Ответ прозвучал не сразу. А отвечал старый нидербуржец, вовсе уж зажмурившись от ужаса и пригнув голову, будто в ожидании неотвратимого удара. Но ведь отвечал же, мерзавец!

— Помню, ваша светлость. Его сиятельству герцогу Вассершлосскому, курфюрсту Остландскому. Вашему мудрейшему и милостивейшему батюшке…

Дипольд скрежетнул зубами. Да, все правильно говорит старик!

— И любому его приказу либо приказу назначенного его сиятельством Карлом Остландским бургграфа мы готовы подчиниться беспрекословно.

— Я сын Карла Остландского!

Флюиды ужаса, идущего от перепуганного горожанина, Дипольд ощущал почти физически. Однако стеклоглазый бюргер не заткнулся, пока еще была возможность пойти на попятную.

— Но все же вы не властны над Нидербургом, ваша светлость, — подобострастно-приторным тоном старик пытался смягчить обидное значение сказанных слов.

— Ах, не вла-а-астен?! — протянул Дипольд.

Ладонь пфальцграфа легла на эфес меча. Стоявший… дрожавший перед ним человек пока этого не видел. Голова нидербуржца по-прежнему была низко склонена, глаза — зажмурены.

— Конечно, если у вас есть грамота с печатью господина курфюрста…

«Ишь ты, грамоту ему подавай!» Пальцы Дипольда сжали рукоять меча покрепче.

— Только я не думаю, что его сиятельство одобрил бы вашу затею.

«Нет, ну каков наглец!» Отточенная сталь медленно поползла из ножен. Этого переговорщик тоже не видел. Прочие члены городского совета — видели. Но в ужасе молчали.

— Войско, что идет за вашей светлостью, безусловно, велико и внушительно…

«Ну еще бы! Любое чужое войско, стучащее копытами по улицам твоего, старик, города, покажется внушительнее некуда». Улыбка Дипольда напоминала звериный оскал.

— Но все же покорнейше прошу прислушаться к мнению умудренного жизнью человека…

«Торгаша и труса!» Правая щека пфальцграфа нервно подергивалась.

— Позволю напомнить вашей светлости, что в услужении у Альфреда Чернокнижника состоит могущественный магиер, а в дружине оберландского маркграфа появились стальные големы, которых не берут ни мечи, ни копья. И для успешной войны с Верхними Землями нужно…

— Для войны мне нужны ваши пушки! — осадил нидербуржца Дипольд. — Я получу их и все остальное, перечисленное ранее? Отвечай, старик!

Глаза гейнского пфальцграфа вновь застилала багровая пелена ярости. Он уже знал: этот дрожащий, как лист на ветру, но упрямый, как осел, престарелый бюргер более не жилец.

— Ваша светлость! — старик наконец решился открыть глаза и чуть приподнять голову. Взглянул на Дипольда из-под своих стекляшек. Увидел глаза пфальцграфа. Увидел наполовину вынутый из ножен клинок. Взмолился:

— Пощадите! Мы же не можем…

— Что ж, в таком случае смогу я.

Голос Дипольда сотрясала гневная дрожь. А вот рука, рванувшая полуобнаженный меч, не дрогнула.

Рубить по длинной сухой шее на согбенных плечах было удобно. Звонкими брызгами рассыпались круглые стекла, слетевшие с лица. Лысая голова (огромный нос-нарост, раззявленный в беззвучном крике рот, вытаращенные глаза, ровный кровавый срез под самым подбородком) покатилась по булыжникам к опрокинутому прилавку с капустными кочанами.

Обезглавленное тело повалилось навзничь. Так, как и рассчитывал Дипольд. Шейным обрубком в сторону нидербургской делегации. Бюргеры отшатнулись, шарахнулись в сторону. Не успели… Алым фонтаном накрыло разом весь городской совет.

— Еще есть возражения? — спросил Дипольд, не глядя на людей в окровавленных одеждах. С кривой усмешкой, с видом глубокого удовлетворения пфальцграф смотрел на отсеченную голову старика, осмелившегося ему перечить. Голова в капустной куче сама была как диковинный кочан. Выпученные глаза еще не закатились, челюсти судорожно грызли попавший меж редких зубов грязно-зеленый капустный лист.

