Хотя лучше будет, если это «в случае чего» никогда не настанет.

– Все так же. Окружили малыми отрядами, постреливают.

– Понятно, все как в последние дни!

Беспокоиться мы начали, еще когда обнаружили многочисленные разъезды куманов, приблизившиеся к нашей стоянке на Днепре. Что печенежские, что касожские дозоры никак не могли углубиться в степь – половцы во множестве атаковали их, загоняя обратно в лагерь. Даже смешанный отряд в три сотни сабель, поначалу прорвавший тонкую цепочку вражеского окружения, вскоре был развернут вдвое превосходящими силами врага.

Это означало только одно – Шарукан уже в степи. Только тогда мы думали, что к нашей стоянке приблизились лишь передовые силы врага, что вся орда целиком появится чуть позже, и потому еще где-то сутки ожидали прибытия Кабугшина с его печенегами.

Не дождались.

И тогда я предложил Ростиславу отступать вначале по днепровскому берегу, а позже заворачивать в Крым – Таврию, как здесь называют полуостров:

– Княже, прости меня. Боюсь, Кабугшин уже не придет.

Ростислав поднял на меня красные от бессонницы глаза. Я ожидал увидеть в них гнев, боль, разочарование, обиду… Ничего. Просто ничего, пустота. Между лопаток явственно пробежал холодок…

– Не за что извиняться, Андрей. Остались бы у Посульской линии, глядишь, половцы нас бы и не обошли. Может, пришлось бы немного поголодать, но ведь печенеги все равно бы пригнали скот. А теперь…

Внутреннее состояние побратима, какая-то надломленность, обреченность в его тоне всерьез меня насторожили.

– Тогда прости, княже, что убедил тебя помочь дядьям. Думал, что успеем объединиться с ними перед решающей битвой, а вот как получилось. Не успели…

– Нет! – Голос Ростислава окреп, глаза его наконец-то загорелись. – Нет. Решение идти на Русь было верным! Это моя родная земля, мой дом, дом моего отца и деда… – Слова побратима зазвучали глуше. – Я никогда не видел последствий набегов степняков. Теперь увидел. И я не жалею о том, что мы пришли на помощь дядьям, на помощь простому люду. Жаль только, не получилось победить. Но мы дадим им бой! И половцы надолго запомнят князя Тмутаракани и его дружину!!!

Внутреннее признание поражения, состояние обреченности зачастую приводят к гибели. Даже если шансы спастись есть, даже если они были весьма весомыми! Именно это я всегда знал точно.

– Брат…

Я впервые обратился так к Ростиславу, и он удивленно посмотрел на меня.

– Далеко еще не все потеряно. Мы можем уйти в Таврию, отступить в горы или дождаться подхода наших пеших полков. Можем…

– И как ты представляешь наш отход?! Зачем обманываешь, Андрей? Если половцы разбили Кабугшина, то вскоре ударят и по нам! Ты сам говорил, у них вдвое больше людей, есть латные всадники. Мы не выстоим, не победим в бою! Но, по крайней мере, можем уполовинить их рать…

Впервые с начала разговора тон князя источает раздражение и – неужели я этому радуюсь? – в нем слышится сарказм. Но на самом деле это действительно хорошо – то, что мне удалось встряхнуть побратима:

– Княже, в походе мы можем окружить войско телегами со всех сторон, прямыми линиями. У получившихся стенок поставим легких лучников, у нас их много, пусть перестреливаются с половцами. А ударную силу, панцирных всадников, спрячем в середине, укроем их от куманских стрел. Враг не сможет атаковать с ходу, используя численное преимущество, мы всегда успеем сцепить телеги. А даже если нет, скорость и напор степняки однозначно потеряют, да и ворваться внутрь большим числом у них все равно не получится. Мы отобьемся!

Лицо Ростислава порозовело.

– А что, это идея! Вот только скорость движения будет очень низкой…

– Ничего страшного, главное – достичь перешейка!

– И еды у нас все равно не хватит. Даже с учетом тех табунов, что прислал нам Кабугшин, даже если будем давать воинам совсем немного… Еды не хватит, Андрей.

