— Как-нибудь потом, Габи.

— Когда? Почему не сейчас?

— Когда-нибудь я не выдержу и все тебе расскажу.

— Когда же это произойдет?

— Когда? Есть для меня две святые даты. Это последнее воскресенье июля и — скоро наступит — третье воскресенье июня. Ты меня прости, но в эти дни я превращаюсь в свинью. В прошлом году в Мурманске долго помнили мой загул. Когда я выдохнусь и спою песню «Прощайте, скалистые горы», ты мне еще раз задай этот вопрос. Но обязательно верь мне, потому что я буду говорить правду, какой бы невероятной она тебе ни показалась. А пока наберись терпения.

— Хорошо, я подожду. Итак, мы выяснили, что волновало меня. Теперь твой черед рассказать, что тревожит тебя.

— Ничего особенного. Так, думаю над недавним разговором по рации. Скажи, зачем надо вызывать по радио метеостанцию? Не для того ли, чтобы взять сводку погоды?

— Ну да, ее обычно запрашивают утром и вечером. А если намечается какая-то операция, то могут потребовать, чтобы докладывали каждый час или два.

— Вот! А если вышли на связь, а о погоде ни слова?

— Ну, не знаю… Если на центральном приемном пункте есть знакомый, то он может вызвать просто так, поделиться новостями. Хотя за это наказывают. Но если никто не слышит, то бывает.

— Поболтать, говоришь… Может, и так.

— Так тебя это тревожит?

— Да ладно, проехали. Ты развеяла все мои страхи. Давай лучше о чем-нибудь веселом.

Вдруг впереди, за скалой, раздался отчетливый скрежет. Будто по песку протащили жирную тушу слона. Затем послышались невнятные голоса и команды на ни с чем не спутываемом фельдфебельском сленге.

Артем замер. Затем подбежал к каменным нагромождениям и осторожно выглянул. Рядом, на узкой полоске песка, стояли два катера с трубами торпедных аппаратов по бортам. Немногочисленная команда, свесив ноги, наблюдала за разбегающимися по побережью солдатами в серых кепках с длинными козырьками.

— Это егеря, — прошептала за его плечом Габи.

— Бежим назад! — Артем решительно потащил ее за руку. — Надо успеть предупредить экипаж!

Внезапно где-то вверху затрещала стрельба, затем бухнул взрыв. Габи с Артемом бежали изо всех сил. Но дорога назад, казавшаяся поначалу такой короткой, теперь была нескончаемо длинной. Но вот уже показалась и надувная лодка, оставленная при высадке старпома с десантом. Под ногами блеснули гильзы, обозначив место, где они сидели в засаде. А вот и конец обрыва. Артем первый появился возле причала и застыл в растерянности.

В доброй сотне метров от берега «Дмитрий Новгородский» уже почти скрылся под водой, оставив на поверхности лишь взбивающую пену рубку. Вскоре исчезла и она. На воде побурлили водовороты и пропали. Еще мгновение, и уже ничто не напоминало о стоявшей здесь только что подлодке.

Сан Саныч бросился к выходу из пещеры и, выглянув, замер. Перепрыгивая с камня на камень, прямо к нему поднимался немец. Он смотрел куда-то вверх и замполита пока не видел. Приложив к глазам ладонь, немец посмотрел на море, затем на идущих по берегу солдат и остановился всего в метре от входа в пещеру. Сан Саныч хотел попятиться назад, в спасительную темноту, но почувствовал, что ноги его не слушаются, они стали будто ватные. Тогда он снял с шеи автомат и несмело направил на егеря ствол. Немец сделал еще один шаг и наконец увидел замполита. Побледнев, он замер, не сводя взгляд с направленного в грудь автомата. Руки немца были пусты. На поясе в ножнах висел тяжелый нож, а из-за голенища торчала рукоятка «парабеллума». Но в данной ситуации можно было считать, что он безоружен. Немец это понимал и старался не делать лишних движений. Сан Саныч тоже боялся пошевелиться. Пот градом катился по его лысой голове и капал с кончика носа. Пальцы намертво вцепились, как в последнюю надежду, в рукоятку автомата. Так, не смея шелохнуться, они простояли минуту. Вдруг замполита осенило. В трясущейся от страха голове родилась мысль, которая, как ему показалось, могла облегчить их затруднительное положение.

