Зато знал наверняка: боец из нее завтра будет – никакой.

И не ошибся. Весь следующий день Заря провалялась на мешках со шкурками, глядя сияющими глазами то на меня, то на небо.

Я тоже ей улыбался, но внутри был мрачен. Интуиция подсказывала: одной страстной ночью дело не кончится. А коли так, то мне предстоит суровая разборка с папой. И я как-то сомневаюсь, что Трувор Жнец возложит ответственность за дочкину страсть на нее, а не на меня. И, скорее всего, потребует формализовать отношения. Заря – завидная невеста по здешним меркам. Но, во-первых, я женат. Во-вторых, я люблю Гудрун и знаю это наверняка. А что же до Зари, то да. Мне она нравится. Но не более.

В общем, я вляпался. Сознание мое раздвоилось: одна часть облизывалась, как слопавший сметану кот; вторая, та, что поумнее, твердила: лучше бы ты облажался, любовничек. Немножко позора, мужик, немножко девичьего разочарования – и никаких проблем. И вряд ли то удовольствие, которое ты получил от круглой девичьей попки, компенсирует провал в ту глубокую жопу, в которой ты окажешься, когда Трувор Жнец возьмется разруливать ситуацию.

– Я знал, что ты нас найдешь!

Трувор стиснул меня так, будто хотел выяснить, чем я сегодня завтракал.

На сына с дочкой только мельком глянул, а меня как увидел, так и сграбастал.

Похрустел моими косточками всласть и передал, как эстафету, Ольбарду Синеусу. Ольбард – Витмиду… В общем, все варяги, с которыми я ходил когда-то под парусом с «Красным Соколом» Хрёрека-конунга, проверили прочность моих ребер.

Сильна оказалась удача варяжская. Большая часть Хрёрекова хирда канула в морской пучине, а варяги – живехоньки.

Нет, не только варяги, конечно. Славный хольд Ульфхам Треска – здесь. И огромный, как белый медведь, Оспак Парус. Но в основном – варяги. И большинство – незнакомые.

Позже меня им представили: тем, кого приняли в хирд уже здесь, на земле будущей Руси.

А я, в свою очередь, представил нашим Бури. Приняли его нормально. Бури, похоже, удивился. А чему удивляться? У меня в хирде кого только не было? Даже араб из благородных. Погиб, защищая мой дом. С честью погиб. Не забуду его.

Однако пообщаться с варягами всласть мне не дали.

Хрёрек выдернул меня из атмосферы праздника и окунул в суровость будней.

«И что это было?» Так можно вкратце сформулировать его главный вопрос, когда мы оказались наедине.

– Меня украли, – стыдливо признался я.

Вместо утешения конунг разразился речью. Суть которой сводилась к тому, что я не прав, потому что отсутствовал именно тогда, когда был ему, конунгу, нужен.

А еще я с огорчением уяснил: если бы мне не удалось выкрутиться самому (вернее, с помощью Труворычей), то участь моя была бы печальна. Мой конунг, который когда-то быстро и эффективно спас меня из лап скандинавских рабовладельцев, нынче палец о палец не ударил для моих поисков. Более того: он запретил моим людям подержать подозрительных личностей за гузку. А ведь те наверняка навели бы на мой след. Толку с того следа было бы немного, однако важен сам факт. И сам искать не стал и другим не дал. А ведь формально он не имел права приказывать моим. Особенно в таком щекотливом деле. Конечно, нашлось у него и оправдание: мол, вернутся варяги и сами все сделают.

Варяги вернулись. И – ничего. Даже о том, что я пропал, Трувор узнал не от Хрёрека, а от Свартхёвди.

Короче, списал меня мой конунг. Решил, надо полагать, не обострять отношения с власть предержащими мира сего, то бишь с Водимиром и Гостомыслом. И это сделал человек, не побоявшийся бросить вызов самому Сигурду Рагнарсону ради истины, чести и защиты дальнего родича. Как так?

А так, объяснил Хрёрек, что он не намерен отдавать полноправных ладожских граждан на расправу моим кровожадным хирдманам. И неправильно это, и Гостомысл не поймет.

Я обиделся. Очень. И напрямик заявил: это что ж получается? Когда хирдманы проливают кровь и гибнут ради интересов Хрёрека – это нормально. А когда они хотят спасти своего хёвдинга, то враз становятся кровожадными. И всякий житель Ладоги может безнаказанно злоумышлять против нас, а мы его тронуть не смеем, потому, блин, что Гостомысл будет недоволен?

