Лейфа слушали. Не то чтобы соглашались, но и не спорили. Запоминали. Прикидывали выгоду. Люди Севера быстры, когда надо убить врага, но, если предстоит принять важное решение – не торопятся. Советуются друг с другом, с богами…

Гудрун видела Лейфову задумку так же ясно, как вырезанные на камне руны. Норег с самого начала был чужим для сконцев. Да, он оказался полезен, но не более. Многим уже приходило в голову, что он – лишний в этом мире. Многие хотели бы заполучить Гудрун. Лейф жив потому, что он вдвое сильнее любого из этих людей. И потому, что он поддерживает Эйнара, а Эйнар, который, как-никак, – сын их ярла, поддерживает норега. Чужой своим не станет.

Однако Лейф говорил о вещах, приятных каждому. О славе. О добыче. О победах. И говорил интересно. Так, что ему верили. И слушали охотно.

Лейф, понятно, никогда не вел подобных речей, когда Торкельсон был рядом. Эйнару он говорил то, что было приятно только Эйнару.

Еще Лейф рассказывал, как он славно сражался. И как неизменно оставался целым во всех переделках. Его ярлов убивали, а он, Лейф, удачливее их всех. Потому что жив.

«Я удачлив, меня любят боги!» – говорила его широкая искренняя улыбка.

Иной раз он вспоминал о земляках слушателей. Тех, кого он убил.

Высказывал сожаление: мол, они были отличными воинами, чья беда лишь в том, что они захотели проверить удачу Лейфа.

В конце концов он настолько заговорил сконцев, что многие из них были уверены, что он прикончил Косолапого и остальных едва ли не против собственной воли.

Лейф оставался чужим для сконцев, и для его целей это было даже неплохо, потому что человеку легче принять власть чужого, чем встать под руку того, с кем ты много лет жил как равный.

Так говорил когда-то Ульф, и Гудрун запомнила.

Будь у них достаточно времени, Лейф убедил бы сконцев, что он – подходящий хёвдинг. Вода камень точит. И тогда ему осталось бы под каким-нибудь предлогом вызвать Эйнара на поединок, убить (это будет нетрудно) и занять его место. И тогда Гудрун снова стала бы женой хёвдинга. Хорошо ли это для ее мести? И для нее самой?

«Ты, видать, тоже колдунья, как мать твоя, – не раз говорил ей норег. – Потому я так хочу, чтоб ты всегда была рядом. Моей. Представить не могу тебя с другим. Лучше сам тебя убью. Но еще лучше – его. Смотрел, как ты – с Ульфом, и еле сдерживался, что вызов ему не бросить. А я Вогенсону в верности клялся… Забыть тебя хотел, других девок брал… Пресные все. Как водичка речная. Брал их, а думал о тебе…»

«Любит, – знала Гудрун. – Да только что мне его любовь? Я для него – как поросенок жареный для голодного… Ульф… Вот с ним было – как на колеснице Тора по облакам мчать».

Хорошо Ульфу. Он в Валхалле. С Асами пирует. А Гудрун надо здесь жить. И отомстить. И ребенка Ульфова сохранить, чтоб род его не пресекся.

«Что же делать?» – думала Гудрун. Может, не убивать Лейфа? Поддержать его. Дать ему возможность стать сильным, разбогатеть, купить землю… Жить на этой земле и растить сына, которого она родит. Сына Ульфа.

Но то была неправильная мысль. Гудрун не была уверена, что сможет долго притворяться доброй женой. И еще боялась, что, когда родится сын, Лейф не примет его, узнав в нем чужую кровь. И тогда младенца вынесут в лес, если они будут на суше, или принесут в жертву великанше Ран[181], если Гудрун родит на палубе корабля. Впрочем, это маловероятно. Роженица нечиста. Ей не дадут осквернить боевой корабль. Когда придет срок – пристанут к берегу. Счастье что срок этот еще далеко.

Хотя что сейчас об этом думать. Ясно, что не успеет Лейф перетянуть всех сконцев на свою сторону. Через несколько дней они уже будут в Хедебю и вик их закончится.

