Возмущенный мужской крик и отчаянный женский… наверное, это можно назвать рыком, заставили нас ускориться. Вскоре перед глазами предстала очередная мерзкая картина расправы захватчиков над побежденными. Правда, в несколько необычном варианте: троица воинов держится на почтительном расстоянии от молодой русоволосой девки, стиснувшей в руках саблю с темным, волнистым узором на клинке. Лезвие ее уже испачкано кровью, а один из воинов зажимает глубокий порез на предплечье. Его товарищ уже приготовился метнуть топор, когда я гаркнул:

– Стой!!!

Воин обернулся. В отличие от касогов варяги более дисциплинированны – они почтительно расступаются передо мной, пропуская вперед.

А девка хороша… Красиво очерченные брови, большие зеленые глаза, пухленькие щечки и полные, сейчас гневно кривящиеся губы. По плечам ниспадают длинные, искрящиеся на солнце русые волосы, перехваченные на лбу кожаным ремешком. Но более всего меня зацепил взгляд девки, в котором на равных плещутся животный страх и в то же время отчаянная решимость драться до конца!

– Брось!

Девушка среагировала на мой крик тем, что прыгнула вперед и довольно умело рубанула саблей наискось, с оттягом. Но я легко перекрылся плоскостью меча (щит остался у тела Еремея), стремительно перехватил вооруженное запястье и с силой ударил рукоятью в хрупкий девичий подбородок. Подломившись в коленях, половчанка безвольным кулем свалилась к моим ногам.

Хмыкнув, я поднял на плечо теплое, чем-то сладким пахнущее женское тело, после чего подозвал Радея:

– Заходи в шатер. Сейчас рану обработаем.

В полумраке шатра я поначалу с трудом различаю его обитателей: еще довольно приятную взрослую женщину, чью красоту, на мой взгляд, портит излишняя полнота, и двух маленьких девочек, которых эта самая женщина крепко к себе прижимает. При виде девушки на моем плече все они жалобно, как-то протяжно завыли.

– Молчать!!!

Бросив боевитую половчанку на лежанку из шкур, я жестом пригласил Радея присесть.

– Показывай, что тут…

На самом деле все выглядит не так уж плохо: наконечник пробил дерево и вонзился в тело, но не прошил руку и, кажется, застрял не слишком глубоко.

– Эй! Ты меня понимаешь?

Взрослая женщина, по-видимому мать девчонок, отрицательно мотнула головой. Тогда я рукой показал на незажженный очаг, сложенный из камней, и пустой котелок:

– Воды! Быстро!!!

Половчанка дернулась от моего крика, словно от удара. Вновь заскулили девчонки. Как же тяжело…

– Набери воды и разожги очаг!

В этот раз она все поняла и принялась суетливо складывать заранее заготовленные дрова между камней. Я взял кусок какой-то более или менее чистой льняной ткани, валявшийся у стенки. Понюхав, убедился, что ткань чистая – наверняка держали про запас, на одежду. Достав ножик, я принялся распускать полотно на широкие полоски.

– Сейчас прокипятим их и наложим повязку.

Радей, в последние минуты начавший сильно потеть, лишь понятливо кивнул, уже с некоторым трудом заставляя себя сидеть. Видно, во время схватки он не замечал раны, но сейчас, когда адреналин отпустил его, новгородцу стало заметно хуже.

– Эй, спать пока нельзя! Перевяжем, покормим, тогда и отдохнешь. Не дай бог, тебе хуже станет, Радей. Ты единственный остался из нашей дружины, случись что с тобой, и я здесь камня на камне не оставлю.

Русич благодарно кивнул, и в этот момент, откинув полог, в шатер зашел Умир, один из десятников-варягов. Вместе с ним снаружи проникли и надрывные бабьи крики, переходящие в визг и перемежающиеся громким, довольным мужским хохотом.

