– Не хочешь – можешь вернуть его мне, – рассеянно отозвалась компаньонка, выдернув из стопки конверт и пробегая глазами по его оборотной стороне. Я её уже особо не интересовала.

– Да нет… – промямлила я, решив, что какое-нибудь применение кинжалу всё же найду. – Большое спасибо.

– Не за что.

После этого мне оставалось только пожелать доброй ночи и удалиться.

Моё следующее выступление состоялось спустя два дня и проходило по стандартному распорядку. Находиться в последние дни в доме Барнсов было невыносимо – до свадьбы оставалось каких-то несколько дней, и она продолжала неотвратимо надвигаться, комментарии сэра Перси раздражали всё больше и больше, да и Анабелл не уставала напоминать мне об этом дне и о важности побега. Знакомые Барнсов тоже зачастили с утренними визитами, начали поступать предложения на чаепития, обеды и вечера – таким образом мне стало известно, что мой траур по отцу официально закончился. Сбегать из дома на репетиции и выступления становилось всё сложнее, и театр я теперь воспринимала как спасение. Обдумав и обсудив с Путешественницей дальнейшие шаги, я на следующий же день явилась в кабинет к Хогарту и напрямик изложила ему свои планы. Я не боялась честно признаться, что собираюсь сбежать со свадьбы, поскольку директор был первым человеком, кому моё замужество было совершенно невыгодно. Внимательно выслушав мою речь, он ненадолго задумался, а потом подтвердил, что раз я хочу продолжать выступать, то он может посодействовать мне с комнатой в неплохой гостинице неподалёку.

В тот день ничто не предвещало беды. На выступление я приехала вовремя несмотря на то, что в эти дни движение по лондонским улицам было затруднено – мешали поваленные деревья и сломанные ветки, преграждавшие путь не только экипажам и телегам, но и обычным пешеходам. Дождь наконец-то прекратился, но за окном вовсю царствовал холодный пронизывающий ветер, здорово портивший всем настроение. Мне же происходящее до отвращения напоминало события в моём веке, и я буквально чувствовала, как утекает меж пальцев время. Я даже отдалённо не представляла, какие шаги сейчас предпринимает ковен, чтобы найти колдуна, а спросить было не у кого – даже Майкл в эти дни не появлялся в театре, чтобы навестить Маргарет. Анабелл поддерживала связь с прочими Путешественниками, но передо мной она, разумеется, в своих действиях не отчитывалась.

В антракте я привычно отправилась на сцену. Зрители, уже знающие о новом «гвозде программы» – то бишь обо мне – никуда не расходились, а оставались на своих местах. Руки по-прежнему слегка дрожали от волнения, хотя это было не сравнить с тем полубессознательным состоянием, в котором я выступала в первый раз. Оркестр заиграл знакомое вступление, я высоко подняла голову. Свет газовых рожков всё ещё бил мне в глаза, мешая видеть, но я больше не втягивала голову в плечи, изображая гигантскую черепаху. Эх, жаль, в этом времени ещё нет видеокамер. Как бы я хотела знать, как выгляжу со стороны…

Я даже не поняла, что именно изменилось. В какой-то миг из тьмы за рампой до меня донёсся слаженный изумлённый вздох нескольких сотен зрителей, сидевших в зале. Затем мне бросилось в глаза побелевшее лицо дирижёра – мистер Скотт, не отрываясь, смотрел на меня такими глазами, словно видел зомби. Даже не поняв, что происходит, я продолжала вытягивать припев, когда меня внезапно с силой толкнули в спину. Пение резко оборвалось, превратившись в всхлип, и меня успела посетить удивлённая мысль – почему песня смолкла? Я просто не осознавала, что это был мой голос. Удар в спину был такой силы, что я не удержалась на ногах и полетела на пол. В следующую секунду с тихим шелестом что-то скользнуло сверху, меня обожгло дыханием холода, и я вскрикнула, когда одна из декораций – объёмная, изображавшая дворец царя Тесея на Пелопоннесе – придавила меня к полу, пребольно стукнув по рукам и спине. Конструкция была настолько тяжёлой, что я очень быстро убедилась, что без посторонней помощи мне не выбраться. Тогда я повернула голову и обнаружила, что по-прежнему находилась на сцене в одиночестве. В пределах видимости не было никого, кто мог бы меня толкнуть.

