И нас слишком мало, чтобы предотвратить охват…

И тут приходит помощь. И помощь эта с яростным ревом обрушивается на спины англичан. Гримар со товарищи. Они — без брони, без шлемов, босиком, но ярость их беспредельна. Хотя, как выяснилось позже, им хватило ума не бросаться в бой с голыми руками — похватали оружие убитых. Разъяренный Гримар — это страшно. По себе знаю. А с ним еще с десяток таких же озверевших корешей.

Расклад мгновенно меняется. Теперь англичане пытаются как-то выстроить круговую оборону, но они безнадежно опоздали. Минута, не больше — и поле боя остается за нами.

— Ульф! Брат! Как я рад, что не убил тебя тогда! — восклицает Гримар, стискивая меня так, что аж ребра хрустят. Потом оглядывается и спрашивает обеспокоенно: — А где Медвежонок?

Что я категорически запретил Гримару и его парням: резать крестьян.

— С воинами можете делать что хотите, а землепашцев не трогайте!

— Почему? — спросил Гримар.

Он не оспаривал — ему было просто интересно.

— Я не убиваю овец, которых намерен стричь.

— Как скажешь, хёвдинг, — удовлетворился ответом Гримар.

Попроси я его сейчас со скалы спрыгнуть, он бы спрыгнул. Короткая Шея и его восемь оставшихся в живых хирдманов были должны мне жизни. Они даже на добычу не претендовали: сразу заявили, что всё — наше. Попросили разрешения забрать собственное оружие и доспехи, которые нашлись среди имущества тана. Я разрешил, естественно.

Бывшие пленники очень переживали, что английский ярл не угодил к ним в руки живым. Утешились не успевшими удрать дружинниками. Этих замучили самым лютым образом.

Но простой люд не тронули. Мое слово — закон.

А у меня были потери. Погиб Осхиль Пузо. Зря я на него наезжал. Норег проявил себя настоящим героем: в одиночку отбивался от двух дружинников, пока Каппи освобождал пленных. А убил его какой-то ополченец, всадив копье в шею.

К счастью, к этому времени Гримар и еще несколько норегов уже избавились от колодок и вылезли наружу. Одного пленного убили, но остальные прикончили англичан и уже через минуту, всей командой, вооружившись, примчались нам на помощь.

Тяжелую рану получил Грендель. Я чувствовал свою вину. Рано парню было в настоящую рубку. Да еще — в такую. Очень много было легких ранений. Кому-то порезали руку, кому-то — ногу. Стюрмиру развалили физиономию. Юсуфу ткнули копьем в живот, но защитила кольчуга, так что получился приличный кровоподтек и дырочка глубиной в сантиметр.

Гримар и его бойцы тоже были не в идеальном состоянии. Двое серьезно ранены. Но всё равно это была блестящая победа, и я не без гордости приписывал ее моей командирской доблести. Норманы тоже считали, что я молодец. Но не потому, что хороший тактик, а потому, что удачлив безмерно. И столь же безмерно самонадеян. Напасть этаким мелким отрядом на полноценную дружину английского ярла — это надо быть абсолютно уверенным в расположении богов. Есть оно — можно хоть втроем против сотни драться. Нет — никакая стратегия не поможет. Даже если противник слова доброго не стоит. Развяжется шнурок, попадет нога в нору или еще какая подлянка случится… И ты — покойник. И люди твои — аналогично.

Вечером я принимал в хирд новых бойцов. Гренделя Улитку, Хавура Хакинсона по прозвищу Младший и Каппи Кольгримсона с детским прозвищем Обжора. Три новых дренга. Хавур вообще показал себя молодцом. Рубился как настоящий дренг.

Потом мы устроили пир, а на пиру ко мне подошел Гримар и спросил, могут ли они с товарищами стать моими хирдманами до той поры, пока мы не воссоединимся с главными силами?

— Что за вопрос? — удивился я. — Неужели я вас тут брошу?

Попировали, потешились, повеселились… А с утречка настало время приниматься за работу. А какая работа у нас, северных разбойников? Ясно какая. Грабить.

И в этом неблагородном деле я решил воспользоваться опытом старших товарищей. В частности, Хрёрека. Суть его методики заключалась в следующем: если тебе влом выпытывать у местных, где они прячут денежки, сделай им предложение, от которого они не смогут отказаться.