Потом голова умерла.

— Я спрашиваю, есть возражения? — на этот раз мутный взгляд пфальцграфа обвел оцепеневших бюргеров. Живых еще. Пока — живых. — Или городской совет все же уважит мою просьбу? Только прошу учесть, времени у меня мало. И терять его понапрасну я не намерен.

Возражений не было.

Войско Дипольда Славного выступало из Нидербурга, отягощенное внушительным обозом, большую часть которого составляли крупные и малые бомбарды, бомбарделлы, ручницы-хандканноны и припасы, необходимые для огненного боя. С крепостных стен были сняты все орудия — вплоть до гигантской бомбарды с нежным именем «Кунигунда», являвшейся особой гордостью нидербуржцев. Кованый ребристый ствол, в жерле которого легко мог бы укрыться человек, тянула упряжка из восьми волов. Пушка лежала на двух специально укрепленных и сбитых воедино возах.

Здесь же у в обозе, под охраной — чтобы, чего доброго, не разбежались — уныло плелись бомбардиры, орудийная прислуга, а также мастеровой и черный люд, выделенный городом для осадных нужд. За вереницей разномастных повозок, крестьянских телег и купеческих возов шагала пешая колонна нидербургских ландскнехтов, стражников и стрелков. Пехоту сопровождала сотня гарнизонных рейтаров на здоровых, откормленных лошадях. Наемники были бодры и веселы. Выплаченное вперед полугодовое жалованье и обещанная каждому доля добычи пробудили в них должный боевой дух.

Тележный скрип, ржание лошадей, крики людей разносились над городскими предместьями. Войско Дипольда Славного уходило старой заброшенной дорогой. Той самой, по которой змеиный граф привозил на турнир в честь семнадцатилетия Герды-Без-Изъяна своего стального голема.

Грозная рать двигалась к границам Оберландмарки.

С беззащитных городских стен вслед удаляющейся армии неслись проклятия, высказываемые, впрочем, шепотом — сквозь стиснутые зубы.

А высоко в небе — над пылившими по старому тракту отрядами и повозками — кружил одинокий ворон.

О том, что сторожевые укрепления оберландцев пустуют, передовые дозоры доложили вечером. Судя по всему, приграничные отряды Альфреда Чернокнижника, получив известие о приближении остландской армии, отступили в горы. Не принимая боя. И словно бы… Словно заманивая?

Нет, ловушки Дипольд не боялся. Избежать ее помогут толковые разведчики, а таковые у него, слава богу, имелись. Но вот осведомленность противника настораживала. Было тут над чем задуматься. Высланные далеко вперед гейнские разъезды на врага не натыкались ни разу. Не встречали конные дозоры в этих безлюдных краях и случайных путников, которых по приказу Дипольда надлежало рубить на месте — так, на всякий случай. В общем, узнать о надвигающейся опасности оберландцам вроде бы было неоткуда. Но узнали ведь! Как? От кого? Тайные лазутчики Альфреда, рыскающие по Остланду в поисках полезных сведений, успели вовремя известить своего маркграфа? Или тут дело в магических штучках Лебиуса?

Дипольд велел ставить ночной лагерь по эту сторону границы — на остландской земле. Прежде чем вступать на вражескую территорию, следовало дождаться отставших, подтянуть пехоту и обоз, отдохнуть, набраться сил для последнего рывка. А уж там… а уж потом…

Пока же, дабы не тратить времени понапрасну, пфальцграф созвал военный совет. Не то чтобы Дипольд особенно нуждался в этом шумном и никчемном мероприятии. Вне зависимости от мнений многочисленных союзников все было предрешено. На рассвете войско войдет в Оберландмарку, а закончится поход лишь под стенами маркграфской крепости. Точнее — в самой крепости. В горном логове Чернокнижника. Либо победой закончится, либо… Нет, должна быть только победа. На меньшее Дипольд не согласен.

Да, все уже предрешено. Но — традиция. Неписаный закон и нерушимое правило. Возможность высказаться о предстоящей кампании надлежит дать каждому, кто имеет на это право. Это не страшно. Это даже пойдет на пользу — польстит самолюбию предводителей разрозненных отрядов, позволит им отчетливее ощутить причастность к общему делу и сплотит ряды разногербового воинства.