— Послушай, немец, ты иди, — робко предложил Сан Саныч, кивнув в сторону берега. — Давай так — ты меня не видел, я тебя. Разойдемся по-тихому. Давай? Не понимаешь? Ты туда иди, а я туда.

Немец пристально посмотрел в глаза замполиту, после чего его напряженное лицо расслабилось. Широко улыбаясь, он опустил руку и медленно достал из сапога пистолет. Продолжая улыбаться, он прицелился в Сан Саныча и, протянув вторую руку, кивнул на дрожащий ствол автомата.

— Ком, ком, — поманил он ладонью.

Сан Саныч безропотно снял с шеи ремень и отдал оружие врагу.

Удар в челюсть перевернул его вместе со стулом. В глазах взорвалась тысяча звезд. Голова запрокинулась назад и, как маятник, качнулась, прижавшись подбородком к груди.

Мелькнула мысль — может, притвориться потерявшим сознание, тогда наконец прекратится это избиение. Сан Саныч для натуральности подергал ногами и откинулся, закатив глаза. Но немец, не обратив на это никакого внимания, поднял замполита вместе с привязанным стулом и деловито посмотрел на результаты оставленных им побоев. Левой стороной лица он остался доволен, а вот правая была еще почти целая, поэтому он, не размахиваясь, коротким ударом разбил Сан Санычу щеку под глазом.

— За что бьешь!? — выплюнув струю кровавой слюны, взвизгнул замполит.

Немец удовлетворенно кивнул, проверил, не ослабла ли веревка на руках и ногах замполита, и, подтянув его вместе со стулом к столу, вышел.

Сан Саныч огляделся. Небольшая пустая комната, не считая стола со стулом и второго стула, к которому он был привязан. Через единственное грязное окно просматривалась решетка. Под потолком на длинном шнурке тускло светилась единственная лампочка. Голова от побоев гудела. Сан Саныч, попробовав языком треснувший зуб, выплюнул окровавленные крошки и обмяк. Постанывая и проклиная судьбу, он пытался сообразить: что он сделал не так?

Весь путь сюда, в небольшой серый дом на окраине какого-то захолустного городишки, он не сопротивлялся, широко улыбаясь, пытался показать свое расположение к немцам, но взамен никакой снисходительности, а лишь побои и веревки на руках и ногах.

Дверь открылась, и на пороге появился немец в офицерской форме. Мельком взглянув на замполита, он сел за стол и положил перед собой лист бумаги. Не спеша расстегнул верхнюю пуговицу кителя и вытащил из внутреннего кармана карандаш. Сан Саныч настороженно покосился на его тонкие холеные пальцы. Нет, такой бить не будет. Пожалеет маникюр. Это уже неплохо. Наверное, просто хочет поговорить. Ну, поговорить мы всегда рады. Замполит робко поднял взгляд и посмотрел в лицо немцу. Молодой совсем. Но порода чувствуется. Высокий лоб, надменный взгляд. На стуле сидит, будто на кол сел. Как там у них говорится — истинный ариец?

Немец наконец соизволил взглянуть на сидящего перед ним замполита и на безупречном русском языке спросил:

— Вы готовы говорить со мной?

— Русский?! — обрадовался Сан Саныч. — А я сижу и чувствую: родная кровь рядом!

Немец недовольно поморщился.

— На вашем месте я бы не очень радовался этому обстоятельству.

— А как же мне не радоваться? На чужбине мы должны помогать друг другу. Я здесь ко всем с открытой душой, а мне кулаком по зубам! За что меня избили?

Офицер брезгливо взглянул на залитый кровавыми слюнями подбородок замполита.

— Помилуйте, вас еще не били по-настоящему. Капрал Шнауберг всего лишь подготовил вас к беседе со мной.

— Хороша подготовка! Но вы ведь не будете отпираться, что вы из наших? Из россиян?

— Да. Мои корни уходят в Россию. Меня зовут Андрей Потемкин. И на этом достаточно. Теперь поговорим о вас.

— А какое у вас звание, Андрей? Ну, я это к тому, чтобы обращаться со всем уважением.

— Гауптман.

— Это кто же, если на наше перевести?

— Капитан… Вы что, пытаетесь заговаривать мне зубы? Сейчас мы говорим о вас! Кем вы были до плена? Ваша должность в армии?