Что задумал Лейф, Гудрун даже не предполагала. Никто не догадался до тех пор, пока задумка норега не стала явной. Но случилось это намного позже. Когда уже ничего нельзя было изменить…

Воины должны сражаться, говорил сконцам Лейф. Воины живут для того, чтобы сражаться. Но не ради самой драки. Нужна цель. Нужна добыча. Без добычи война не война. А добыча викинга – вон плывет себе под пестрым парусом мимо, не ведая о том, что она – добыча. Как утка плывет, не думая о том, что ястреб уже положил на нее глаз…

Говорил – и показывал на проплывавшие мимо корабли. Их было не так уж много, время осеннее, но – были. И многие выглядели настолько привлекательно, что сконцы провожали их алчными взглядами, будто они и впрямь – добыча. Но на самом деле это не так. Здесь, у датских берегов, разбойничать рискованно. Дойдет до Харека-конунга – будет худо. Чужих здесь нет. Только сильные и слабые. Сильных трогать не стоит, а слабые наверняка заплатили дань малую за то, чтобы Харек-конунг взял их под покровительство, а ежели кто обидит, жестоко обидчика наказал.

«И накажет, – негромко вещал Лейф. – Обязательно накажет… – И добавлял совсем тихо: – Если узнает…» И тут же выдавал очередную историю о том, как они, хирдманы норегского ярла Вигмарра Зубовного Скрежета, выхватывали жирную уточку-кнорр прямо из-под носа своего собственного конунга Харальда Золотой Бороды. И конунг не слышал ничего, потому что слышать было нечего. Добыча – она не разговаривает. Главное, чтобы свидетелей не оставалось.

Правду он говорил или нет, но ему верили. И, увидав одинокий парус, тут же оглядывались вокруг: нет ли еще какого-нибудь корабля? А если не было – глядели на парус и пускали слюни.

Но – не более. Эйнар никого грабить не собирался. Он уже мысленно считал себя ярлом, а настоящий ярл, не морской, богатство по-другому стяжает.

Однако Гудрун видела: при появлении одинокого корабля сконцы начинают поглядывать на Лейфа. Мол, раз уж ты так много говорил о том, как легко и просто разбойничать, то не покажешь ли нам, как?

И все же Гудрун по-прежнему не понимала: зачем Лейф подстрекает сконцев к разбою в водах Дании. Это Рагнара и его сыновей Харек-конунг не рискует призвать к ответу. А кто таков Эйнар Прыщик и его сконцы? Тем более что они собираются проситься под руку конунга… Да и мало сконцев для настоящей драки. А драккар у них – небольшой. Места для добычи немного. Да, Ульф привозил на нем изрядные богатства, но то были серебро, шелк и даже золото. А откуда взяться тому же шелку на одиноких кноррах? Тут, по большей части, товар недорогой, но громоздкий. Взятый недалеко, потому что для дальних походов собирают много кораблей. Вступать же в бой и гибнуть (купцы ведь будут драться за свое) ради нескольких бочек тюленьего жира, груза «мыльного камня» или пеньки… Умирать за то, на чем не разбогатеешь…

Но Гудрун видела: Лейф уже вскружил головы сконцам жаждой легкой добычи. Это потому, что все они – новички на Лебединой Дороге. То, как легко досталась им добыча в гренде Ульфа Вогенсона, сделало их самоуверенными.

Однако настоящий бой – это другое. Гудрун знала это очень хорошо по рассказам мужчин. И Лейф тоже должен знать. И не по рассказам. Зачем же он тогда распаляет жадность сопалубников?

Гудрун не понимала. Она знала многих воинов, которым просто нравилось убивать. Но Лейф был другим. Что бы он ни делал, у него всегда была цель. Даже утоляя похоть, он помнил, что есть нечто более важное, чем его удовольствие. Он хотел сына…

Гудрун постаралась изгнать мрачные мысли. Гнуп Три Пальца, верный человек ее матери и отменный охотник, не раз говорил: хочешь добыть зверя – знай о нем всё. Что ест, где ходит, чего хочет… То же самое Ульф говорил о людях: хочешь победить врага, узнай его цели и желания. Узнай его силу и слабости. Вот почему Гудрун так важно знать, что замыслил Лейф. Она могла бы спросить… Но не хотела. Нельзя, чтобы он догадался, что она – умнее, чем кажется. Это сделало бы норега осторожным.

Подталкивать сконцев к тому, чтобы поразбойничать на датских морских дорогах едва ли не под боком у Харека-конунга… Зачем? Или Лейф так шутит? Не зря же его прозвали Весельчаком…