Схватил Изяслав жеребца Всеволода под уздцы, да, прикрикнув, за собой потащил, против воли брата. Противился он недолго – вскоре лег на холку коня, вконец обессилев. Последовали за великим князем киевские дружинники, спасая жизни, – а северяне черниговские да переяславские остались в половецком кольце, в смертельной ловушке…

Гибнут в сечи остатки русской рати, оттеснили прорывавшихся киевлян воины Шарукана, навалились сзади кочевники на пытавшихся отступить витязей. Теперь уж куманы поверили в победу скорую, силятся истребить они войско вражеское, лишить Русь защиты!

Но порой в битве так бывает, что лучшими вождями становятся не те, кто издали за сражением наблюдают и отрядами своих людей, словно фигурами шатранджа[150] арабского управляют, а те, кто личным примером могут повести за собой людей.

Горько стало Святославу Ярославичу после бегства братьев – а вдвойне горше потому, что это он увлек воинов на лагерь половцев, в сечу гибельную. Невыносимо горько и тоскливо сжалось его сердце – и, обратив боль свою в гнев, князь черниговский яростно, во всю мощь легких взревел:

– СЕВЕ-Э-Э-РРР!!!

И окружающие его ратники, утомленные долгой битвой и потерявшие уже всякую надежду, неожиданно громко воскликнули в ответ:

– СЕВЕ-Э-Э-РРР!!!

Древний клич племени пусть и ненадолго, но воскресил в них доблесть воинскую, прокатился по рядам ратников, бодря витязей. Видя это, приободрился сам Святослав, подхватил секиру заместо булавы стальной и направил коня вперед, к кольцу латников Шарукана. При движении его вокруг все больше ратников становилось рядом, все больше дружинников направляли коней вслед за последним князем! И вот врубился Святослав в толпу поганых, бросив скакуна в галоп, увлекая за собой воинов! Первым же ударом рассек ворога, путь преградившего, до седла, вторым снес голову половцу, налетевшему сбоку! Фонтан крови ударил из разрубленной шеи, подались назад враги, в ужасе взирая на страшного русича… А уж за ним в степняков дрогнувших врезались северяне, разя топорами, булавами! Попятились куманы, не в силах выдержать бешеный натиск противника…

Второй раз прорвали русичи кольцо вражеское, второй раз вырвались на свободу! И теперь Шарукан лишь от ярости бессильной корчился, видя, как ускользают обреченные было ратники, как спасаются они в глуши лесной! Больше не было у него резервов, чтобы помешать им.

Но быстро утешился хан – ведь в итоге прорвались лишь те, кто со Святославом пошел да вслед за ним сразу в брешь устремился. Оставшиеся не смогли спину свою врагу обратить, слишком крепко сцепились. Но своими жизнями они князю и горстке соратников купили спасение, до последнего мига тонкой цепочкой сдерживая кольцо куманов.

Когда же ушел князь, рассыпалась цепочка, разорвалась, пронзенная клиньями половецкими, и началась бойня! А все же не сложили дружинники русские топоров и сабель трофейных, все же бились они до конца, во множестве погибая от стрел да ударов в спину… Но кто успевал до врага дотянуться, тот спешил встретить смерть, прихватив с собой кого из половцев, круша врага чем попало: заостренными древками сломавшихся топорищ, обломками мечей да сабель, кинжалами и даже просто руками. А когда и зубы шли в дело – пытались русичи, уже пронзенные стрелами да копьями, перегрызть врагу горло. И ведь получалось у некоторых!

Солнце достигло зенита, а все еще не стихла битва, все еще держатся последние островки обессилевших, спешенных русичей, поставивших кругом щиты. Не берут их половцы в плен, да и дружинники не сдаются. Всех ждет скорая гибель – но именно она подарила драгоценное время князьям и нескольким сотням вырвавшихся ратников.

Сентябрь 1068 г. от Рождества Христова

Переяславское княжество

Чем сильнее мы углубляемся внутрь русской земли, тем чаще наблюдаем свидетельства отчаянной борьбы северян с захватчиками. Собственно, нам пока не встретилось ни одного целого городка или веси, не обращенных в груду почерневших, обугленных развалин. Иногда среди них попадаются каким-то чудом не сгоревшие тела защитников, буквально искромсанные половцами – такого ожесточения при легких штурмах не бывает. Да и свежевырытые котлованы с десятками куманских трупов, едва-едва присыпанных землей и нередко разрытых хищниками, говорят сами за себя.

