Оберландцы загоняли перепуганных и большей частью безоружных (мало кто из бюргеров, стремившихся покинуть город, осмеливался браться за оружие) нидербуржцев обратно за стены. Не церемонясь загоняли — словно скотину на бойню. Кого — понукали грозным окриком, кого — теснили конем, кого — охаживали плетью. Самых упрямых и непонятливых доставали клинком или острием копья.

Горожане выли. Пятились. Отступали.

Всадники змеиного графа — наступали. Перегораживали улицы, примыкавшие к стенам.

В западных воротах кто-то все же сумел обрушить внутренние решетки перед самыми мордами оберландских лошадей — на головы теснившихся в арке нидербуржцев. Сброшенные решетки на время задержали конницу маркграфа. Но это уже не меняло ровным счетом ничего. От одних запертых ворот мало толку, если трое других — нараспашку.

Город уже пал. И город был обречен.

По извилистым улочкам со звоном и грохотом двигались големы. Под тяжелой поступью стальных великанов крошились дощатые настилы и камни мостовых. Брошенная горожанами утварь втаптывалась в грязь. Люди, собаки и скот, сдуру либо со страху выскакивавшие под железную руку, гибли. Тела убитых големы отшвыривали в канавы для нечистот.

Меж высоких — в два-три этажа — домов носились, разгоняя толпы нидербуржцев, оберландские всадники. Пехота Чернокнижника сноровисто расчищала проходы, заваленные скарбом и перегороженные перевернутыми повозками переулки.

Пожаров и грабежей пока не было. Массовых избиений и резни — тоже. Под мечи попадали лишь те, кто не успевал убраться с дороги, кто вольно или невольно мешал стремительному и неумолимому продвижению чужаков.

Оберландские отряды действовали, видимо, по заранее оговоренному плану. Воины змеиного графа — и живые, и механические — быстро и ловко делили захваченный город на части, словно нарезали гигантский пирог.

В первую очередь оберландцы отсекли и окружили кварталы мастеровых, где уже начиналась охота за ремесленниками. Неудивительно. Хорошие умельцы вроде вареного Мартина могли пригодиться Лебиусу, а Нидербург всегда славился своими мастерами.

Часть вражеской конницы и около двух десятков големов кратчайшим путем добрались до небольшого бургграфского замка в самом центре города, где заперлись несколько знатных семейств с верными слугами. Здесь под конец штурма даже вспыхнуло слабое запоздалое сопротивление, подхлестнутое, впрочем, не столько воинской доблестью, сколько отчаянием и безысходностью. Големы взломали ворота городской цитадели и при поддержке оберландских рыцарей перебили немногих сопротивлявшихся — без труда, без жалости и без потерь со своей стороны.

На городские стены, превратившиеся теперь в огромный загон для обезумевшего двуногого скота, тоже уже взбегали расторопные воины Чернокнижника, так что Дипольду пришлось покинуть бомбардную нишу, поспешно спуститься вниз и искать новое укрытие. Увы, ничего подходящего найти не удалось. Не хватило времени.

Благополучно миновав пару-тройку опустевших кварталов, пфальцграф, прятавший лицо под инквизиторским капюшоном, вдруг очутился на пути вопящей толпы. Толпа подхватила, понесла…

С десяток всадников и пара грохочущих металлом големов гнали ополоумевших нидербуржцев по кривым городским улочкам. И — свернуть некуда! И все двери на пути, как назло, заперты! И окна — слишком высоки — не достать! И проулки — перекрыты! Справа — оберландские щитоносцы. Слева — поваленная набок повозка. А там вон — со стороны развилки — на толпу надвигается еще один голем с занесенным мечом.

Все! Нет более никакой возможности вырваться, спастись…

Да и слепая толпа держит, будто тисками, вертит, влечет, волочит за собой.

И…

Выплескивает, вышвыривает… ага! на знакомую рыночную площадь — некогда просторную, а ныне переполненную людьми, гудящую, кричащую, стенающую и плачущую. Оцепленную неподвижными големами, пешими латниками-копейщиками и гарцующими всадниками на сытых крепких лошадях. Здесь, на этой самой площади, Дипольд совсем недавно одним взмахом меча решил вопрос о нидербургских бомбардах.

А какой вопрос намерен сейчас решать на городском торжище Альфред Оберландский? И — как решать?

