Сохранившим парусную оснастку судам пришлось взять на буксир по одной либурне, с них же собрали все весла. Пользуясь свежим ветром, мы отправились в путь, молясь, чтобы уцелевших припасов хватило добраться до берега.

Не хватило – засветло и в темноте берега никто не увидел. Вечером паруса сняли, пошли посменно на веслах, меняясь с фрязями: последние, пережив шторм вместе с нами, даже не пытались возражать. Да и ладью со служакой Марчелло разбило о другой корабль, а без упрямого венецианца его подчиненные были весьма сговорчивы. Да и как иначе-то? Ведь дело касалось непосредственно выживания.

Утром следующего дня проблема отсутствия питьевой воды встала в полный рост. Без еды еще можно было бы продержаться сутки-другие на веслах, исчерпав при этом все силы. Но без питья… Мне на глаза попались два разнокалиберных котла, у большего из которых еще и крышка уцелела – и я попробовал хоть как-то выправить ситуацию. Крышку мы крепко изогнули по центру ударами обуха топора, малый котел подвесили внутри второго так, чтобы он не касался донышка. Соорудив же из мечей треногу, развели огонь под котлами, набрав в больший морской воды и накрыв его крышкой. А сверху ее налили уже холодной из-за борта…

Что было дальше? Дальше от закипевшей воды пошел пар, конденсирующийся на крышке вследствие того, что она была заметно прохладнее – холодную жидкость сверху мы старались менять постоянно, до момента нагрева. Конденсат, в свою очередь, стекал вниз по изгибу поверхности металла и скапливался непосредственно во втором котелке. В какой-то момент пресной воды в нем набиралось на три-четыре глотка – и их по очереди давали гребцам. По глотку. К концу дня таким образом удалось напоить смену гребцов на парусной либурне, сам я даже губами не коснулся тепловатой жидкости. А ночью «опреснитель» вместе со мной и помощниками перекочевал на одну из ладей – и к утру я понял, что этот вариант, по сути, лишь ненадолго оттягивает нашу скорую гибель от переутомления и обезвоживания.

Но на рассвете третьего дня пути на горизонте показался берег.

Октябрь 1069 г. от Рождества Христова

Константинополь, столица Восточной Римской империи

– И какое же послание хотел передать нам кесарь Таматархи Ростислав?

Негромкий женский голос будто разливается по просторному тронному залу, отражаясь от его стен и колонн. Интересно, так задумали архитекторы, добившись особенной акустики, или это личные способности императрицы Евдокии?

После шторма нам повезло выйти к берегу в районе Салоников, или Солуни, как еще его называют русичи. Крупный торговый порт, сильная крепость, многочисленное население. При нашем приближении в городе подняли тревогу, но отправленных нами переговорщиков приняли без лишней истерии. Получив просьбу о помощи и узнав, что бедствие потерпели фрязи, горожане выслали своих представителей, собственными глазами убедившихся в честности наших слов. И вскоре мы получили столь необходимую помощь – обновили запасы продовольствия и воды, а за следующие сутки, как смогли, отремонтировали корабельные снасти. Кроме того, местные дали нам проводника-лоцмана до Царьграда и снабдили чем-то вроде верительных грамот. Таким образом, последний отрезок пути показался мне увеселительной морской прогулкой, а пережитый кошмар шторма подсознание отодвинуло на свои задворки.

Итак, мы прибыли в Константинополь.

Когда наш караван подходил к Феодосийской гавани, следуя вдоль побережья Пропонтиды (Мраморного моря), сквозь туманную дымку проступила Святая София. Громада величественного собора, купола которого были залиты солнечным светом, а золотой крест на вершине сиял, слепя глаза, нависла надо мной во всей своей непостижимой мощи и царственной красоте. А могучие крепостные стены на побережье только усилили произведенный эффект! От одного этого вида у меня перехватило дыхание, плененный открывшимся зрелищем, я был готов тут же сорваться в храм, но… Но вместо этого меня ждала византийская таможня в порту, долгие разбирательства и препирательства с тупыми и хамоватыми ромейскими чинушами.

Воистину, качества подобных им неизменны во все времена!

В итоге я сумел разобраться с проблемой, лишь используя фряжскую палочку-выручалочку. Старший из уцелевших морпехов, некто Пьетро Оберини, нашел в гавани кого-то из своих купцов, а тот обратился напрямую к главе портовой администрации.