Изначально в голове нашего войска следовали разъезды степняков, но, перейдя границу княжества, Ростислав приказал выдвинуться вперед легким лучникам из числа донских поселенцев-бродников. К слову, как бродников, так и аланов побратим отдал под мое начало. Сам князь осуществляет общее руководство и одновременно ведет дружину Тмутаракани в тысячу русичей и хазар, а отряды печенегов и касогов имеют каждый своих командиров. Например, горскими всадниками распоряжается Асхар, черными клобуками командует Каталим, тут князь решил ничего не менять. Мужество и боевые качества последних нам пока неизвестны, а вот касоги уже успели зарекомендовать себя как стойкие, искусные бойцы.

Порядок нашего движения таков – головными дозорами идут легкие лучники бродников, еще полторы сотни имеющих брони бойцов я держу подле себя, вместе с аланами. Можно сказать, что под моим началом следуют одновременно сторожевой и передовой полки армии Ростислава, если переводить все в структуру войска Древней Руси.

На расстоянии двух верст позади следуют печенеги и княжеская тысяча, да пять сотен касожских катафрактов – несмотря на гибель тяжелой конницы Тагира, Асхару удалось сформировать еще один отряд элитной кавалерии. Это одновременно и большой полк, и «крылья», точнее, полки правой и левой руки. Наконец, полторы тысячи легких горских лучников держатся за обозом, охраняя его и одновременно защищая нас с тыла, они – мобильный резерв. На ночные стоянки все полки собираются воедино, окружая лагерь кольцом телег – кстати, идею со стеной гуляй-города[151] предложил я, а печенеги горячо поддержали.

Так вот, следуя во главе войска, я один из первых встречаю следы разорения русской земли половцами. Уничтоженные поселения мы обходим по широкой дуге – не хотелось бы подцепить какую-нибудь заразу от неубранных, гниющих в теплую сентябрьскую погоду тел, да и работу могильщиков выполнять мы не можем, слишком спешим. Защитников сожженной крепости, встреченной нами на пути, мы похоронили честь по чести. Ну а дальше нам пришлось бы слишком часто останавливаться. Неоправданно часто.

Иногда вдоль дороги нам попадаются женские трупы – видно, полонянок насиловали прямо на марше до абсолютного истощения, а после бросали умирать. Смотреть на них страшно и стыдно. Воины отворачиваются, часто крестясь, губы их сжимаются, как и пальцы на рукоятях клинков. Быть может, с одной стороны, это даже и хорошо, боевой запал не потеряется, но с другой – только один раз я набрался мужества опустить свой взгляд вниз.

Н-да… Судя по состоянию увиденного тела, половцы прошли здесь не очень давно – лицо осталось цело, очень красивое, к слову, лицо. С застывшим на нем выражением муки и выклеванными глазами… Тогда внутри все захлестнула ярость, а прошлой ночью погибшая девушка приснилась в каком-то кошмаре, и оттого сейчас на душе особенно муторно и противно.

Нередко на участках дороги, к которым особенно близко подступают окрестные леса, к нам выходят беженцы, в основном женщины и дети. Выражение их лиц мне также никогда не забыть… Большинство плачет: при виде явно русских воинов из числа бродников они верят, что враг скоро будет разбит и самое худшее осталось позади. Тогда плотину скорбной апатии людей, потерявших кров и кого-то из близких, прорывает, наружу рвутся слезы облегчения… Молодки поднимают младенцев на руках, словно благословляя ими наше воинство или напоминая ратникам о том, за кого они сражаются. Маленькие дети с криком бросаются к лошадям, слезно прося всадников взять их с собой. Многие при этом зовут: «Тятя! Тятя!!!» – с такой отчаянной надеждой желая встретить среди нас павших отцов, что глаза невольно увлажняются… Мальчишки-подростки тоже бегут к нам, эти просятся в дружину, отомстить за родных. Иногда подходят также бабы и старики – они отдают последнюю еду: засохший, практически окаменевший хлеб и иногда печеные яйца. Ратники с глубокой признательностью принимают эти дары, отдавая взамен сушеное и вяленое мясо, основу рациона до самого вечера. Хлеб при этом никто не ест – воины прячут его за пояс, а некоторые убирают в небольшие мешочки и вешают их на шею. Как талисман-напоминание о людях, отдавших единственную пищу спасителям… От бродников не отстают и аланы, и мне пришлось даже потребовать от воинов, чтобы они не делились последним – хотя сам же вчера украдкой отдал все, что было, в обмен на краюшку черствого каравая. А рука посейчас горит от прикосновения горячей, твердой ладони старика, поделившегося хлебом, и в ушах все еще стоит его глухой, надломленный голос: «Покажите им, сынки…» Покажем, отец, еще как покажем…