славутских печатников в Киеве дело о них было передано Николаю I, который приговорил их к Шписрутену и ссылке в Сибирь. Во время прохождения через строй солдат, проходивших через ряды бьющих солдат, с одного из братьев слетела фуражка. Не обращая внимания на град ударов плетью, от которых он истекал кровью, он остановился, чтобы подобрать шапку, чтобы не ходить с непокрытой головой, и затем возобновил свой марш между двумя рядами палачей. Несчастные братья были освобождены из сибирской ссылки при Александре II.

Хасидская жизнь, несомненно, продемонстрировала множество примеров высокого идеализма и нравственной чистоты. Но рука об руку с ним шли непроницаемый душевный мрак, безграничная легковерность, страсть к обожествлению людей посредственного и даже низшего типа и нездоровое гипнотизирующее влияние цадиков. Духовное самоопьянение сопровождалось физическим.

Рядовые хасиды, особенно на Юго-Западе, начали испытывать безобразную страсть к алкоголю. Первоначально терпимое как средство создания бодрости и религиозного экстаза, выпивка постепенно стала постоянной чертой каждого хасидского собрания. Он был в моде при дворе цадика во время наплыва паломников; им предавались после молитв в хасидских «Штиблах " или молитвенных домах, и они сопровождались танцами и восторженным повествованием о чудесных подвигах «Ребе». Многие хасиды полностью погрузились в это праздное веселье и пренебрегли своими делами и своими голодающими семьями, ожидая в своем слепом фатализме благословений, которые должны были излиться на них через заступничество цадика.

Было бы явно несправедливо рассматривать хасидское пьянство в одном свете с бессмысленным пьянством русского мужика, превращающим человека в зверя. Хасид пил, и притом в умеренных дозах, «для души», «чтобы изгнать печаль, притупляющую сердце», чтобы вызвать религиозное ликование и оживить общение с единоверцами. Но последствия были не менее печальны. Ибо эта привычка привела к сонливости мысли, праздности и экономической разрухе, нечувствительности к внешнему миру и социальным движениям эпохи, а также к бесстрастному противодействию культурному прогрессу вообще.

Надо иметь в виду, что в эпоху внешнего гнета и военной инквизиции реакционная сила хасидизма выступала единственным противоядием против реакционной силы извне. Хасидизм и цадкизм были, так сказать, снотворным, притуплявшим боль ударов, нанесенных несчастному еврейскому населению русским правительством. Но в конце концов этот мистический опиум пагубно подействовал на народный организм. Яд сделал своих потребителей нечувствительными ко всякому прогрессивному движению и прочно посадил их на крайний полюс мракобесия, в то время, когда русское гетто зазвучало первыми воззваниями, зовущими своих обитателей к свету, к возрождению и возвышению внутреннего еврейства. жизнь.

Именно в рассаднике самых фанатичных разновидностей хасидизма первые цветы Хаскалы робко подняли свои головы. Исаак Бэр Левинсон из Кременца на Подолии (1788-1860) в молодости общался с поборниками просвещения в соседней Галиции, такими как Йозеф Перл, Нахман Крохмаль, и их последователи.

Когда он вернулся на родину, он был с твердой решимостью посвятить свою энергию задаче цивилизования замкнутых масс русского еврейства. В уединенном спокойствии, тщательно оберегая свои замыслы от внешнего мира, исключительно хасидского, он работал над своей книгой «Теуда бе-Исраэль» («Наставление в Израиле»), которую после многих трудностей ему удалось издать в Вильно в 1828. В этой книге наш автор попытался, не нарушая границ ортодоксальной религиозной традиции, продемонстрировать следующие элементарные истины, цитируя примеры из еврейской истории и высказывания великих еврейских авторитетов:

1. Еврей обязан изучать Библию, а также грамматику иврита и толковать библейский текст в соответствии с простым грамматическим смыслом.

2. Еврейская религия не осуждает знание иностранных языков и литературы, особенно языка страны, такое знание требуется как в личных интересах отдельного еврея, так и в общих интересах еврейского народа.

3. Изучение светских наук не несет никакой опасности для иудаизма, так как люди типа Маймонида остались верными евреям, несмотря на их обширную общую культуру.

4. Необходимо с экономической точки зрения укреплять производительный труд, как-то ремесло и земледелие, за счет торговли и маклерства, а также препятствовать ранним бракам между лицами необеспеченными и не имеющими определенного занятия.

Эти общие места звучали для того поколения как эпохальные откровения. Они были осуждены как откровенная ересь всемогущими мракобесами и превознесены как евангелие приближающегося Ренессанса той горсткой прогрессистов, которые мечтали о новой еврейской жизни и, запуганные страхом гонений, прятали эти мысли глубоко в своей груди.

Такой же страх заставлял Левинсона проявлять крайнюю сдержанность и осторожность в критике существующего порядка вещей. Это же соображение заставило его прикрыться псевдонимом при публикации своей антихасидской сатиры «Дибре цаддиким», «Слова цадиков " (Вена, 1830 г.), довольно слабой имитации «Мегалле», Темирин, еврейский аналог «Посланий неизвестных людей» Джозефа Перла. Его основной труд под названием «Бет Иегуда», «Дом Иуды», полуфилософский, полупублицистический обзор истории иудаизма, долгое время оставался в рукописи. Левинзон не мог издать ее по той причине, что даже типография Вильно, единственная, выпускавшая издания нерелигиозного характера, боялась выпускать книгу, не получившую одобрения местных раввинов. Спустя несколько лет, в 1839 г., том, наконец, вышел в свет, облеченный в форму ответа на запросы, адресованные автору высоким русским чиновником.