А хрен его знает. Я бы на месте Красного Лиса не стал рисковать, заплывая слишком далеко, потому что один драккар, даже со столь бравой командой, это все равно один драккар. У местных ярлов может оказаться куда большее войско.

Так что двадцать к одному, что Красный Лис уже двинул обратно. Возможно, он подождет нас некоторое время в устье фьорда, если погода позволит, но мы туда вряд ли попадем. Нас отжали в горы. И скорее всего, будут преследовать, пока не догонят. Или пока не найдут наши замерзшие трупы.

Оставался открытым вопрос, насколько упорно нас будут преследовать.

Гудрун рассказала: Вагбранд в курсе, кто убил его папу со товарищи. Но знает ли он, что я и есть лидер тех, кто это сделал? Если знает, то точно не отстанет, потому что теперь он наш кровник, этот Вагбранд, сын убитого нами этим летом Вигмарра-ярла по прозвищу Зубовный Скрежет.

Даже если бы молодой ярл и захотел оставить нас в покое (всё же мы избавили его от опасного противника), ему все равно не позволили бы. Мы ведь убили не только папу Вигмарра, но и всех его хирдманов, кроме Лейфа. А в команде молодого ярла наверняка полно родичей убитых.

Нет, если Вагбранд – в курсе (что возможно, ведь имя мое было названо), то он будет гнать нас до упора. Трещина позволила нам выиграть время: в зоне прямой видимости норегов точно нет. Эта фора – наш шанс на спасение. Но у нас ни теплой одежды, ни лыж, ни припасов. Следовательно, чтобы выжить, надо всё это добыть. И такая возможность представилась.

– В этом домике может быть то, что нам необходимо, – говорит Свартхёвди. – И мы должны это взять.

– Или купить, – уточняю я.

Медвежонок смеется и хлопает меня по плечу. Разъясняет, что, во-первых, это не Дания. В канун зимы тут каждый мешок ячменя и каждая связка рыбы на счету. Взять-то не у кого. А во-вторых, зачем покупать то, что можно отнять? Мы тут по-любому вне закона. Чего тогда стесняться?

Мне все же неловко. Я представляю: там женщины, дети… А мы отнимаем у них необходимое и обрекаем на смерть…

Мою нежную совесть пощадили. Детей и женщин в хижине не было. Там обитали четверо мужчин (это, после беглого осмотра, сообщил Свартхёвди), которые в настоящий момент отсутствовали. Так что пока обошлось без кровопролития. Мы прибрали все необходимое, переночевали под крышей и наутро двинулись в путь. На лыжах, с теплой, пусть и довольно неказистой одеждой, с запасами пищи и, главное, с прекрасными спальными мешками из гагачьего пуха, которых в хижине оказалось аж двенадцать штук. Медвежонок предположил, что их делали на продажу.

– Я должна рассказать вам… – Голос Гуд-рун дрогнул.

Я коснулся ее руки:

– Ты можешь ничего не рассказывать, правда! Это совсем не обязательно!

– Я должна, – чуть тверже произнесла моя жена.

– Пусть сестра говорит, – заявил Медвежонок. Он прикончил вяленую рыбу и теперь обтирал снегом испачканные жиром пальцы.

И Гудрун начала рассказывать.

Всё.

С самого начала.

С того момента, когда сконцы хитростью проникли в мою усадьбу.

Она не скрывала ничего. И по ее лицу я видел, что она снова переживает и мою смерть, и страх за нашего еще не рожденного ребенка…

Если раньше, не стану врать, я ревновал ее к Лейфу, и даже больше, чем ревновал…

Теперь совесть жрала меня поедом за мерзкие мысли, и я чувствовал себя распоследним дерьмом… Поэтому, наверное, и пропустил самое главное. С точки зрения здешней морали и теологии.

– Это хорошо, что ты его не убила, – хмуро изрек Медвежонок, когда Гудрун закончила свой долгий и страшный рассказ. – Плохо, что убила тех, других. И не принесла очистительной жертвы. Ты – не воин. Их духи будут мстить.

– Я не могла, – пробормотала Гудрун. – Как бы я это сделала?

– Это да, – согласился Свартхёвди. – Но если духи убитых не покинули наш мир, то беды не миновать. Месть угодна богам, но вершить ее должно мужчинам.

