Удар! – и острие харалужного клинка рассекло шею стоящего ко мне боком врага. Удар! – и, отброшенный сильнейшим толчком щита, упал на спину противник, не устоявший на ногах. Удар! – и топор Еремея врубился в человеческую плоть, словно в дерево, развалив ее до ключицы. Удар! – и топорище секиры Радея проломило подставленный щит, а заодно и руку дико вскричавшего от боли касога. Свист сзади, движение воздуха, коснувшееся правой щеки, – и разбойник, уже занесший меч над оступившимся гребцом, с коротким стоном подломился в коленях…

Втроем с дружинниками мы врубились в группу касогов классическим клином викингов, сметя ее с пути и на мгновение очистив ладью. Последними пали два пирата, наседающих на Михаила и Тимофея, – воины все же ослушались моего приказа и вышли вперед. Княгини и дети остались с кормчим и пятеркой гребцов, успевших взять топоры и щиты.

– Андр…

Пронзительный вскрик Радмира пробил меня словно током, заставив обернуться назад и отчаянно выругаться: дружинник едва успел схватиться за топор, как тут же повис на вонзившемся в спину мече. А в тылу отчаянно рубящихся на носу гребцов уже появились касоги с горящего корабля, вплавь добравшиеся до нас. Первым заметил их лучник, но успел лишь предупредить нас.

– Ростислав!!!

С именем князя на губах я шагнул вперед и сильным встречным ударом перерубил касожский клинок, устремленный ко мне.

– Князь Ростислав!!!

Подставив под атаку очередного противника щит, я обрушил харалужный меч на его защиту, разрубив умбон и расщепив дерево.

– Я его дружинник!!!

Ошарашенные противники отпрянули, а я продолжал кричать:

– Тмутаракань! Мы из Тмутаракани!!!

Схватка на носу затихла. Из-за отпрянувших от меня пиратов вперед вышел могучий воин, в отличие от простых бойцов облаченный в кольчугу, видимо вожак.

– Служишь князю?! Тебя не знаю!

– Меня зовут Андрей, Андрей Урманин! Я вызволил семью князя из заточения и везу ее в Тмутаракань! И супругу его, и детей!

Вожак касогов мгновение молчал, после чего со свирепой усмешкой вымолвил:

– А меня зовут Даур. И ты лжешь, урманин! Жена Ростислава – княжна Госнур!

Июнь 1065 г. от Рождества Христова

Тмутаракань, столица княжества

Шумит разноголосицей княжеский пир, пляшут скоморохи, потоком льются хмельной мед и греческие вина, а столы ломятся от мяса и рыбы. Раздолье… За все время нахождения на Руси я еще ни разу не видел подобных столов, заваленных столь дорогими яствами – прямо напротив меня лежит запеченный целиком поросенок, птица, порубленная пополам, верченые целиком осетры, от чьего жирного мяса исходит томительный аромат… Даже черная икра и та на столе есть – а я подобного деликатеса в жизни не едал, в том числе и до погружения!

И если бы кто-то мне сказал, что после недельного поста на одной только пресной каше я буду сидеть на пиру и потихоньку отщипывать кусочки хлеба, даже не тронув мясо (больше полугода не еденного мной в чистом виде!), – я лишь рассмеялся бы. Увы, сегодня на этом празднике жизни мне совсем невесело, и мы с дружинниками чувствуем себя здесь лишними. Впрочем, и Ланка, сидящая на возвышении справа от князя, не притрагивается к еде, лишь снова и снова поднося к губам кубок с медом…

Тогда, на ладье, все могло кончиться нашей гибелью. Но я, хоть и обескураженный страшной новостью касожца, лишь скрипнул зубами и выкрикнул ему в лицо:

– Доставь нас к князю! Если я лгу, моя жизнь – твоя, и клинок этот, – я развернул светлый даже в мороке меч, – твой! Видел ли ты, как он перерубает ваши мечи?

Даур заинтересованно кивнул, а я продолжил:

– Будем биться – и я еще десяток воев сражу им, ей-богу! А после брошу в море, чтобы тебе не досталось! Но даю слово, жизнью поручаясь, что отдам его просто так, если князь не признает семью! Так что ты теряешь?

Касог с минуту раздумывал, после чего рявкнул:

– Ладья тоже нам достанется, и вы все рабами пойдете, коли не признает! Так?