Раздались крики, на сцену вбежали какие-то люди и захлопотали вокруг меня, в зале зажёгся свет, громко причитала какая-то женщина… Декорацию с меня сняли усилиями нескольких человек, в числе которых были наши актёры – МакКинли, Карлтон и Мастерс, которые выбежали на сцену прямо в сценических костюмах и гриме. Хогарт выскочил следом и теперь громко извинялся перед зрителями за недоразумение и уверял их, что это лишь незначительная неприятность. Кто-то из рабочих, находившихся на колосниках и следивших за декорациями, громко клялся и божился, что это не его вина. Затем кто-то догадался закрыть занавес, отрезавший нас от зала, и продолжения представления зрители не видели.

Наконец я почувствовала свободу и с чьей-то помощью поднялась. Хогарт подбежал ко мне, громко вопрошая, цела ли я и не нужно ли позвать врача. Я же испытывала не столько боль, сколько огромное удивление, хотя тело после удара всё ещё ныло, да и синяки наверняка останутся. Потом показалась миссис Браун с завёрнутым в тряпку куском льда, который она всё старалась куда-нибудь ко мне приложить, а я вяло отмахивалась от её попыток и рассматривала двухсотфунтовую конструкцию, которая столь неудачно на меня обрушилась. Повезло, что я так удачно стояла, и зацепило меня только краем… Стой я немного дальше – и удара по голове было бы не избежать, и кто знает, чем это было бы для меня чревато…

МакКинли любезно протянул мне руку, за которую я с благодарностью ухватилась, и позволила увести себя со сцены. Я с трудом понимала, что происходит, и за кулисами даже не обратила никакого внимания ни на Гровера, уже вовсю громко скандалившего с Маргарет по поводу сорванного представления (почему-то он обвинял меня в неуклюжести, а Маргарет доказывала ему, что случившееся – не моя вина, а рабочих), ни на Сару, с наслаждением слушавшую их перепалку. Затем снова показался Хогарт, выслушал мои заверения в том, что я вполне жива и здорова, успокоился и объявил, что после антракта спектакль продолжится в обычном режиме. Мне же было позволено удалиться, а МакКинли дали поручение проводить меня до гримёрной. Тот без возражений довёл меня до нужной комнаты и перед уходом протянул фляжку, которую извлёк откуда-то из складок древнегреческой тоги.

– Для успокоения нервов и укрепления сил, – предложил он и подмигнул с заговорщицким видом.

Я не сдержала улыбки от этой простодушной заботы самого заядлого алкоголика в труппе, но покачала головой.

– Благодарю, нет.

– Ну, как знаешь, – пожал плечами он, приложился основательно к горлышку сам и удалился.

Медленно, стараясь не потревожить ушибленные руки и бок, я опустилась на стул перед туалетным столиком, а затем откинула вуаль той рукой, которая болела меньше, и посмотрела на себя в зеркале. Голову не задело, и на бледном лице не было никаких травм. Парик слегка сбился, и из-под рыжих волос теперь пробивались светлые вьющиеся прядки. Ярко-алая помада размазалась, придав мне определённое сходство с Джокером из фильмов про Бэтмена. Вид у моего отражения был малость обалдевший. Что же мне так не везёт? Теперь несчастный случай на сцене… Чёрт подери этих рабочих, которые закрепляют декорации чёрт знает как. Так ведь и прибьёт ненароком… Повезло ещё, что удар пришёлся на тело, а не на голову.

Однако минутку. А почему удар пришёлся не на неё? Да потому, что к моменту падения декорации я уже сама упала на сцену. Но почему? Что сбило меня с ног? На сцене никого не было и, следовательно, толкнуть меня никто не мог. Но удар в спину был. И единственное, чем это можно объяснить…

В дверь нетерпеливо пару раз стукнули. Прежде чем я успела хоть что-то ответить, она распахнулась, и на пороге возник Джеймс Блэквуд. По вечернему времени одет он был во фрак – просто загляденье. Не дожидаясь приглашения, он ворвался внутрь, и я, позабыв о боли в руке, торопливо вернула вуаль в её изначальное положение.