— Руку давай!

Парень цепляется за меня, встает, и мы ковыляем в тыл. Ренди прыгает на одной ноге. Я время от времени оглядываюсь: мало ли? Вдруг англичане прорвались? Или конница решила совершить обходной маневр. Но всё ровно. Только вопли — громче. Особенно громко кричат раненые лошади…

И бредут по полю в тыл такие подранки, как мы.

У отца Бернара мы — первые.

Он бегло осматривает меня, потом Ренди… И хмурится.

— Давай-ка, хёвдинг, я начну с тебя, — говорит он. — Пальцами пошевели.

Шевелю. Больно.

— Отлично! — радуется монах. — Жилы целы, кость не задело. Дырка в мясе. И — навылет, выковыривать не надо. Пустяки.

Кому пустяки, а кому — гангрена.

— Ты куда? — удивляется француз.

— Сейчас вернусь.

Где-то у нас в «багаже» есть зимнее пиво. Оно, конечно, не водка — градусов двадцать, но лучше, чем ничего.

Возвращаюсь с баклажкой.

— Ага, — одобряет монах. — Это правильно. — Ренди тоже дай.

Даю. Парень присасывается к емкости и выдувает чуть ли не пол-литра. Развезет наверняка. И хорошо. Наркоз.

Мне наркоз не нужен. Страх — мой наркоз.

— Сам что не выпил? — интересуется монах.

— Обойдусь.

— Тогда давай руку.

Бернар обламывает стрелу и ловко выдергивает наконечник. Резкая боль, которая тут же слабеет. Набил руку лекарь.

А отец Бернар тем временем закатывает рукав моей куртки, а затем — рубахи. Я бы просто разрезал, но здесь не принято портить хорошие вещи. Это мясо зарастет, а за куртками такого свойства не замечено.

Кровь из дырок течет довольно бодро.

— Не останавливай, — велит лекарь. — Пусть испорченная кровь вытечет.

О микробах здесь понятия не имеют. Правила диктует не наука, а практика. Но идея верная. Кровь вымоет грязь. Но у меня есть средство получше.

Бернар перетягивает мою руку повыше локтя. Кровь практически сразу останавливается.

Монах засовывает в рану что-то типа тупых ножниц (больно, блин!), изучает внутренность, хмыкает позитивно.

— Чистая, — сообщает он. И поясняет для меня: — Бывает, кусок рубахи внутрь попадет или от стрелы что отщепится.

И отходит за снадобьями.

А я применяю свое снадобье.

Лью зимнее пиво прямо в отверстие.

Вот это реально больно! Я рычу, но терплю. И — новая порция. И еще разок. Только бы не вырубиться… А так я готов хоть кипящее масло залить, если поможет.

— Ты что творишь?

Отец Бернар вернулся.

— Промываю! — шиплю я сквозь зубы.

Давай, алкоголь, жги, сука! Выжигай на хрен всю поганую микрофлору и фауну! Чем больнее, тем лучше!

— Вы, норманы, слабоумные! — ругается монах. — Это, — кивок на баклажку, — пьют! Этим, — он поднимает склянку с какой-то дрянью, — промывают раны! Сядь на землю. Дай сюда! — Он хватает меня за руку и вливает в дырку порцию вонючей смеси.

Вы думали, двадцатипроцентный спирт в рану — это больно? Тогда вы не знаете, что такое «больно»!

Я едва не вырубился… но на меня вдруг накатило что-то… знакомое?

Боль не прошла. Она отодвинулась куда-то в неважное место. Здравствуй, Белый Брат!

Мой Волк развалился на травке и улыбался, высунув длинный язык. Еще и издевается!

— Ты как? — донесся до меня голос отца Бернара. Будто сквозь слой ваты.

— Нормально, — отвечаю я.

Монах работает. Берет здоровенную иглу, продевает в ушко хвостик скрученного жгута, густо смазанного похожей на деготь субстанцией. Потом сует иглу в рану, пропихивает, вытягивает наружу, обрезав хвостик и оставив жгут внутри. Удовлетворенно хмыкает и отправляется за бинтами.

Белый Волк поднимается, зевает, подходит ко мне и, пару раз лизнув раненую руку языком, пропадает.

Волк ушел, и боль тут же вцепилась в мою конечность. Но эту боль я уже мог терпеть без проблем. То есть не падая в обморок.

