Командующий Северным флотом широко улыбнулся и хотел поблагодарить Верховного главнокомандующего и Коммунистическую партию за заботу, но Берия остановил его нервным жестом.

— Погоди! Делом докажешь! Надеюсь, про современные эсминцы тридцать пятого года постройки ты не скажешь — «царские»? С ними ты эту лодку должен достать хоть из-под воды, хоть из-под земли! Я буду лично тебя контролировать. Каждый день мне будешь докладывать в Москву, как идут дела. И смотри… У товарища Сталина доверие потерять легко, восстановить невозможно!

Вода обожгла будто кипятком и накрыла с головой. Сердце подпрыгнуло к горлу и замерло. В голове будто разорвалась бомба. Максим, выпустив тучу пузырей, закричал и замолотил руками, вынырнув рядом с оголявшимися из волн камнями. Очередной вал поднял его и швырнул на стену утёса, затем оттащил назад в море и вновь накрыл, вырвав последние капли воздуха из лёгких. Дальше Максим вновь взлетел, и, будто играя, море бросило его на торчавший из воды, как бивень, каменный обломок. Пальцы обхватили и, срывая ногти, впились в скользкую грань. На голову обрушилась лавина из мелкой ледяной крошки. В глазах потемнело, и небо с чёрной водой поменялись местами.

«Всё! Это конец!» Эта единственная мысль ещё как-то была способна пробиться в мгновенно окоченевшем мозгу. Следующая волна легко оторвала Максима от зыбкой опоры и швырнула к подножью утёса. Он закружился в водовороте и оказался застрявшим в глубокой трещине, расколовшей скалу вдоль почти до вершины. А рядом, всего в нескольких метрах, было относительное затишье. Гора обточенных морем, рухнувших сверху камней вытянулась грядой и встала стеной. Здесь волны гасили свой бешеный бег и лишь шипели и пенились в бессильной злобе.

Максим переждал удар следующего вала и, почувствовав под ногами дно, бросился за спасительную стену. Теперь хотя бы можно было идти. По грудь в ледяной воде, в налившихся свинцом ботинках и брюках, но шаг за шагом можно было идти. Каменная стена огибала утёс, и за ним, всего в каких-то пятидесяти метрах, виднелась тонкая, блестевшая льдом полоска берега. Ещё шаг. Правой ногой он нащупал круглую опору, и ему удалось подняться из воды по пояс. Но левая нога напрочь отказалась слушаться. Он потянул ее за колено, но тут же рухнул, хлебнув полной грудью солёную воду. Вслед за ногами и всё тело налилось свинцом. Ледяной холод, вначале так взбудораживший, теперь сковывал каждую его клетку. Максим удивлялся, как ему ещё удаётся сохранять вертикальное положение. Казалось, качни чуть сильнее волна, и он, как статуя, ляжет на дно, чтобы больше уже никогда не подняться. Где-то он читал, что здоровый молодой организм может продержаться в ледяной воде пятнадцать минут.

«Значит, я не молодой и не здоровый», — с горечью шевельнулось, растеряв последние надежды, сознание.

Как-то само собой получилось сделать ещё один шаг, затем ещё. Если использовать слабое колебание воды, то можно качнуться с ней вместе и всего лишь переставить ногу. Мысль всё ещё билась в надежде спасти уже сдавшееся тело. Переставить правую, теперь левую. Ледяная корка покрыла волосы, а рукава куртки будто пропитались застывающим цементом. Максим поглядел на побелевшие пальцы и с удивлением отметил, что теперь вода не доходит ему до пояса. Шаг, шаг, ещё один. И вот она уже всего лишь по колено. И рядом блестит ледяным зеркалом берег!

Переставляя руки по обмёрзшим камням, Максим продолжал ползти вперёд, гонимый не сдававшимся сознанием. Левой, правой, не забыть подтянуть ногу. Наконец, он не выдержал и рухнул, растянувшись, лицом вниз. Но воды под ним уже не было. Был лишь снег, сразу забившийся в рот, и проглядывающая сквозь лёд галька. Хотелось лишь одного — вот так тихонько окаменеть и больше не двигаться. Дать измученному телу покой. Холод уже не досаждал. Он ещё где-то неприятно скрёб спину вдоль позвоночника, но руки и ноги его уже не чувствовали. Всё хорошо, уже можно отдохнуть, если бы не эта надоедливая мысль! Она никак не давала успокоиться!

«Встань, иди! Движение — это жизнь!»