Нидербуржцев сгоняли на площадь отовсюду. Из окрестных улиц в многоголовое и многоголосое море втекали все новые и новые живые ручейки и речушки, понукаемые безжалостными преследователями-погонщиками. Теснота становилась невыносимой. Со всех сторон звучали пронзительные детские крики, истошные женские вопли, надсадные и хриплые стариковские мольбы. Которых, впрочем, никто уже не слышал и не слушал. В великом страхе сильные затаптывали слабых.

И что? Что дальше-то?

Замысел оберландцев был непонятен. Трудно что-либо разобрать, когда находишься, почитай, в самой гуще волнующейся людской массы.

Орудуя локтями и плечами, стараясь, чтобы застегнутый на все пуговицы куколь ненароком не свалился с головы, пфальцграф начал пробираться к краю площади. Там все будет яснее. Там станет просторнее. Там, возможно, даже появится шанс спастись.

Путь через плотную толпу был нелегок. К счастью, кольчуга, укрытая под черным инквизиторским плащом, надежно оберегала в жестокой давке нутро и ребра. Весьма кстати пришелся и засапожный нож, которым Дипольд, не мудрствуя лукаво, расчищал дорогу. Болезненные уколы и порезы заставляли стоявших впереди поневоле расступаться и шарахаться в стороны.

Он пробился. Протиснулся… Туда, куда хотел. Куда надо было. И — вовремя!

Альфреда Оберландского Дипольд узнал сразу. По знакомым латам. По серебряной змее на нагрудной котте. По ненавистному лицу, глумливо ухмыляющемуся из-под откинутого забрала. Позади властителя Верхних Земель маячил черный магиерский капюшон с двумя прорезями для глаз. Проклятый прагсбуржец и здесь неотступно следовал за змеиным графом.

Альфред и Лебиус неторопливо подъезжали к переполненной площади со стороны главных ворот. Конные телохранители и четыре голема окружали повелителя Оберландмарки. Колдуна тоже сопровождали двое верховых с обнаженными без особой, в общем-то уже, надобности длинными клинками. И не понять — то ли охрана это, то ли стража, приставленная к магиеру.

Над головами маркграфской свиты лениво колыхалось синее полотнище с геральдической змеей. И по мере того, как приближалось оберландское знамя, перепуганная толпа волновалась все больше.

Что-то должно было произойти. Скоро. Сейчас.

Дипольд вдруг понял, что на переполненное торжище никого больше не впихивают. Видимо, оберландцы уже согнали всех, кого смогли. Кого нашли. Или кого сочли нужным.

«Хр-р-р-у-у-ухр-р-р-у-у-у!» — протяжный звук боевого рога неожиданно накрыл площадь. Нидербуржцы вздрогнули, готовясь к худшему. Но нет, это был не сигнал ко всеобщему избиению. Оберландские солдаты и големы не заносят оружия, не рубят, не колют…

Дипольд присмотрелся. Ага, вон там… вон тот… Вот откуда идет звук.

«Хр-р-р-у-у-ухр-р-р-у-у-у!» — повторно загудел, надувая щеки, сигнальщик из свиты маркграфа.

И опять, в третий раз.

«Хр-р-р-у-у-ухр-р-р-у-у-у!» — изверглось из изогнутого рога, навешенного на плечо дудца в пестрых парадных одеждах.

Тройной призыв возымел жутковатое действие. Когда гулкое эхо «У-у-у! У-у-у! У-у-у!» укатилось наконец куда-то за городские стены, набитая народом площадь замерла. Стихли крики и гомон. Люди оцепенели. Над многоглавым людским морем нависла неестественная тишина, сродни могильной.

Невероятно! Молчали даже те, кого только что давили и затаптывали насмерть. Наверное, оттого, что никто больше никого не давил и не топтал. Нидербуржцы стояли недвижимо, будто прислоненные друг к другу статуи. Но дети-то. Напуганные, неразумные, полузадушенные — они-то ведь должны кричать!

Не кричали. Уже…

Дипольд увидел в плотной толпе молодую женщину. Платье — разорвано, волосы — растрепанны, в руках — младенец. Мать в ужасе таращила обезумевшие глаза на оберландскую серебряную змею и правой ладонью крепко зажимала дитяти рот. Ладонь была большая, детское личико — маленькое. И синее. Со ртом вместе женщина закрывала ребенку нос.