Дипольд набросил на голову широкий капюшон, застегнул деревянные пуговицы, тряхнул вожжами.

— Пшли!

Две неказистые худые клячи послушно потянули повозку дальше по разбитому тракту.

О кожевнике с перерезанным горлом гейнский пфальцграф забыл почти сразу же. Долго думать о таких никчемных людишках Дипольд Славный не привык. В голову лезли совсем другие мысли и другие воспоминания. Тяжелые, безрадостные…

Дипольд вспоминал, как чудом спасся от стальных големов. Как укрылся в лесу и благополучно ускользнул от оберландцев, подстреливших из засады коня. Как после неудачной битвы… хотя какая там битва!.. после жестокой бойни и бесславного разгрома хоронился от выступивших в ответный поход отрядов змеиного графа. Как постыдно избавился от котты с фамильным гербом. Как сбросил тяжелые латы, уместные в конной сече, но весьма обременительные, когда бежишь на своих двоих. Как оставил при себе лишь кольчугу и единственное имевшееся в его распоряжении оружие — засапожный нож. Как перебрался среди ночи через границу Верхней Марки.

И как после шарахался от вражеских разъездов, вовсю уже хозяйничавших на нидербургских землях. И как предусмотрительно старался не попадаться беженским обозам, спешившим не к городским стенам, но, наоборот, в великой панике покидавшим Нидербург. Как чувствовал себя загнанным зверем, обозленным на весь свет…

Время от времени Дипольд замечал в небе зловещие черные точки — то одинокие, то кружащие целыми стаями. Но были ли это крылатые магиерские лазутчики или обычное воронье, почуявшее поживу, разобрать он так и не смог.

На всякий случай Дипольд решил при первой же возможности сменить облик. Переодеться хотя бы… Возможность представилась на одной из объездных нидербургских дорог. Одинокий старик-инквизитор, спешивший куда-то по своим инквизиторским делам либо просто гонимый страхом из переполошенного города, наверное, так и не понял, что за зверь набросился на него сзади — из придорожной канавы.

Нож Дипольда был милосерден: жертва мучилась недолго. Это все, что он мог сделать для святого отца. Ну а то, что убиенный носил духовный сан… Что ж, Господь простит Дипольду это убийство… Господь должен простить, ибо смерть инквизитора в итоге поспособствует попранию змеиного графа-Чернокнижника и его богопротивного колдуна. Конечная цель — благая. А одной смертью больше, одной жизнью меньше на пути к ее достижению — какая, в конце концов, разница!

Что там говорил отец насчет великой цели и дозволенных средствах? В чем в чем, а в этих рассуждениях Карл Осторожный был, пожалуй, прав. К тому же с недавнего времени Дипольд сам научился находить оправдания чужим смертям и безоговорочно верить в правоту своего оружия — будь то рыцарский меч или разбойничий нож-засапожник. Более того, еще неотчетливо, подспудно, но он все же начинал осознавать или, вернее, ощущать интуитивно, что убийства приносят ему удовлетворение и успокоение. Наверное, так бессильная ярость, клокочущая внутри, требовала исхода через кровопролитие. Через пролитие любой крови.

Любой чужой, разумеется…

Ну, а неоспоримые преимущества инквизиторской одежды, наскоро отстиранной от темных липких пятен, пфальцграф оценил довольно быстро. Дорожный плащ и огромный капюшон позволяли легко укрываться от любопытных глаз. Кольчуга, позвякивавшая под плотной черной накидкой, тоже пришлась весьма кстати. В ней Дипольд мог выдавать себя уже не за обычного клирика-странника, а за карателя Святой Инквизиции, что было сейчас особенно на руку. Вряд ли в Остланде найдется смельчак, который посмеет сдернуть куколь с воина Церкви, ибо подобное действо будет равнозначно оскорблению самой Церкви.

Таков закон: любой каратель, преследующий еретиков и обученный быстро, беспощадно и без кровопускания умерщвлять врагов Веры, вправе закрывать свой лик. Только стоящий над ним магистр может потребовать, а равный ему брат-инквизитор — попросить снять капюшон и показать лицо. Но Дипольд надеялся, что до встречи с магистром у него дело не дойдет, да и общения с прочими святыми отцами при желании вполне можно избежать.

