— Что? — в один голос спросили мы.

— Не знаю. Мельком глянула на место, где произошло ЧП, и пошла в сторону водопада, ну то самое место, где водопад только по весне и бывает.

— Знаю такое.

— Ну вот! Бродила она там минут сорок. Потом мы улетели на заставу, и всё.

— Понятно! Ну всё, ребята, решили — тема закрыта, мы все живы-здоровы и, Слава Богу!

Крепко пожав друг другу руки, мы по очереди обнялись и пошли в столовую. Больше мы к тому ЧП не возвращались.

До середины ноября дни пролетели быстро.

Обучение молодых бойцов проходило без особых проблем. Левый фланг после Правого — всё равно, что Сочи после Южного Сахалина: и там юг, и там, только разница в климате и ландшафте более чем ощутимая.

И вот сегодня вечером случилось то, чего в армии все ждут с особым трепетом и нетерпением.

Ровно в двадцать ноль-ноль на боевом расчете начальник заставы майор Степанов объявил, что старший сержант Пограничных войск Николай Смирнов согласно приказу Министра Обороны СССР увольняется из рядов доблестных Вооруженных сил в запас, и, что завтра в одиннадцать ноль-ноль с заставы в отряд пойдет уазик, и мне надлежит быть к этому времени полностью готовым и собранным.

Ком подступил у меня к горлу.

Почти два года на заставе сроднили меня с этим местом и людьми. Только скорая встреча с отцом грела душу и наполняла сердце радостью.

Ночь прошла в разговорах с ребятами. Оставляли друг другу адреса, у кого дома были телефоны — те оставляли номера, обещали собираться каждый год на день пограничника и не теряться… Шутили, вспоминали смешные и не очень моменты из нашей службы, вспоминали ребят, уже ушедших с нашей заставы на дембель.

Кто-то уходил в ночной наряд, кто-то возвращался из наряда и присоединялся к нам, никто нас никуда не торопил, не выгонял.

Ближе к ночи появился прапорщик Арзуманян. Отвел меня в сторонку и больше попросил, чем приказал, — чтобы бражки не было ни капли, и я ему клятвенно это пообещал. Нам и без бражки было хорошо!

Он кивнул, похлопал меня по плечу и всунул в руки матерчатую сумку, в которой позвякивали стеклянные банки с закатками.

— Угостишь ребят! Пустые банки и сумку Фоме отдашь, смотри не разбей, жена мне голову за них откусит.

Акоп Суреныч принес нам всяких там национальных армянских солений и приправ. За это ему и его жене всегда наше отдельное спасибо! Его жена, милая и добродушная толстушка тётя Дарина, заготавливала их летом чуть ли не на всю заставу, и все свободные от нарядов с удовольствием ей в этом помогали.

Фома тоже расстарался и приготовил свои фирменные котлеты. Он даже умудрился сварганить шикарный торт из обычного печенья и сгущенного молока! На вкус получился не хуже, чем тот самый знаменитый «Наполеон».

Одним словом, проводили меня ребята очень душевно. Иногда офицеры позволяли нам такие вольности, но только в виде большого исключения. Но имелась на нашей заставе еще одна старая традиция, которая была лакмусовой бумажкой, чтобы понять, как к тебе относятся на самом деле.

Когда с заставы забирали дембеля, то его машину толкали руками за ворота. Чем больше уважения к тебе, тем дальше ее толкают. Как правило, метров тридцать-сорок считалось очень хорошей приличной дистанцией, но бывали и такие случаи, когда машина заводилась прямо во дворе заставы и своим ходом выезжала за ворота. Ритуал был отработан до мелочей, и водитель сам знал заранее, как ему поступить.

На следующий день ближе к одиннадцати часам я вышел из каптерки в своей парадной форме, застегивая отутюженную дембельскую шинель. В помещении заставы никого, у дежурного тоже пусто!

Где это все?

Неужели попрятались? Бывали такие случаи, когда не хотелось встречаться глазами с тем, кто сейчас навсегда покидал эти стены.

Неужели и я… чем обидел?

Нервно дернув щекой, я толкнул входную дверь заставы от себя.

А… вот они где!

