Министерство внутренних дел, под руководством двух реакционеров-фанатиков, Дурново и Плеве, пустило в ход все инквизиторские ухищрения полицейского департамента, начальниками которого прежде были оба этих чиновника.

Прессу либо приручили, либо использовали как инструмент государственной политики. Наиболее читаемые столичные печатные органы, за исключением умеренно-либеральной «Новости», пережившей кораблекрушение либеральной прессы, стали открыто или тайно официальными рупорами правительства. Продажное Новое «Время», которое русский сатирик Щедрин назвал «клоакой», в конце восьмидесятых годов предприняло благородное предприятие по охоте на евреев с рвением, явно свидетельствующим о более высоком спросе на юдофобию в официальной мир. Не было такого обвинения, каким бы безобразным оно ни было, которое суворинская газета, руководимая одновременно Святейшим Синодом и Департаментом полиции, не смогла бы бросить в лицо евреям. Как орган, в целом отражающий взгляды правительства, «Новое» «Время «служило в то время источником политической информации для всех сановников и чиновников. Министры, губернаторы и многочисленная армия подчиненных чиновников, желавшие выяснить политический курс в данный момент, советовались с этой «осведомленной» газетой, которая по еврейскому вопросу преследовала только одну цель: сделать жизнь евреев в России невыносимой. Кроме Новое «Время», которое читал сам царь, травлю евреев с большим усердием вел и русский еженедельник «Гражданин», редактор которого граф Мещерский пользовался не только личной милостью Александра III. но и существенная государственная субсидия. Эти столичные органы гласности задавали тон всей официальной и официозной печати в провинции, и общественное мнение России систематически отравлялось ядом юдофобии.

Когда комиссия Палена была распущена, а царь «присоединился к мнению меньшинства», правительство без труда нашло несколько добросердечных чиновников, готовых осуществить проект, подготовленный этим реакционным меньшинством. в силу.

Сам проект, который был разработан в Министерстве внутренних дел под руководством Плеве, зловещего начальника полиции, держался в большой тайне, как будто речь шла о плане военных действий против воюющей державы. Но тайна просочилась наружу очень скоро. Министр разослал копии проекта генерал-губернаторам, спрашивая их мнения, и вскоре копии проекта разошлись по Лондону, Парижу и Вене. Весной 1890 г. Россия и Западная Европа были наполнены тревожными слухами о введении в действие каких-то «сорока статей», призванных сократить коммерческую деятельность евреев, усилить строгость «Временных правил» в черте оседлости, и ограничить привилегии, предоставленные некоторым категориям евреев за его пределами, создать средневековые еврейские гетто в Санкт-Петербурге, Москве и Киеве и тому подобные меры. Иностранная пресса подняла ужасный протест против этих предполагаемых новых актов варварства.

Голос протеста был особенно силен в Англии. Лондонская «Таймс» резко критиковала реакционную политику России, и для этой цели русскими политическими эмигрантами в Англии был издан специальный орган под названием «Самая темная Россия». Российское правительство опровергло эти слухи по своим дипломатическим каналам, хотя в то же самое «Времени «и «Гражданину» не запрещалось печатать сообщения о предполагаемых увечьях или рекомендовать жестокие меры против евреев с целью «удалить их из всех отраслей труда».

Эту комедию хорошо поняли за границей. В конце июля и в начале августа в обе палаты английского парламента были внесены запросы о том, находит ли правительство Ее Величества возможным сделать дипломатические представления в защиту преследуемых русских евреев, которых Англия должна будет обеспечить, должны были прибыть туда большими массами. Премьер Солсбери в Палате лордов и Фергюссон, заместитель государственного секретаря по иностранным делам, в Палате общин ответили, что «эти разбирательства, о которых, если нам их правильно сообщить, заслуживают глубокого сожаления, касаются внутренние дела Российской империи и не допускают никакого вмешательства со стороны правительства Ее Величества». Когда вскоре после этого были начаты приготовления к созыву митинга протеста в Лондоне, русское правительство поспешило объявить через английского посла в Петербурге:

В Петербурге заявили, что никаких новых мер против евреев не предполагается, и собрание было отменено. Ходили слухи, что лорд-мэр Лондона Генри Айзекс, который был евреем, не одобрял этого собрания, на котором, по английскому обычаю, он должен был председательствовать.

