Дипольду стало ясно все.

Ясно, почему так настырно лез в бойницы вассершлосского замка тот странный ворон, которому, в общем-то, делать в островной крепости было нечего.

Ясно, что именно встревожило отцовского гвардейца, успевшего, вероятно, достаточно хорошо разглядеть черную птицу… голову птицы… человеческий глаз птицы.

Ясно, кто известил оберландцев о приближении остландской армии.

И откуда властитель Верхних Земель узнал о Нидербургском турнире, куда его не приглашали, ясно тоже. И почему так безбоязно, не опасаясь погони, Альфред Чернокнижник и Лебиус Марагалиус уезжали с залитого кровью ристалища восвояси. Да потому что было кому присмотреть за отходом — сверху, с высоты птичьего полета, лучше всяких дозоров.

А еще понятно, отчего оберландский маркграф столь долго — до прибытия остландского посольства — не интересовался судьбой запертого в темнице гейнского пфальцграфа. А зачем? Если в соседней клетке сидит невольный соглядатай с вареной мордой, с чужим глазом и, между прочим, с чужим ухом тоже. С глазом и ухом, которыми видел и слышал — уж теперь-то Дипольд ничуть в том не сомневался — не только Мартин-мастер, но и Лебиус, пересадивший ему эти самые глаз и ухо.

Вероятно, обо всем увиденном и услышанном прагсбургский магиер докладывал своему господину. Или не обо всем? Ведь важному пленнику удалось-таки сбежать. Не означает ли это, что Лебиус втайне от маркграфа ведет свою игру? И тут еще нужно разобраться, кто из этих двоих опаснее. Отец, наверное, попытался бы вступить в сговор с одним, чтобы одолеть другого. Но Дипольд Славный не Карл Осторожный. Ни с какой чернокнижной мразью он переговоров вести не будет. Ибо и маркграф, и магиер друг друга стоят. И оба непременно должны подохнуть лютой смертью!

К тому же удачный побег мог иметь и иное, более простое объяснение. Будь ты хоть трижды развеликий расколдуй, невозможно постоянно смотреть на мир чужим — удаленным — глазом. Дипольд не являлся знатоком запрещенных черных искусств, но все же слышал от отцов-инквизиторов — несомненно, более компетентных специалистов в этой области, — что любое магическое действо требует максимальной сосредоточенности и немалого расхода сил. А истинный колдовской транс невозможен без полного погружения в себя, без саморастворения, без отделения и отгораживания своей собственной сущности от происходящего вокруг.

Притом, если отделяться от сотворенного Господом мира часто и надолго, можно и вовсе остаться вне его, вне этого мира — об этом тоже рассказывали святые отцы. Да ведь и не было наверняка у прагсбургского магиера такой возможности — чтоб часто и надолго. Альфред Оберландский не позволил бы Лебиусу ради непрерывного наблюдения за пленным пфальцграфом забрасывать прочие дела. Сотворение големов, к примеру…

Нет, решил про себя Дипольд, скорее всего, колдун подглядывал и подслушивал за ним посредством глаза и уха Мартина время от времени, от случая к случаю. И это просто великое везение, что в момент побега внимание Лебиуса было поглощено чем-то иным.

— Я специально подкарауливал эту тварь, ваша светлость, — вывел Дипольда из задумчивости взволнованный голос нидербуржского стрелка, все еще державшего в руках дохлую птицу. — Хитрая она, зараза, оказалась, сторожкая. Однако от арбалетного болта уйти не смогла. Я ее сшиб неподалеку от вашего шатра. А как подобрал да разглядел поближе — сразу к вам…

Благородные рыцари слушали арбалетчика, не перебивая. Ганс же говорил быстро, словно торопясь что-то втолковать, но не решаясь при этом сказать главного:

— Никак из самой геенны огненной пташка выпорхнула. Доводилось мне видеть, и неоднократно, как воронье поганое у людей глаза клюет. Но вот чтобы ворон на себе носил человеческое око — о таком я и не слыхивал даже. Вдруг дурное знамение это, а? Как бы беды оно нам не предвещало, ваша светлость?

Осторожный вопрос повис в воздухе.

Дипольд медленно покачал головой. Заметил сухо:

— Геенна огненная тут ни при чем. Не оттуда вылетел ворон…

«А из магиерской мастератории треклятого Лебиуса!»

— …И не предвестник беды это.

«А идеальный лазутчик, о котором не может мечтать даже Карл Осторожный, никогда не скупившийся на тайных соглядатаев».