Сейчас в первую очередь следовало просто покинуть под видом инквизитора окрестности Нидербурга, поскорее оторваться от оберландских конных отрядов и сбить с толку магиерских птиц с человеческими глазами. Затем — убраться подальше на запад, в глубь Остланда. В родной гейнский замок. Или хотя бы в вассершлосскую крепость отца.

Потом предстоит разговор с родителем. Ох, до чего же нелегким и неприятным будет этот разговор! Перед его сиятельством — без малого его величеством — Карлом Осторожным придется держать ответ за многое. Начиная с убийства Фридриха. И заканчивая потерей армии, втайне от остландского курфюрста собранной под остландское же знамя. Кстати, знамя с фамильным гербом тоже ведь досталось врагу. Поз-з-зорище!

Дипольд вздохнул. Оставалось надеяться на ценность сведений об опасном враге, которые принесет вассершлосскому герцогу блудный сын, да на военное время, которое списывает всякое, многое, разное… Ну, и еще на отцовскую любовь, о коей, помнится, намекал Фридрих, и проблески коей Дипольд, вроде бы, разглядел в глазах Карла во время их последней встречи.

Чу! Что это?! Из тягостных раздумий пфальцграфа вырвал шум — неожиданный, тревожный. Вон там, впереди, за поросшими редколесьем холмами. Точно, звуки доносятся оттуда. Крики, грохот повозок, несущихся по ухабам, конское ржание…

Шум нарастал и, стало быть, приближался.

Дипольд натянул вожжи, приподнялся на козлах. Происходящее ему не нравилось. Очень не нравилось.

А меж холмов уже появлялись первые… Беженцы? Да, похоже, тот самый обоз, который догонял нидербургский торговец кожами. Но сейчас беженцы были беглецами, в ужасе спасающимися от… От чего?!

Кто-то скакал верхом, яростно колотя пятками по конским бокам. Кто-то убегал во весь дух, побросав узелки и заплечные котомки. А кто-то стоял, пригнувшись, широко расставив ноги, в громыхающей подпрыгивающей на кочках и рытвинах телеге. И мчал — слепо, безумно, вцепившись в вожжи, охаживая лошадей длинным кнутом, не обращая внимания на сыплющийся наземь скарб.

Вот одна повозка, вылетев из колеи, потеряла колесо. Опрокинулась. Сбросила возницу, обрушилась на человека сверху. А взбесившиеся кони яростно рвут упряжные ремни. И никак не могут порвать. Поддавшись общему страху, кони все тащат, тащат за собой кувыркающийся, разваливающийся на ходу тележный остов.

Да, беженцы-беглецы были напуганы не на шутку. Но хуже всего то, что все они неслись сейчас навстречу Дипольду. Назад, к Нидербургу, неслись. И ведь не разминуться с этой толпой уже никак! С узкого тракта не сойти, не съехать: сразу за обочиной — канава и низкий кустарник. Сухой, густой, колючий и непролазный. В таком не спрячешься. Только исцарапаешься и увязнешь намертво.

Первым повозки пфальцграфа достиг далеко оторвавшийся от прочего обоза всадник на крепком молодом жеребце. Наездник был в ржавом шишаке и старой стеганой куртке — толстой, грязной, засаленной. К седлу приторочен топор. И — полные ужаса глаза в пол-лица. По-видимому, плохонькая обозная охрана бежала сейчас впереди всех.

— Стой! — требовательно вскинул руку Дипольд. — Что? Что там?!

Всадник останавливаться не стал. Лишь бросил на скаку:

— Оберландцы! Спасайтесь, святой отец!

Промчался мимо…

На дальних холмах действительно уже маячили конные фигуры, явно не имевшие отношения к охваченному паникой обозу. Легковооруженные всадники держались небольшими группками и ехали спокойно, не торопясь. Не преследовали бегущих. Пока — не преследовали.

Оберландский разъезд! Все ясно: дорога перекрыта. Покинуть нидербургские земли теперь не удастся. Плохо… Но еще хуже будет, если попадешься воинам змеиного графа!

Дипольд, подхватив кнутовище, лежавшее у козел, начал спешно разворачивать повозку. Кричал пфальцграф во всю глотку и лупил лошадей, что было мочи, однако тупые медлительные клячи не понимали, что от них требуется. А нужно было торопиться! Еще как нужно, пока…