А теперь вопрос: что для него, Хрёрека-конунга, важнее – недовольство Гостомысла или спасение меня, полноправного члена конунговой команды?

– Я больше не морской конунг! – отрезал Хрёрек. – Я – князь. Князь Рюрик. Эта земля – моя земля. И люди, которые живут в Ладоге, – и мои люди тоже. Ты или примешь это, Ульф Свити, или тебе придется уйти!

Я уставился на Хрёрека… Блин! Он был совершенно серьезен. Что ж, слово сказано. И я его услышал.

– Когда-то я знал одного ярла, – произнес я ледяным тоном. – Его звали Хрёреком Соколом, и он был настоящим ярлом, и мы все были готовы отдать за него жизнь, потому что знали: и он не пожалел бы жизни ради нас. Ни жизни, ни денег, ни доли власти. Этому ярлу я обязан жизнью. И готов был вернуть этот долг. Но возвращать оказалось некому. Ни ярла Хрёрека, ни Хрёрека-конунга больше нет.

Хрёрек мрачнел с каждым моим словом. Но не перебивал.

– Хрёрека нет, – продолжал я, не обращая внимания на то, нравится это конунгу или нет. – Его нет! Есть князь Ладожский Рюрик. И это – другой человек. Он не станет меня защищать, если в этом не будет выгоды для него. Но и я ничем ему не обязан!

Хрёрек еще сдерживался, но я видел: сейчас он взорвется. Ни за что не стал бы так себя вести, если бы передо мной был прежний Хрёрек Сокол. Не рискнул бы. Не посмел. Но – тем обиднее.

– Князю Рюрику я ничем не обязан! Он сказал: уходи! И я ухожу!

Развернулся и вышел за секунду до того, как воздух вздрогнул от рыка:

– Стоять!!!

Обойдешься! Смердам своим приказывай.

Я остановился на крыльце. Тут было хорошо. Уже стояли длинные столы, суетилась челядь, готовя пир. Мои хирдманы перемешались с варягами. Они – давние друзья. Братья по палубе. Знают друг друга подольше, чем меня. Одна спаянная команда.

Была. Пока Хрёрек не послал меня подальше.

– Свартхёвди! – окликнул я Медвежонка, сбегая с крыльца. – Собирай наших. Мы уходим!

– Да, брат!

Ни вопросов, ни сомнений.

Потом он, конечно, вопрос задаст… По первое число, не сомневаюсь. И имеет право. Он – такой же вождь, как и я. Мы – в равных правах.

Но когда-то он сам определил меня как старшего брата. И если я принял решение, не посоветовавшись с ним, значит, он его поддержит. По-любому.

И поддержал:

– Стюрмир! Хавгрим! Готовьте…

– Стоять, Ульф Свити! Я не закончил разговор с тобой!

В дверях терема стоял Хрёрек, он был в бешенстве.

Краем глаза я отметил изумление на лице Трувора.

И нескольких отроков из числа новеньких, теснившихся за спиной Хрёрека со специфическим выражением лица: «Кого тут порвать?»

Я развернулся. Положил руку на эфес «Вдоводела».

– Ты сказал мне: уходи, князь Ладожский Рюрик, – процедил я. – Больше нам говорить не о чем.

Если он скомандует своим мальчикам меня схватить, тут им всем и кирдык.

О том, что команда может быть дана не только зеленым отрокам, но и варягам, я сразу не сообразил.

Хрёрек был в ярости, но все же ему хватило ума такую команду не отдавать.

А может, он слишком долго был командиром и на подсознательном уровне знал: нельзя отдавать команду, в выполнении которой не уверен.

То есть мальчики-то кинутся. Они видели меня в деле, я же их обучал. Но в этом возрасте честь дороже жизни. А вот варяги… Не факт.

А я вот уверен. Мои люди будут драться за меня хоть с кем. Так же, как и я буду драться за них хоть с самим Сигурдом Змееглазым.

Но я смотрел в глаза Хрёреку и уже знал: моим бойцам не придется схватиться ни с варягами, ни даже с этими, новенькими. Наш конфликт с конунгом – это личное.

В прежние времена, до ранения, Хрёрек-ярл уложил бы меня в секунды. Он уложил бы меня, даже если бы пришел мой Волк. Лучшие воины Севера – берсерки. Но наилучшие – те, кто убивает берсерков, не впадая в священную ярость Одина. Хрёрек – из таких. Был. А что он сейчас – я понятия не имею. Ну, поглядим.