Поступок лорд-мэра, может быть, и был «тактичным», но уж точно не лишенным примеси робости.

Тщательно стараясь успокоить общественное мнение за границей, русское правительство дома делало все возможное, чтобы держать евреев в возбужденном состоянии духа. Проекты законов и циркуляры, тайно рассылавшиеся центральным правительством в Петербурге, вызывали живейшее сочувствие со стороны губернских администраторов. Не удовлетворившись заявлением Министерству о своем одобрении предполагаемой инвалидности, многие высокопоставленные чиновники начали открыто демонстрировать свою яростную ненависть к евреям.

В одно и то же время, в июне, июле и августе 1890 г., главы различных местных губернских управлений издавали циркуляры, обращавшие внимание полиции на «дерзкое поведение» евреев, которые, встретившись с русскими чиновниками,, не смогли снять шляпы в качестве приветствия. Губернатор Могилева поручил полиции своей губернии внушить местному еврейскому населению необходимость «вежливых манер», в смысле более трепетного отношения к представителям русской власти. Во исполнение этого приказа окружные исправники заставляли раввинов прививать своей пастве в синагогах почтение к русскому чиновничеству. В Мстиславле, городе могилевской губернии, председатель дворянства собрал ведущих членов еврейской общины и предупредил их, что те евреи, которые не подчинятся циркуляру губернатора, будут подвергнуты публичной порке. полицией. Одесский губернатор, известный деспот Зеленой, издал милицейский ордер в целях «обуздания наглости, проявляемой евреями в местах скопления людей и особенно в пригородных трамваях», где они не уступают своих мест и вообще проявляют неуважение к «лицам преклонного возраста или носящим форму, свидетельствующую об их высоком положении».

Еще более зверским было поведение виленского генерал-губернатора Каханова, который, несмотря на свой высокий чин, позволил себе, отвечая на приветственную речь еврейской депутации, бранить не только еврейскую «родовость», но и «распущенность» еврейского населения, проявляющаяся в скоплении людей на улицах, и тому подобные тяжкие преступления.

Одновременное возникновение такого рода официальных действий в отдаленных друг от друга местах указывает на общий источник, вероятно, на какие-то секретные инструкции из Петербурга. Однако казалось, что провинциальные прихвостни центрального правительства перестарались в своем рвении выполнить завет «обуздать евреев». Мелочность их требований, к тому же незаконных, вроде приказа снять шапки перед чиновниками или уступить места в трамваях, служила лишь для осмеяния представителей русского чиновничества, порождая частые к трагикомическим конфликтам на публике и к высказываниям возмущения в печати. Публичные заявления этих благородных чиновников, стремившихся воспитать в еврейских массах страх перед русской бюрократией и привить им вежливые манеры, привлекли внимание как русской, так и иностранной печати. Все считали, что эти фарсовые выступления неотесанных администраторов есть лишь проявления бездонной ненависти, болезненного желания оскорбить и унизить евреев и что эти администраторы способны в любой момент перейти от морализаторства к более осязаемым формам унижения. жестокое обращение. Эта опасность усилила состояние тревоги.

Готовясь к штурму цитадели русского еврейства, правительство хорошо позаботилось о том, чтобы сохранить ее тем временем в обычном осадном положении. Изобретательность администрации довела до совершенства технику репрессий. Чиновники уже не довольствовались изобретением хитрых приемов изгнания старых еврейских жителей из деревень. Теперь они предприняли попытки сократить даже площадь городской черты оседлости, в которой евреи жались друг к другу, тяжело дыша. В 1890 году губернские власти, действуя, очевидно, по сигналу сверху, начали превращать многочисленные местечки в деревни, которые, как сельские поселения, будут закрыты для евреев.