Так что я призвал к себе местного старосту, седого пройдоху с морщинистым лицом и хитрыми глазками, и предложил ему внести в фонд помощи голодающим северным убийцам четыре фунта серебра.

Нельзя сказать, что мне были нужны эти деньги. Зато мне был важен авторитет. Я не хотел, чтобы кто-нибудь из моих корыстных спутников затаил в душе недовольство: мол, могли снять еще малость шерстки с этих английских овец — и не сняли.

Староста пытался меня усовестить: дескать, мы и так обобрали их до нитки. Не то что серебра — даже зернышка не осталось. Насчет зернышек, может, и не соврал. Мы выгребли почти все, да и оставалось — чуть. Главное зерно сейчас наливалось в колосьях. А вот имущество имелось. Как-никак, они втихую ободрали драккар, разбившийся о скалы. И что-то мне подсказывает: увлеченный живодерством тан не успел их раскулачить.

— Погляди туда, — предложил я старосте, развернув в сторону обсиженных мухами останков, привязанных к столбам. — Хочешь, чтобы с твоей семьей такое случилось?

Староста побелел. Поверил. А почему б ему и не поверить? Я же, считай, воплощенное Зло. Так кричал их священник, когда мы выносили церковное имущество. Громко кричал… Пока не получил дубцом по макушке. Теперь лежит, мается сотрясением мозгов и ругается уже шепотом.

— Не жмись! — усмехнулся я. — Тебе зато остается вся танова конюшня.

— Я должен отдать их второму сыну тана! — заявил староста.

— А почему — второму?

— Потому что первый — вон там, — староста показал в сторону кольев с жертвами датского гнева.

О как! Недоработка. Надо было раньше сказать: глядишь, и спас бы парня. За выкуп, разумеется.

— Так ты всё и отдал! — ухмыльнулся я. — Полно врать! Давай суетись! Время у тебя — до темноты. И даже не думай удрать: тогда мы убьем всех.

Поставив старосте задачу, я вернулся к своим. Все, за исключением трех дозорных, собрались вокруг двух огромных котлов. Один — с элем, второй — с кашей напополам с мясом. Кониной, к сожалению.

Пустили в расход раненую лошадь. Конину не люблю. Жилистая, жесткая, еще и припахивает. Это викингам всё равно: с их челюстями и желудками, а я люблю тонкую пищу. Вон она, кстати, бегает.

Я ухватил за лапку мелкого черного поросенка и сунул одной из прислуживавших девок.

— Зажарь для меня.

Потом поглядел на уплетающего варево Стюрмира и спросил:

— Что раненые?

— Всех увезли на корабль, — сообщил тот, продолжая жевать. Жуткая рана на роже была аккуратно зашита (видно, громила всё-таки показался отцу Бернару) и, казалось, не создавала ему никаких проблем. — Туда же и припасы свезли, и дюжину девок получше.

— Девки-то зачем? — поморщился я.

Все разом заржали.

— Мы знаем, что делать с девками! — пробасил один из команды Хрогнира. — Можем поучить, если хочешь!

— Ты лучше поучись, как у англов в клетке не оказаться! — отрезал я, и хохмач мигом заткнулся.

А котел-то с элем уже наполовину пуст. А рядом ждет еще одна бочка. Когда эта братия наберется, боюсь, мне с ними уже не совладать.

— Ждем до темноты, — сообщил я. — Потом все грузимся и уходим.

— Хёвдинг! — раздался дружный возмущенный вопль. — Зачем?

Ребятишки предвкушали еще одну веселую ночь — и вдруг такой облом.

— Гримар, — вкрадчиво проговорил я. — Помнишь, ты мне что-то обещал?

Чуток покоцанное жало человека-тарана повернулось ко мне вместе со всем бочкообразным туловищем.

— Чё?

— Десять марок, — напомнил я.

Скошенный лоб пошел морщинами, потом они разгладились: вспомнил.

— Молчать всем! — прогудел он. — Хёвдинг правильно говорит.

— Почему это я должен молчать? — возмутился Хагстейн Хогспьёт. — Это мой хёвдинг!

— Хагстейн, — ласково произнес я. — Меня слушай.