В шатре повисла тягостная, гнетущая тишина. Лишь потрескивали факелы и тяжело дышали люди. Черная тушка покачивалась в подрагивающей руке Ганса. Нидербуржец умолк. Остландские рыцари молчали тоже. Птичья кровь на ковер уже почти не капала. Дипольд хмуро смотрел на ворона. На глаз ворона, главным образом. На тот, который человеческий…

Должно быть, стараниями Лебиуса у оберландцев теперь всюду имелись подобные глаза. И уши наверняка имелись тоже. Со всем необходимым тщанием и усердием, под звуки колдовских заклинаний посаженные на неродные головы. Или, быть может, не сами уши, а лишь внутренние ушные органы, под которые приспособлен человеческий слух? И которыми опытный магиер тоже способен слышать.

Правда, у этого ворона инородного уха вроде бы не наблюдалось. Но, вероятно, оно ему и не требовалось. Если это простой наблюдатель, которому надлежит подсматривать, а не подслушивать. И который, возможно, продолжает видеть даже сейчас, когда из развороченной птичьей груди стекла почти вся кровь.

Дипольд вынул кинжал. Не потаенный засапожный нож с коротким и изогнутым широким лезвием, а длинную, прямую и узкую мизерекордию, висевшую на поясе в золоченых ножнах. Ею сейчас будет удобнее… Ею — сподручнее.

Пфальцграф подступил к побледневшему Гансу. Поднес граненый клинок к голове мертвой птицы. Скривившись, ткнул каленым острием в глаз. В человеческий глаз на вороньем черепе.

Влажное хлюпание…

Глаз лопнул. Потек густой тягучей слизью цвета яичного белка.

Пальцы перепуганного арбалетчика разжались. Мертвый ворон упал на ковер. Ганс отступил на шаг.

…Короткий истошный вскрик разбился о своды просторной замковой залы, освещенной бронзовыми светильниками. Человек в балахонистой рясе и наброшенном на голову магиерском капюшоне, до сих пор сохранявший полную неподвижность, вдруг содрогнулся всем телом, выходя из глубокого колдовского транса.

Обе руки Лебиуса Марагалиуса непроизвольно метнулись под просторный куколь. Пару секунд прагсбургский магиер, механикус и некромант судорожно ощупывал и протирал правый глаз. Глаз часто-часто моргал.

Наконец Лебиус вздохнул с облегчением. Смахнул сочившуюся слезу. Успокоился.

Мечи двух стражей, что напряженно стояли за спиной магиера — нервно дернувшиеся было и уже поднявшиеся над островерхим капюшоном, — медленно опускались. Встревоженные стражники тоже перевели дух. Рубить магиера сегодня им не пришлось.

— Что?! — Альфред Оберландский, так же наблюдавший эту сцену, стремительно шагнул к Лебиусу. Ладонь маркграфа лежала на рукояти меча. — Что случилось, колдун?

Лебиус откашлялся, прочищая горло, окончательно приходя в себя. Ответил, подавляя запоздало нахлынувшую дрожь и стараясь говорить спокойно:

— Ничего ужасного не произошло, ваша светлость. Дипольд всего лишь выколол глаз.

— Кому? — не понял Альфред.

— Моему… нашему присмотрщику.

— Как? — маркграф нахмурился. — Как ему это удалось?

— Ворона сбили из арбалета, доставили в шатер пфальцграфа, а уж там Дипольд сам… Кинжалом. Мизерекордией.

— Однако!.. — Альфред усмехнулся. — Я снова и снова убеждаюсь, что наш пфальцграф — парень не промах! Ну, а ты-то чего так дергаешься, колдун? Людей моих нервируешь…

Кивком Альфред указал на стражей, приставленных к магиеру:

— Под меч попасть захотел? Умереть глупой смертью?

— Н-н-нет, ваша светлость, — заикаясь, пробормотал Лебиус.

— А раз так, то не забывай — за тобой тоже наблюдают присмотрщики. Мои присмотрщики. Всегда наблюдают и всюду. Сегодня выколотый Дипольдом глаз тебе самому чуть головы не стоил. Понимаешь? Го-ло-вы!

Магиер ответил судорожным кивком куколя.

— Ладно, — маркграф махнул рукой, — считай, в этот раз тебе повезло, но впредь постарайся не испытывать выдержку моих людей. Они хорошие солдаты, а значит, рубить привыкли прежде, чем думать.