За дверью, похоже, ждали этого зова. В залу беззвучно вошли, словно вплыли, двое. Воины Святой Инквизиции. Каратели, тщательно скрывавшие лица под застегнутыми капюшонами и — не столь тщательно — кольчуги под складками плащей. Один нес легкую, но устойчивую треногу — высокий раскладной столик, какие нередко используются в походных богослужениях. Другой держал в руках серебряный поднос.

На огромном блюде лежал округлый предмет, прикрытый темным платом еще более надежно, чем лица инквизиторов. Вот только влажных пятен, расплывавшихся по плотной ткани, скрыть было нельзя. И струйку крови, натекшую на край подноса.

Первый каратель установил треногу перед императорским троном — между кронпринцем и магистром. Второй аккуратно поставил на нее поднос. Оба замерли в почтительным полупоклоне, ожидая дальнейших указаний.

— Ступайте, — велел Геберхольд.

Поклонившись еще раз и еще ниже, так и не произнеся ни слова, каратели удалились столь же бесшумно, сколь и появились. Дверь за ушедшими плотно притворилась.

Дипольд, впрочем, не смотрел на инквизиторов. Дипольд не отводил взгляда от выставленного посреди залы подноса. Кровоточащий округлый предмет был размером с человеческую голову. Скорее всего, это и есть голова. Вот только чья? Неужели…

Геберхольд аккуратно, двумя пальцами, за самый краешек — тот, что почище и посуше — взял темный плат. Сдернул покрывало с подноса. Брезгливо бросил на пол.

Густо запятнанная ткань тяжело пала на каменные плиты. На начищенном до зеркального блеска серебре в луже подсыхающей крови лежала голова медвежьего барона Людвига фон Швица.

«Оберландский палач-голем бросал человеческие головы в простую плетеную корзину, — отчего-то подумалось Дипольду. — А у нас их кладут на серебряные блюда».

Голова фон Швица лежала на правой щеке. Изуродованное чудовищным шрамом и посмертным оскалом лицо смотрело на кронпринца. Правый глаз — закатился. Левый, казалось, еще взирает на происходящее из небольшой щелки между веками. Страшная, едва-едва затянувшаяся рана, уходившая от переносицы к уху, была сейчас похожа на продолжение левого ока.

Ошарашенный жутковатым зрелищем, Дипольд не сразу заметил положенный подле головы, на том же самом подносе, небольшой — меньше засапожника — изящный кинжал с прямым, тонким, обоюдоострым лезвием и золоченой рукоятью.

— Нам, служителям Божьим, непозволительно проливать человеческую кровь, — вновь послышался голос Геберхольда. — Для главоотсечения пришлось прибегнуть к помощи мирского палача, любезно предоставленного его величеством. Но если вы, ваше высочество, вскроете рану, полученную фон Швицем в Оберландмарке…

— Зачем? — глухо спросил Дипольд. — Зачем Людвигу отрубили голову? И для чего мне нужно резать ее сейчас?

Карл Осторожный, чью приемную залу превращали в некое подобие магиерской мастератории, промолчал. Ответил инквизитор:

— Вы ведь хотели доказательств, ваше высочество. Наглядных, убедительных и неопровержимых. Они сокрыты в этом черепе. И вы их получите. Нужно только надрезать рану.

С этими словами магистр протянул кронпринцу маленький, словно игрушечный, золоченый кинжал с серебряного подноса. Оружие негодное для битвы, но для определенных манипуляций («надрезать… рану…») подходящее идеально.

— Конечно, если вы брезгуете и не изволите лично…

Дипольд знаком остановил Геберхольда и взял кинжал из руки инквизитора. Нет, он не брезговал. Он изволил. Лично.

Самым кончиком отточенного, как бритва, клинка Дипольд провел по недозарубцевавшейся еще коже под левым глазом медвежьего барона. Только по коже, надрезая лишь ее. Сначала — меж щекой и нижним веком. Потом рассек свежий — широкий и распухший — шрам дальше — до виска, до уха. Слегка надавливая. Чуть-чуть.

Кожа на лице фон Швица расступилась, обнажив…

— Что это? — Дипольд склонился над подносом.

Его величество Карл Вассершлосский тоже подался вперед. Кайзер даже чуть привстал с трона, чтобы лучше видеть.