– Княже, будем беречь. Варить меньше мяса в котлах, по ночам, так чтобы кости оставались голыми, а получившуюся жижу воины могли пить весь день. Она будет питательна. Сможем есть лошадей, потерявших всадников…

– Андрей, ты меня слышишь? – Побратим посмотрел мне в глаза. – Еды все равно не хватит. А как отвернем от Днепра, так быстро закончится и вода.

Всего полминуты я молчал, обдумывая ситуацию, – и все это время Ростислав смотрел не отрешенно, вновь поддавшись скорбной обреченности, а с плохо скрываемой, страстной надеждой.

– Ну а если мы дойдем до поворотной точки от реки к Таврии, запасемся водой, до этого, сколько успеем, завялим мяса… а после пойдем на прорыв? Оторвемся от половцев?

Взгляд князя помрачнел.

– Только лошадей загоним. Не уйти нам от степняков!

Отсутствие альтернативы наконец вывело из себя и меня:

– Проводники из местных печенегов покажут за порогами место, откуда ближе всего до перешейка Таврии. С их слов, оттуда всего два обычных конных перехода или один рывковый, верст в семьдесят! Разве не прорвемся? Но даже если нет, тогда и дадим бой! Хотя еще неизвестно, примут его степняки или нет. В крайнем случае пошлем впереди себя большой отряд печенегов, пусть даже сабель в пятьсот, главное, чтобы прорвался. У себя они поднимут в седло всех боеспособных мужиков, приведут еще скота! Мы им потом зерна дадим взамен много, зиму переживут. Тем более что, если сгинет наша рать, народ Кабугшина так или иначе обречен.

Складки на лбу Ростислава наконец разгладились, а губы его сложились в неуверенную улыбку.

– И то верно! Нечего хоронить себя раньше времени, повернем от реки, а там уже поглядим! Правильно ты придумал, воевода, правильно…

И вот уже больше недели мы идем вдоль берега Днепра, под постоянным беспокоящим огнем половецких лучников. За это время рати куманов пять раз то имитировали ложную атаку, то действительно хотели напасть.

Первый удар они попытались нанести на второй день пути. До этого десятки стрелков проносились вдоль повернутой к степи стенки телег, и ко второй половине дня всадников становилось все больше, а их крик яростнее. Признаться, это здорово било по нервам, особенно с учетом дождя стрел, обрушившегося сверху, – впрочем, врагу отвечали наши лучники. Наконец к тмутараканскому войску подступили основные силы врага, перекрыв дорогу и сзади и спереди. Но прежде чем они решились на атаку, Ростислав отдал приказ распрячь лошадей и сцепить телеги, развернув их боком по фронту и в тылу. Всадники врага еще не успели набрать скорости, как остановились и развернули лошадей, продолжив обстрел.

Сложилась патовая ситуация – половцы не могли атаковать, мы не могли двигаться вперед. Так продолжалось до самой ночи, и более в этот день мы не продвинулись ни на шаг.

Следующим утром Ростислав построил по фронту тяжелых всадников, и, расцепив телеги, войско двинулось дальше, готовое встретить удар врага. Однако куманы, вполне ясно видящие, кто в случае чего встретит их нападение, предпочли продолжить обстрел и держать дистанцию. Вскоре, чтобы защитить лошадей первого ряда телег, вперед выдвинулись наши лучники, успешно противостоящие половцам в перестрелке.

И вновь противник предпринял попытку нападения во второй половине дня. В этот раз они не пытались давить на психику, не разворачивали демонстративно свои силы. Просто в какой-то момент держащиеся сзади лучники перешли на галоп и одним броском прорвались сквозь разрыв телег в нашем тылу. Их стремительный удар потеснил легких касожских лучников, но тут же куманов контратаковали тяжелые всадники горцев во главе с Асхаром. Они прижали не успевших уйти половцев к линии телег и порубили их, а после сцепили стенку, упредив атаку мощного корпуса из полутора тысяч панцирных всадников врага. Последние совсем немного не успели на помощь соратникам – нападение было отбито. А спустя пару часов мы вновь расцепили телеги, впрягли лошадей и продолжили путь. Позади же остались трупы степняков и свежие могилы наших воинов…

В этот же день по левую руку нам открылось место недавней битвы. Судя по всему, именно здесь нашли свою смерть воины Кабугшина – наши печенеги неотрывно смотрели в сторону утоптанного участка степи, усеянного телами павших. Каталим был мрачен, как сама смерть.