– Я хотела, чтобы все они умерли, брат. Все. Я думала, что мужчин в нашем роду больше не осталось… Я хотела убить Лейфа. Я убила бы его этой ночью, если бы вы не пришли.

Медвежонок покосился на меня.

«Ты знал», – сообщил мне его взгляд.

Пожалуй, да. Чувствовал. Потому и торопился.

– Боги на нашей стороне, – сделал неожиданный вывод мой побратим. – Они привели нас вовремя. Мы убили всех врагов и сами остались живы.

– Пока… – заметил я не без пессимизма.

– Ха! – Медвежонок снял с рогульки котелок с травяным настоем и сунул в снег, чтоб побыстрее остывал. – Боги за нас! А с людьми мы как-нибудь разберемся.

– Говорят, в здешних горах полно троллей, – Гудрун прижалась ко мне. Выговорившись, она будто сбросила непосильный груз. Даже лицо как-то разгладилось, и я вновь отметил, какая она юная. И какая красивая…

– А ты упоминай их почаще, – проворчал Свартхёвди, – и они непременно придут. Идите-ка спать. Я сторожу до восхода луны. Потом – ты, Ульф. А ты, сестренка, не печалься. Наша матушка снимет с тебя обузу. Души тех, кого ты убила, не посмеют тебя преследовать. Держись поближе к нам, а если приснится страшное – сразу скажи. Мне или мужу. Это для простых воинов духи невидимы, а от нас с братишкой им лучше держаться подальше! Верно, братец?

– Так и есть, – подтвердил я. Хотя понятия не имел, о чем он. Может, о моем Волке? По-любому, есть такая штука – самовнушение. Так пусть лучше Гудрун внушит себе, что мы с Медвежонком – гроза любой нечисти, чем думает о всяких порчах, проклятиях и «превышении должностных полномочий». Не верю я во все это. Даже после того, что случилось лично со мной. Не укладывается в моем прогрессивном сознании, почему у таких, как мы с Медвежонком, есть право мочить супротивников, а у моей милой – нет.

Восхода луны Свартхёвди не дождался.

Разбудил меня намного раньше. Тронул за плечо, прижав палец к моим губам, шепнул чуть слышно:

– Чужие…

– Ярл?

– Может быть. Разведчики. Я видел троих.

Я тихонечко выглянул из нашей снежной норки.

– Костер учуяли… – прошептал Свартхёвди. – Ветер переменился.

Обзаведшись спальниками на пуху, мы могли теперь обходиться без ночного костра. Все же до настоящей зимы было еще далеко. Так что огонь разводили исключительно для приготовления пищи, со всеми предосторожностями. И сразу после использования гасили костер и, уходя, присыпали кострище снегом. Следы, конечно, оставались. Но до первого снегопада.

– Там и там, – показал Медвежонок. – Два и один.

Конечно, я ничего не разглядел, кроме снега. Света звезд для моих глаз маловато.

– Трое – это немного.

Для нас – немного.

– Если это не разведчики.

– Тогда они не нападут. Сначала приведут остальных.

– На лыжах мы от них уйдем, – сказал Медвежонок. – Даже такой скверный ходок, как ты, способен уйти на лыжах от пешего.

– Если они сами не обзавелись лыжами, – возразил я.

Подумаешь, дефицит. Лыжи – в Норвегии…

– Они нас видят?

– Конечно, – вопрос Медвежонка удивил. – Они же не слепые.

Ну да, это только я – слепой.

– Давай так, – предложил я. – Ты отправишься спать, а я посторожу.

– Спятил? Ты видишь ночью, как трехдневный щенок.

– Я сказал: ты отправишься спать, но спать ты не будешь. Сделаем вид, что ничего не заметили. Я сменил тебя на страже, вот и все.

Ночь была изумительно тихая, потому скрип тетивы я услышал. И мгновенно рухнул мордой вниз, так что стрела вжикнула надо мной. Следующая рванула куртку на спине и в ней застряла. Третья воткнулась в снег в дециметре от моего носа. Били, что характерно, с разных сторон.

Стрельба прекратилась. Я лежал тихонько. В надежде, что примут за покойника.

Моя надежда сбылась.

Хрусь, хрусь…