В противовес этому певцу народной души другой современный поэт, Саул Черниховский, звучит лейтмотивом общечеловеческого переживания и радости жизни. Он демонстративно падает ниц перед статуей Аполлона (Ленока Pesel Apollo, «Перед статуей Аполлона»), вознося к ней покаянную молитву еврея за то, что он отверг идеал красоты. Он бредит «эллинизмом», культом радости и света, отвергая одностороннюю духовность и ригоризм старого иудаизма. Эротические мотивы, описания природы, баллады, деревенские идиллии — таковы характерные черты поэзии Черноховского, которая составляет как бы общечеловеческий подвес к поэзии Бялика, хотя и уступает ей в глубине литературного замысла. И Бялик, и Черниховский оплодотворили поле еврейской поэзии, нашедшей в начале ХХ века целый сонм более или менее талантливых культиваторов, в большинстве своем писавших на древнем народном языке, хотя и в обновленной форме.

Менее быстрым был прогресс еврейской научной деятельности. Однако, начиная с 80-х годов, и эта область характеризуется непрерывной деятельностью, являющейся продолжением научных достижений Запада. Девяностые годы знаменуют начало систематических усилий, направленных на выяснение истории евреев в России и Польше. Появляется серия научных исследований, монографий и общих обзоров еврейской истории, написанных в основном на русском языке. Особого внимания заслуживают попытки проложить новые пути еврейской историографии, сходящиеся к национальной концепции иудаизма. Еврейские историки девятнадцатого века в Западной Европе, находившиеся под влиянием идей ассимиляции, рассматривали еврейскую историю прежде всего с теологической или спиритуалистической точки зрения. Научные усилия русского еврейства представляют собой попытку осмыслить социальное развитие Зарубежья как своеобразной, внутренне-автономной нации, которая во все времена стремилась сохранить не только свои религиозные сокровища, но и подлинный облик своего многообразного национального жизнь.

Неистовство политической реакции, бушевавшее в течение двух десятилетий, служило водой на мельницу революции. Ошеломленное ударом, нанесенным ему в начале восьмидесятых годов, русское революционное движение очнулось в начале ХХ века, когда угасли надежды на смену политики со стороны Николая II. был полностью взорван. Агитация среди студентов и рабочих, «беспорядки» в университетах, забастовки на фабриках, революционная пропаганда в подпольной печати дома и в заграничной печати — все эти усилия постепенно координировались внутри остов двух революционных организаций, социал-демократической и социал-революционной партий, которые приняли определенные очертания между 1898 и 1900 годами. использовали все средства полицейского террора, чтобы подавить малейшее движение за свободу. Этот официальный терроризм свирепствовал с неограниченным насилием. Ночные облавы, аресты, тюрьмы и места ссылки или каторги, переполненные «политическими преступниками», в основном молодыми мужчинами и женщинами, — таковы были средства, которыми правительство надеялось искоренить «революционную гидру». «даже когда проявляется в виде умеренных конституционных требований. Революционеры боролись с терроризмом террором, и одной из их жертв стал реакционный министр внутренних дел Сипягин, убитый в апреле 1902 года. Разъяренный царь в ответ назначил на тот же пост фон Плеве, одного из самых опытных приспешников русская политическая инквизиция, которая задолго до этого в качестве начальника политической полиции довела ее механизм до высшей степени эффективности. Ему суждено было сыграть злополучную роль в мартирологии русского еврейства.