– Воевода, половцев не осталось! Разбили всех, крепость наша…

– Умир, – я сурово посмотрел в глаза северянину, – сейчас же пошли за лекарем и собери мне всех десятников. И быстро! Мы не знаем, есть ли поблизости другие половецкие отряды. Может статься, пока вои разгуляются, налетит еще с сотню степняков да порубит всех теплыми, прямо на бабах. Так что половчанок до вечера оставьте в покое. Сейчас же соберите всех наших раненых, сложите убитых отдельно. Расставьте дозоры у леса и на стене, в шатрах снаружи крепости пошукайте припасы съестные. И вот еще что: здесь были наши полонянки. Узнаю, что хоть одну силой взяли, «попутав» с местными бабами, голову отрублю лично. Ты понял?!

Варяг с удивлением и одновременно некоторым трепетом громко воскликнул:

– Да, воевода!

– Так беги же, исполняй!

Июнь 1066 г. от Рождества Христова

Безымянная хазарская крепость. Утро после боя

Половчанка зашевелилась на лежаке. Похоже, я нанес слишком сильный удар, потому что девушка проспала практически весь вчерашний день и всю ночь, приходя в сознание только пару раз. В последний мать напоила ее мясным бульоном, оставшимся после того, как жена вождя сварила нам с Радеем сочные куски баранины. Я бы, правда, предпочел обжарить ее на углях, и вообще не очень-то и люблю это мясо из-за специфического привкуса, но, как оказалось, животные степняков его практически не имеют. А возиться с шашлыком было просто лень.

Воинство всю ночь гудело… Нет, лично мне претит то, что творили с женщинами, захваченными в крепости, и теми, кого успели перехватить на стойбище. Но это раннее Средневековье, традиции отдавать захваченные с боя города на разграбление практически нерушимы. Да, я мог бы запретить своим воинам бесчестить баб, настроив большую часть дружину против себя – варягов и касогов уж точно. Но когда я увидел, в каком удручающем состоянии находились наши русские полонянки – синие от побоев, в лохмотьях, практически неспособные выпрямиться из-за сильных болей внизу живота… Короче, какой мерой меряете, такой вам и отмерено будет. Половцы пришли сюда захватчиками, мы лишь вернули свое. Остальное… остальное сопутствующие потери.

Так, по крайней мере, я пытался заглушить свою совесть, остро меня мучившую при особо громких вскриках половчанок, раз за разом пускаемых ночью по кругу.

Впрочем, к моему удовольствию, часть русичей, да и некоторые варяги, кто оставил в Тмутаракани семьи, отказались участвовать в насилии. Им я пообещал полуторную долю добычи и сформировал из них две смены дозорных. Третью укомплектовал из оставшихся, пригрозив смертью за ослушание в походе. Честно сказать, после всего пережитого руки чесались, так что говорил я серьезно, на самом деле намереваясь выполнить свое обещание. Наверное, именно поэтому их смена дозора, которую я не поленился проверить, поднявшись ночью, встретила меня бодрствующей и в полном составе.

А с другой стороны, отчего им уснуть? С бабами наигрались, горячая кровь гуляет, а все найденные кувшины с брагой мы переколотили еще вечером, в походе сухой закон…

Весь русский полон – три десятка женщин и крепких мальчишек, оставленных половцами в живых, – я отправил на одной ладье, выделив им тридцать гребцов и разместив здесь же два десятка тяжелораненых воинов. Легкораненые, как, например, Радей, остались с нами – все равно в Белой Веже их лучше не вылечат, а у меня катастрофически мало людей: в схватке погибло с полсотни дружинников. Теперь у меня всего войска – восемь десятков, из них больше половины лучники. Удержим ли крепость? По-хорошему ее полутора сотням воев оборонять потребно…

Половчанок отпустили на рассвете – зачем мне здесь лишние рты? Но и рубить – перебор. Правда, я немного схитрил, оставив при себе семью вождя – воинам объяснил, что они могут послужить заложниками, а на самом деле… На самом деле я не хотел отпускать от себя девушку, так храбро защищавшую семью – хотя, если говорить по совести, значительно сильнее меня зацепила ее красота.

Как бы то ни было, я решил, что присутствие родных ее успокоит и усмирит, а уж там видно будет…

Из полутора десятка женщин, взятых в полон, до рассвета не дожили три особенно молодые девчушки. При взгляде на истерзанные девичьи тела и выражение ужаса в остекленевших глазах мертвых я потянулся за мечом. Мрази… Неужто не могли хотя бы девок чуть-чуть поберечь?!