Монах забинтовал рану.

— А ты крепок, хёвдинг, — похвалил он. — Никогда не мог понять, как вы, язычники, можете собственные кишки на столб наматывать. Нам-то Вера истинная сил придает…

— Если ты закончил со мной, монах, — перебил я отца Бернара, — то займись, пожалуйста, Ренди.

— Займусь. Ты как, силы остались?

— Есть немного.

— Тогда помоги мне. Боюсь, паренек будет не так терпелив, как ты. А рана у него скверная. Придется подержать.

Рана действительно оказалась скверная. Стрела задробила кость, и вдобавок в ране оказались ошметки носка. И осколки, и нитки следовало достать, но Ренди был против. Отец Бернар только и успел, что выдернуть стрелу и снять сапог, как боль пересилила алкоголь и плохо соображающий Ренди начал отчаянно отбиваться.

А парень он здоровенный, так что зафиксировать его одной рукой у меня никак не получалось. Тем более что и сам я был не в лучшей форме.

Тогда отец Бернар вздохнул и пошел за более эффективным «наркозом» — обмотанной тряпкой колотушкой.

Рука у монаха была поставлена. Бац! И бедняга Ренди отрубился.

Больше я был не нужен, поэтому подошел в своей сумке, вынул оттуда кусок меда в сотах и слопал, запивая красным вином из фляги и наблюдая за ходом сражения… Вернее, за ходом разгрома.

Впрочем, в результате я даже не сомневался. Что может сделать против Ивара Бескостного какой-то английский олдермен, пусть даже людей у него втрое больше?

Столица королевства Нортумбрия город Йорк, он же — Эофорвик, стоял на слиянии рек Фос и Уз. По последней мы сюда и поднялись, попутно разорив еще пару городов, с десяток крупных селений и примерно столько же церквей. Это было не так уж сложно. А вот Йорк оказался целью совсем другого формата.

У него имелись очень качественные каменные стены с настоящими башнями. И отличные ворота, проломить которые было бы затруднительно не только самопальными таранами, вытесанными на скорую руку, но и куда более профессиональными орудиями.

После нашей веселухи во Франции и прочей Европе у многих возникло мнение, что викинги умеют брать города. Это соответствовало истине очень условно. И условие заключалось в том, что викинги умели брать только те города, которые защищали совсем другие стены. Например, преодолеть частокол высотой метра три — три с половиной — никаких проблем. А вот каменную стену пятиметровой высоты — уже сложнее. А если она, мало того что выше, так еще и прикрыта башнями, тогда — сливай воду. Ну да, мы взяли Париж. И еще несколько серьезно укрепленных городов. Но лишь потому, что нам их отдали. Даже сам Рагнар не рискнул бросать войско на стены французской столицы. А фиаско, которое мы потерпели у города Тура, связано было не с тем, что Тур был под личной охраной Богородицы (как полагали его жители), а с высотой и крепостью его стен, разбить которые без специальных средств было невозможно. Я уже знал, что в этом мире такие средства: осадные орудия, башни и прочее — имелись. Я слышал об этом от тех, кто побывал в Византии. Еще здесь делали подкопы. И могли навалить здоровенный земляной вал, с которого можно вести перестрелку с защитниками на равных, а то и вовсе перебраться на стену без всяких лестниц. Но самым простым вариантом была осада.

Окружаешь город частоколом или насыпью, сидишь и ждешь, пока там, внутри, не начнут жрать друг друга.

Так что чисто теоретически взять Йорк было можно. Даже и без стенобитных машин.

Но не с нашими силами.

Как я понял, город этот возник не на пустом месте. Лет триста-четыреста назад здесь была одна из баз Великой Римской империи. Вот откуда и каменные стены, и башни, и даже остатки рва вокруг. Именно остатки, потому что сейчас это был уже не ров, а скорее, наоборот: вал, состоящий из всякого мусора, который не убирали, вероятно, с того же, древнеримского, времени.

Еще был мост через реку Уз, который тоже прикрывали камни древней империи. Эти укрепления можно было взять, но — зачем? Армия Ивара контролировала оба берега реки: и северный, на котором стоял город-крепость, и южный, на котором — только предместья. Такие же, как и те, что наросли вокруг городских стен.