Можно было легко предвидеть, что русское революционное движение вызовет сильный интерес у российской еврейской молодежи. Если бы какой-либо другой культурный народ подвергался мучениям и унижениям так же жестоко и систематически, как евреи в России, он, несомненно, породил бы огромное войско отчаянных террористов. Правда, евреи снабжали революционную армию бойцами в большем количестве, чем того требовало их численное соотношение с остальным русским населением. И все же их число было ничтожно по сравнению с теми злодеяниями, которые постоянно совершались против них. Как правило, еврейская студенческая молодежь вступала в ряды социал-демократической организации, не одобрявшей политических убийств. Особенно много марксистов было среди еврейских юношей и девушек, которые были отвергнуты русскими учебными заведениями и уехали в Западную Европу, где они впитали доктрины и методы немецкой социал-демократии. Евреев среди эсеров (Гершуни, Гоца и др.) было меньше, и они тоже, как правило, не принимали непосредственного участия в террористических заговорах. Собственно говоря, единственный террористический акт, совершенный евреем, был совершен в Вильне рабочим Гиршем Леккертом. Уязвленный варварским поведением виленского губернатора фон Валя, отдавшего приказ публично высечь евреев-рабочих за организацию демонстрации 1 мая 1902 г., Леккерт стрелял в этого чиновника. Губернатор остался невредимым, а Леккерт заплатил за покушение жизнью. Но в целом революционная деятельность евреев ограничивалась частыми политическими демонстрациями, устраиваемыми «Бундом», и организаторской деятельностью определенной части еврейской интеллигенции, вступившей в ряды обеих российских социалистических партий.

Если бы русское правительство руководствовалось подлинным интересом к политической жизни, распространение революционного движения среди евреев, которое было порождением его собственной системы угнетения, неизбежно побудило бы его смягчить систему, которая должна была превратиться в миллионы людей в отчаянных. Но русское правительство было, собственно говоря, не правительством. Это была каста чиновников, низведших управление страной до систематических усилий по спасению своей личной карьеры и классовых интересов, неразрывно связанных с неограниченным самодержавием. Русская бюрократия смотрела на революцию как на личную угрозу, как на угрозу своему существованию, а на еврейских участников революции смотрела как на своих индивидуальных врагов, за деяния которых следовало отомстить всему еврейскому народу. Так в голове Плеве, главы бюрократической инквизиции, созрел поистине дьявольский план: вести войну с русской революцией войной с евреями и отвлекать внимание русской публики, пронизанной сотами революционной пропагандой, в сторону «инородцев», заклеймив тем самым все освободительное движение в России, как «дело еврейских рук», как чуждое русскому народу антипатриотическое дело. Частью этого плана было устроить где-нибудь варварский антиеврейский погром, чтобы запугать еврейских революционеров и выдвинуть его как протест «русского народа» против «еврейской революции». «Затопить революцию еврейской кровью!» — этот лозунг лежал в основе страшного замысла, который, начиная с 1903 года, проводился в жизнь ставленниками Николая II. в самые ответственные моменты русского революционного движения.

Излишне говорить, что горючего материала для такого антиеврейского пожарища было предостаточно. Одно из криминальных мест этих поджигателей находилось в то время в Кишиневе, столице полумолдавской Бессарабии. До конца девятнадцатого века пятьдесят тысяч евреев этого города жили в мире и согласии со своими соседями-христианами, которых насчитывалось около шестидесяти тысяч. В начале нового века эти дружеские отношения были прерваны из-за разнузданной антисемитской агитации местного желтого журналиста, мелкого чиновника по фамилии Крушеван. Этот чиновник издавал в Кишиневе с 1897 г. местный листок под названием «Бессарабец». Первоначально приняв умеренно прогрессивную политику, газета вскоре продалась местным антисемитским реакционерам из дворянства и чиновничества и с тех пор субсидируется правительством. В течение ряда лет газета Крушевана вела разнузданную агитацию против евреев. Евреев обвиняли во всевозможных преступлениях, в экономической «эксплуатации», в социализме, в «ненависти к христианам», в ритуальных убийствах и в происхождении «безбожной революции». Благосклонный к власти, Бессарабец мог делать все, что ему заблагорассудится. Цензура газеты находилась в руках заместителя кишиневского губернатора Устругова, зарекомендовавшего себя за время своей административной деятельности непревзойденным мастером в искусстве преследования евреев и урезания еще остававшихся у них крох прав. Под покровительством такого цензора, который на самом деле был сотрудником газеты, последняя была уверена в неприкосновенности даже тогда, когда она продолжала печатать воззвания, призывающие христианское население к погромам евреев.