А ведь дело принимало очень серьезный оборот! Хотя либурны и встали на рейде у входа в гавань, сдается мне, что на деле он неплохо пристрелян расчетами катапульт из нависающих над водой крепостных башен. Поэтому вряд ли мои экипажи смогли бы прийти на помощь в случае чего – а вот тупорылые таможенники, наплевавшие на салоникские грамоты, в конце концов спровоцировали меня на… честное и о-о-очень откровенное мнение об их интеллектуальных способностях, высказанное вслух. Оскорбленные чинуши вызвали стражу – так что да, без помощи венецианцев нам пришлось бы несладко. Хорошо хоть фрязи, проникшиеся к русичам за время путешествия по штормовому морю, проявили посильное участие – и только тогда ромеи, до того упрямо требовавшие, чтобы мы убирались из гавани со своими кораблями, дали добро либурнам причалить.

А ведь потом еще был досмотр имперских таможенников, беготня гонцов к вышестоящему начальству с вопросом «Что делать с варварами?», и наконец, уже под вечер, разрешение разместиться части команд в славянском квартале Святого Маманта, расположенного вне городских стен. Понятно, что к концу дня я был как выжатый лимон!

Зато утром следующего дня, ожидая приглашения на аудиенцию к императору, я рванул в город в сопровождении одного лишь Добрана. Мы даже мечи оставили на постое, ибо русичи, оказывается, не могут посещать столицу группой более пятидесяти человек, и им запрещено иметь при себе оружие.

В этот раз мне пришлось стоять в очереди у ворот Феодосийской стены вместе с крестьянами, привезшими продукты на продажу. Последних неторопливо и обстоятельно досматривали воины – а я профессионально оценивал городские укрепления, представляя, как их можно взять. Но на самом деле даже фантазии уперлись в невозможность штурмовать их сейчас. Стена Феодосия, с севера упирающаяся в залив Золотой Рог и с юга в Мраморное море, отрезана от материка глубоким и широким рвом, наполненным морской водой. По сути, Константинополь стоит на острове! Сами же городские укрепления двойные, как и в Корсуни, только более мощные: внешняя стена – протейхизма, укрепленная более чем девяносто башнями на пяти с половиной километровой длине, «коридор смерти» – перибол между стенами, и внутренняя, чья ширина достигает пяти метров, а высота двенадцати. Ее защищают уже под сто мощных, двадцатиметровых башен! Н-да, при наличии достаточно сильного гарнизона, не растерявшего мужества и боевых навыков, Константинополь неприступен. И к слову, план его застройки повторяет ту же Корсунь: оба города расположены на полуостровах, оба защищены внешними укреплениями с суши. Разве что стольный град ромеев раз в двадцать больше Корсуни!

Налюбовавшись Феодосийской стеной, я вдруг осознал, что алчные стражи порядка могут и ускорить процесс пропуска. Расставшись на воротах с единственной серебряной монеткой, мы с Добраном все-таки попали в Новый Рим.

Сказать, что столица меня поразила – значит, ничего не сказать. Да, я уже видел византийские и бывшие византийские города и крепости. Та же Тмутаракань – в прошлом ромейская Таматарха, а уж Корсунь и вовсе «цивилизованный» греческий Херсонес, сохранивший свое античное наследие со времен эллинских полисов и Боспорского царства.

Но сравнивать его с Константинополем – просто уму непостижимо! Вот уж действительно – Царьград, царь городов. Точное, очень точное определение дали русичи!

Буйное сочетание Востока и Запада, античности и средневековья – вот что первым пришло мне в голову, когда я ступил на мощеную мостовую. Шум и гвалт рынков, где восточные купцы предлагали одуряюще пахнущие пряности и благовония, резко контрастировали с широкими и просторными улицами, украшенными резными мраморными арками, портиками и фонтанами. Здесь спокойно вышагивали черные, как деготь, эфиопы, совершенно безобидно и буднично соседствуя с непривычно светлыми варягами. А араб в чалме, восседающий на флегматичном верблюде, вежливо раскланивался с закованным в кольчугу франком, как волнорез рассекающим толпу верхом на мощном белом жеребце.