Все, кто был сейчас не на флангах и не в нарядах, собрались во дворе: и начальник, и офицеры, и улыбающийся прапорщик Арзуманян, и молодые, и старички — все были здесь!

— Ну, давай прощаться, — Степанов первый пожал мне руку и хлопнул по плечу.

Я по очереди пожал руки всем офицерам, а с прапорщиком даже чуть приобнялся — хороший он мужик, справедливый! И потом понеслось ото всех остальных. Хлопки по спине, крепкие рукопожатия, пожелания нормальной жизни на гражданке…

— Всё, Смирнов. Давай в машину, а то до вечера не уедешь, — улыбаясь, скомандовал майор Степанов.

Закинув вещмешок на заднее сиденье армейского уазика, я пристроился рядом.

Старшим машины на этот раз был сам Арзуманян.

— Ну чито? Заводи слишь! Паехали! — поторопил он водителя.

Водитель нажал кнопку стартера. Под капотом что-то затарахтело, забухало и заглохло.

— Вот зараза! Опять! — в сердцах водитель стукнул по рулю и вылез из машины.

— Мужики, помогите толкнуть! Не заводится! — прокричал он столпившимся на крыльце заставы погранцам.

Старички с ревом кинулись к машине и начали толкать уазик. За ними, крича и улюлюкая, побежали молодые, и только офицеры стояли на крыльце и улыбались.

Ребята толкали и толкали нашу машину, а я сидел, вцепившись в дверную ручку, до крови закусив губу, и смотрел на них мокрыми от слёз глазами. Сто метров остались уже далеко позади.

Ноябрь 1986 года. Ресторан «Арагви»

В Москве на Курском вокзале меня встречал Пётр, водитель отца.

— Здравия желаю, товарищ старший сержант! — улыбаясь, поздоровался он, пожимая мне руку.

— Вольно! — пошутил я, и мы, смеясь, обнялись.

За то время, что я прожил на квартире у отца до армии, мы с Петром очень здорово подружились. Совместные тренировки сильно сближают интересующихся одним и тем же делом людей. Если с отцом работали в основном по семейной методе, то Пётр в моём понимании — это просто какой-то стрелковый бог! Никого лучше я не видел даже в кино.

С «макарова», который ругали все кому не лень, он выпускал восемь выстрелов за одну целых, восемь десятых секунды, и все пули ложились кучно, точно в корпус или в голову. Причем, кучно настолько, что все восемь пробоин можно было легко закрыть детской ладошкой.

Вот как он это делал?!

А стрельба в движении, а двойками, а лежа и сидя, а на бегу — да как угодно! Моему восторгу не было предела. Глядя тогда на Петра, я понимал: мне до него очень и очень далеко, хотя кое-что за эти месяцы и у меня стало получаться. Пётр хвалил.

— Ну как служба? — спросил он, открывая мне заднюю дверь служебной «Волги». — Добавил ты отцу седых волос, ничего не скажешь.

На что я только пожал плечами и развел руками.

— А где он сам-то, случилось что?

— В Управлении он. Вырваться пока никак, вечером сам тебе всё расскажет. Прыгай, давай на заднее сиденье и не светись там, а еще лучше — шторки задерни.

Мы ехали по Москве и болтали о всякой ерунде. В основном речь шла о том, какие фильмы вышли, или какие артисты новые появились за те два года, что меня тут не было. На удивление разносторонний, начитанный, Пётр был в курсе всех событий светской жизни и в музыке, и в спорте отлично разбирался, поэтому наша беседа, пока мы ехали домой, протекала легко и непринужденно. Пётр с удовольствием отвечал на мои вопросы, да и сам интересовался моей службой на границе. По его словам, в детстве он тоже мечтал стать пограничником, но не сложилось, пошел по стопам родителя.

Пётр был еще молодой, примерно тридцати лет от роду, может, чуть меньше или, наоборот, больше, не определишь сразу на глаз. Взгляд у него был живой и в то же время внимательный, цепкий. Так иногда смотрел и мой отец на проходящего мимо человека, выхватывая для себя какие-нибудь только ему видимые детали.

— Петя, а когда мы опять стрелять начнем? Мне не терпится продолжить занятия!

— Не настрелялся в армии?

— С автомата — сколько угодно! А вот пистолет за два года в руках ни разу не держал.