И Максим дёрнулся, подтянув к груди руки.

«Молодец! Теперь ты должен снять и выжать, насколько это возможно, воду из одежды!»

И руки потянулись к пуговицам куртки.

А ветер уже не подвывал, а натужно свистел. С моря приполз первый заряд и солнце исчезло в снежном круговороте.

В деревенеющее лицо сыпанула тысяча игл. Максим попытался подставить ветру спину, но его подхватило и толкнуло вперёд. Он даже не мог упасть и лишь переставлял заледеневшие ноги. За первым зарядом налетел второй. Мощный и плотный. Вмиг исчезли вершины двух холмов, ещё минуту назад служившие ориентиром. Непроглядная стена навалилась со всех сторон, и стало невозможно видеть мелькавшие перед глазами носки собственных ботинок. Ветер вдруг налетел с такой силой, что ноги оторвались от земли, и Максим почувствовал, что, вращаясь в снежной каше, летит по воздуху. Он то бежал, то взлетал, чтобы рухнуть в невидимый под ногами снег. Его катило, швыряло, било о землю, затем, на мгновение встав на ноги, он пробегал несколько метров, а потом ветер, повалив его, вновь тащил по склону куда-то вниз. И этому, казалось, не будет конца. Потеряв ощущение времени, он уже не понимал, сколько это всё длится. Час или десять минут?

Внезапно он рухнул в расщелину и сумасшедший бег прекратился. Ветер теперь выл где-то рядом, над головой и не пытался швырнуть о камни. От этого затишья навалилось такое блаженство, что не хотелось, чтобы не спугнуть его, даже шевельнуть пальцем. Снег пушистым одеялом накрыл с головой. Через мгновение над ним вырос метровый слой и наступила тишина. Страдания избитого тела исчезли. Как избавление от мучений, подполз сон, и Максим почувствовал, что проваливается в сладкую бездну. Сознание еще сделало слабую попытку протестовать, но затем сдалось и оно. Теперь вокруг не свистела вьюга. Не было и сковавшего тело холода.

Теперь повсюду светит яркое солнце. Буйным цветом цветёт вишня. А маленький Максимка, задрав голову, сквозь слепящие лучи пытается рассмотреть зависшего в небе жаворонка. Они с отцом, гремя вёдрами и раскачивая в такт удочками, идут на рыбалку. Тропа петляет, и вот впереди открывается неподвижная гладь озера. И от этого зрелища в груди взволнованно подпрыгивает сердце. Становится стыдно, что всего полчаса назад его никак не могли разбудить отец и растрёпанное чудовище — их пёс Долдон.

— Долдон! Долдон! — смеясь, подначивает его отец. — Буди Максима! Буди!

И Долдон старается. Он тычется мокрым носом. Когтистой лапой стаскивает одеяло. Пытается лизнуть прямо в губы. Дыхание жаркое и ужасно несвежее, отдаёт тухлой рыбой!

— Фу! — отбивается маленький Максимка. — Ты опять лазил на помойке?!

Пытаясь отстраниться, Максим во сне тычет перед собой руками и нащупывает густую волосатую шубу. От неё исходит блаженное тепло и он запускает в неё пальцы, прижимается и чувствует, как в застывающее тело перетекает тонким ручейком жизнь. Он старается прижаться к этому теплу заледеневшими пальцами, спиной, руками, ногами. Но этот мохнатый мешок недовольно ворочается, пытается увернуться и беззлобно ворчит.

— Лежать, Долдон. Замри, — шепчет Максим и, обхватив пса, ещё сильней прижимается, черпая по капле живительное тепло.

А где-то рядом и вдалеке воет вьюга, но ему до неё нет никакого дела. У него под боком есть это убаюкивающее и такое дивное тепло.

Вновь эта выбитая в граните келья-кабинет и кушетка рядом с блестящим медицинским столом. За спиной, положив ему руки на плечи, стоят два эсэсовца. Рядом ещё два. Теперь у них на груди по «шмайсеру» и взгляд уже не тот снисходительно-вальяжный, а настороженный и цепкий. Долгов сидит на кушетке с прикованными к ногам гирями и руками, закованными в цепи.

— Сожми, — Шеффер суёт ему в ладонь динамометр.

И старпом с безразличным видом сжимает.

— Неплохо, — задумчиво помечает в журнале профессор. — Левая сто двадцать пять, правая сто сорок. За сутки остаточный эффект остался не меньше пятидесяти процентов. Сейчас вколем дозу ноль четыре, и опять на трек в карьер.