– Так!

Греческая Гермонасса, византийская Таматарха, тюркский Тумен-Тархан, хазарский Самкерц и, наконец, русская Тмутаракань – город сменил немало имен, но и по сей день стены, сложенные из кирпича-сырца, заставляют трепетать сердце одним лишь своим видом. Еще бы, их высота достигает шестнадцати метров, а толщина неполных восемь! Число башен не удалось сосчитать – с моря открывался лишь участок стены расположенного на возвышенности города, – но по всем прикидкам их никак не меньше полутора десятков! Не хотел бы я брать такую крепость, ох не хотел бы…

Из камня сложена и гавань – настоящий порт с причалами, где касоги и высадили нас вместе с гребцами. Посмеивающийся Даур отправил к князю гонца, даже не думая вести Ланку и детей в город, но тут уж заупрямился я, настояв, чтобы пошел и Еремей. Вожак морских разбойников был вынужден согласиться, признав мою просьбу справедливой. Моему побратиму княжна передала небольшое бронзовое зеркальце, украшенное самоцветами, – видимо, подарок Ростислава, способный убедить его в подлинности наших слов.

Мы ждали минут сорок, в течение которых Даур плотоядно посматривал на Ланку и паскудно посмеивался. Скорее всего, представлял, как отмытая и приведенная в чувство красотка согреет его постель. Тогда я приказал своим воинам обступить женщину и детей. Касоги глухо зароптали, но их вождь лишь смачно плюнул в нашу сторону.

Для себя я решил, что, если князь откажется нас признать (что в общем-то невозможно, учитывая присутствие детей), или просто не поверит словам гонца и Еремея, или его нет в городе, – я решил, что в этом случае успею зарубить касога. Ненависти к вожаку разбойников прибавляло завернутое в парус тело Радмира, лежащее у наших ног, – единственное, что мы не предали морю. Но мой дружинник должен быть похоронен с отпеванием и в земле!

Слава богу, идти на крайние меры не потребовалось: из ворот крепости, ведущей к гавани, показалась внушительная кавалькада из полусотни всадников, впереди скакал высокий мужчина в пурпурном плаще. Глаза Ланки счастливо зажглись, но тут же наполнились болью…

– Папа! Папочка!!!

Счастливый визг Рюрика, узнавшего отца, и счастливое лицо самого Ростислава, посветлевшее при виде бросившегося к нему сына, расставили все точки на «i». На онемевшего Даура было жалко смотреть. Мы расступились, пропуская Ланку, щеки которой пылали от боли, унижения и незаслуженной обиды. Ох, какими глазами она прожигала тогда супруга, каким скорбным был его ответный взгляд, когда князь набрался мужества посмотреть в лицо мадьярки…

Только-только взглянув на супругу, Ростислав обернулся к нам. Я сразу понял, что на гостеприимный прием рассчитывать не приходится.

– Кто такие?

Мы низко поклонились князю. Перед тем я хорошенько рассмотрел правителя Тмутаракани, пытаясь сложить о нем мнение. При взгляде на простое мужское лицо с несколько даже грубоватыми чертами и крепким подбородком, выступающим вперед, я бы и не сказал, что передо мной особа голубых кровей. Ни дать ни взять обычный ратник-топорщик, а ведь поди ж ты… Запомнились мне светлые, практически желтые волосы и красноватый оттенок кожи.

– Мы воины, княже, путь держим из Новгорода, желали войти в твою дружину. С нами был купец, он хотел поднести тебе в дар этот меч, – я оголил сверкающий харалужный клинок, держа его перед собой, – но он пал в бою с разбойниками, как и многие наши соратники. Мы добрались до Волыни, потому что знали: семью там твою в заточении держат. И выкрали ее! Наконец, плыли в Тмутаракань, да на нас напали разбойники морские…

Сзади послышался сдавленный полухрип-полустон, и Ростислав перевел пылающий гневом взор на Даура. Но смотрел на него недолго, практически сразу вновь развернувшись к нам, после чего заговорил – и голос его был совсем не радушен:

– Дар купца оставь себе, вот моя княжья воля. У меня самого клинок из харалуга. – Ростислав хлопнул по рукояти покоящегося в ножнах меча и продолжил: – А в дружине у меня достаточно храбрых воинов, так что…