В загустевшей сукровице под вскрытым шрамом проступали грубые стежки толстой крепкой нити, вросшей в плоть.

— Шрам на лице всего лишь прикрытие, ваше высочество, — пояснил магистр. — Маскировка следов иной операции. Дальше и глубже должна быть еще одна рана. Видите, ее зашивали? Взрежьте шов. Вот здесь. И здесь.

Дипольд провел кинжалом в указанных местах, на этот раз сильнее вдавливая лезвие. Острие обо что-то отчетливо скрежетнуло. Нити и тонкий слой податливой плоти расползлись, раздались в сторону. Под левой глазницей открылась гладкая изогнутая металлическая пластина, имитирующая кость и уходящая куда-то под верхнюю скулу, под нос, под десну, под мышечные желваки за щекой.

— Выковырните металл, — посоветовал Геберхольд.

Дипольд разрезал щеку, кончиком кинжала подцепил пластину. Надавил…

Металл из кости вышел легко. Выпал из черепа, звякнул о поднос.

Что-то желеобразное, белесоватое и упругое выпирало теперь из зияющей дыры. Гной? Нет, не похоже. Что-то иное.

— Теперь позвольте мне, ваше высочество…

Вежливо отстранив кронпринца, магистр сам склонился над головой несчастного фон Швица. Геберхольд надавил пальцем на верхнее веко левого глаза. Глазное яблоко тут же ушло внутрь — словно провалилось в череп и…

И выдавило наружу другое. Третье.

Именно так! Мертвое правое око оставалось на месте, но из-под взрезанного шрама, словно яйцо из-под курицы, выкатился еще один левый глаз, не удерживаемый более металлической пластиной.

Тайный, сокрытый третий глаз медвежьего барона повис на пучке сосудиков и нервов, опутанных тончайшей проволокой. Глаз холодный, чужой, чуждый, белесый и бесцветный, словно выпавший не из человеческого черепа, а из сосуда с неведомым алхимическим раствором.

Геберхольд осторожно потянул вынутое глазное яблоко на себя. Из огромной дыры, соединявшей левую глазницу и рот фон Швица и уходившей невесть как глубоко за лицевые кости, с влажным хлюпаньем вывалился второй глаз — тот самый, что занимал положенное оку место в глазнице. По всей видимости — родной глаз несчастного Людвига. За этим глазным яблоком тоже тянулась паутина из сосудов, капилляров и проволоки, перемазанной сукровицей. Путаный хвост, насколько мог судить Дипольд, соединял два глаза друг с другом и терялся где-то под черепной коробкой.

Невероятно, но оба левых глаза были все еще живы. Оба чуть подрагивали от прикосновений, словно густой студень на ветру. И оба смотрели. На него. На кронпринца.

— Что?! — только и смог выговорить пораженный Дипольд. — Что это значит?!

— Все очень просто, ваше высочество, — негромко ответил инквизитор. — Бедняга Людвиг действительно попал под удар голема. Но, по-видимому, удар этот изначально был рассчитан на то, чтобы лишить его не жизни, а сознания. В бессознательном состоянии фон Швица доставили в магилабор-залу, где Лебиус провел над ним м-м-м… некоторые манипуляции. Затем барона вновь вывезли за стены оберландского замка, уложили на поле боя и, когда он очнулся, дали возможность бежать.

— Но что именно Лебиус сотворил с Людвигом? — спросил Дипольд. — Что он сделал с его глазом… глазами?

— Он всего лишь укрыл за левым глазом фон Швица другой — магиерский — глаз. Вполне разумно, кстати, с его стороны. Чужеродное око слишком заметно на человеческом лице. Вы ведь помните, как это было с Мартином, ваше высочество?

Дипольд молча кивнул. Он помнил…

— Лебиусу не нужно было, чтобы Людвиг вызывал подозрения. Ему нужно было беспрепятственно наблюдать…

— Но как?! — вскинулся Дипольд, прерывая инквизитора. — Если магиерское око спрятано за настоящим глазом Людвига — как наблюдать?!

— В этом нет ничего невероятного, — вздохнул Геберхольд. — Оба глазных яблока соединены особыми нитями, посредством которых один глаз способен видеть все, что видит другой. А уж то, что зрит магиерское око, доступно и глазам Лебиуса.

— И все же… — с сомнением пробормотал Дипольд. — Прятать два глаза в одной глазнице…