Так что я пришел к выводу, что мое ускорение – оно не «волшебное», а скорее адреналиновое.

Адреналин – это да. Имеет место. Ну или еще какой-то там гормон. Отсюда и эйфория недетская. Энергетический прилив, хорошо знакомый мне по спортивному прошлому. Ну, может, чуток посильнее, но в целом – ничего сверхъестественного. Никаких чудес и божественных вмешательств. Все в рамках возможностей человеческого организма. Это – если о силе и скорости.

Однако сверхобычная фишка в моем особом состоянии все же имелась. И ее я тоже сумел прикинуть. То есть я понятия не имел о том, как и почему это происходит, но оценить результат – вполне. Это была не сила, а точность. Ну, можно ее так назвать. И еще предвидение. В принципе, ничего нового в предвидении и предугадывании возможных действий противника для меня не было. Без этого невозможно стать даже приличным рукопашником, не говоря уже о мастере фехтования. Но тут количество определенно перешло в качество. Я не просто предугадывал. Я видел всю картину будущего боя, будущего мира. Я видел, откуда и куда ударит вражеское оружие, раньше, чем оказывался в поле зрения врага. Я точно знал, куда попадет стрела, стоило ей сорваться с тетивы. Я заранее знал, насколько прогнется доска, когда я на нее прыгну, и как мне воспользоваться ее упругостью. Я не двигался быстрее, я быстрее думал. Если только этот процесс можно назвать думаньем, потому что никаких мыслей у меня не возникало. Я – ловкий парень. И с акробатикой у меня тоже все хорошо. По плавающим бревнам я могу скакать и в обычном состоянии. Правда, это требует от меня предельного сосредоточения и вероятность свалиться весьма велика. А вот в состоянии танца – никакого напряжения. И упасть в воду тоже невозможно. Я точно знал, на какое бревно прыгать, как оттолкнуться… И вообще, весь набор прыжков целиком. Если опора реагировала как-то не так, например, палка не гнулась, а ломалась, это не приводило к падению. Я заранее чувствовал, что она сломается. Я ощущал подошвой предел ее упругости и просто включал его в общий рисунок.

Бывали, конечно, и неразрешимые ситуации. Когда не уйти. Не увернуться. Благодаря Бури, который ухитрялся создать мне такую «плотность обстрела», что какая-то часть стрел все равно должна была пересечь траекторию моего движения, и я «получал свое», то есть тупой стрелой по тушке.

Но Бури приходилось очень стараться. И получалось у него только тогда, когда у меня была сильно ограничена свобода маневра и не было возможности отбить стрелу клинком. Опять-таки, это был Бури, «входивший» во время стрельбы в свои собственные «врата», а не обычный стрелок. Но даже обычной палкой на дистанции в сорок шагов я отбивал шесть стрел из шести.

Правда, это были учебные стрелы, и лук Бури натягивал не в полную силу. Когда же он метал настоящую убойную стрелу, которая летела прямо в меня, увидеть ее я не успевал.

Но все равно знал, что в меня она не попадет. Пройдет справа, слева, в трех сантиметрах над головой… Наверное, я бы увернулся, если бы Бури бил прямо в меня, но бить на поражение отказался уже сам Бури, и я не настаивал. На короткой дистанции кольчуга уже не спасает. От такого стрелка.

И еще я как будто видел все вокруг. Не боковым зрением (это обычно), а как будто на затылке у меня появлялся еще один глаз и шлем ему не мешал, что характерно. Я видел, слышал, обонял все обозримое пространство. В сочетании с предвидением общей картинки боя это было очень эффективно. Я слышал о всяких шаолиньских штучках вроде той, когда ты прыгаешь с пенька на пенек, а в тебя со всех шести сторон летят острые предметы. Думаю, мы с моим Волком допрыгали бы до конца той дистанции, если это в принципе возможно.

В общем, я сначала расстроился, а потом задумался… И в итоге решил, что мой вариант «супермена» даже интереснее, чем берсеркерство. Хотя бы потому, что у меня нет отката. То есть да, я могу выложиться по полной – и тогда меня выкинет в обычный мир чертовски усталым. Но могу ведь и не выкладываться. И тогда буду вполне способен держать «врата» открытыми столько, сколько требуется.

А потом мне пришла в голову мысль, что этакие способности могут пригодиться не только во время боя. Вообще всегда, но…

– Не делай этого, господин, – сказал мне Бури, когда я решил с ним посоветоваться. – Мне будет жаль тебя потерять.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился я.

– То, что сказал. Ты умрешь.

Ануд не преувеличил. Он и впрямь ходил по лесу, как викинг – по морю. Здешний лес был совсем не такой, как на землях франков. И не такой, как на Сёлунде. Из этих деревьев строить корабли было бы непросто, хотя дубов и здесь хватало. Даже на болотах росли.

Вот болот было действительно много. Хорошо, что к концу лета они подсохли. Так что идти было легко. И еды хватало. Искать не приходилось: бегала и плавала прямо по пути. Иногда попадались хутора и даже небольшие селения. Там они отдыхали недолго, разживались зерном, молоком, овощами. Расплачивались щедро, хотя могли бы даром взять. Но что для воина серебряная чешуйка-монетка? Ничто. А для таких вот лесовиков – целое богатство. Новый нож или даже топорик.

Так, то бегом, то шагом добрались почти до цели.

Однако ночью заявляться в гости к Ольбарду сочли неправильным. Остановились на том же озере, но на другом берегу. Ночевали в доме местного старосты. Ну как старосты: пять домов с селении, все – родовичи-кривичи. А он, староста, в роду главный. Договорились с ним, что завтра с утра их через озеро перевезут прямо к городу. Поели, помылись да спать легли. И не в одиночестве. Хозяин дочку подсунул. Одну на двоих, правда, но делить не стали. Ануд уступил Вихорьку как старшему. И не прогадал, кстати. Как стемнело, к нему под бочок тоже баба сунулась. Как потом оказалось, младшая жена старосты.

А пока гости с его родней миловались, староста-хитрец на другую сторону озера переплыл и…

В общем, рассвет Вихорек с Анудом встретили тоже не в одиночестве.

Вихорек проснулся – будто почуял. Вскочил, откинул дверной полог… И увидел две лодки, проворно скользящие по ровной, подернутой туманом глади. И в каждой лодке – люди с оружием.

Как позже выяснилось, староста гостей накормил, спать уложил, выждал до первых петухов и поспешил в город с недоброй вестью: нурманы в его село пришли. Почему нурманы, если говорили они по-словенски и имен не называли? Так это ж понятно: вышивка на одежде чужая, и украшения. Да и выговор у старшего, Вихорька то есть, чисто нурманский. Вдобавок у кого еще могут быть такие замечательные брони?

– Ануд… – негромко позвал Вихорек. – Проснись. У нас интересные гости.

– Я – хускарл Ольбарда-ярла, хозяина здешних земель!

Коренастый воин в броне из нашитых на кожу плоских колец выкрикнул это на языке викингов.

Его меч оставался в ножнах. Надо думать, он знал, что гостей только двое, а вот с ним – целый большой десяток дружинников. Половина – с луками наготове, а двое – рядом со щитами. Бдят. Коварство нурманов всем известно, так что если из дверного проема вылетит копье или стрела, они сумеют прикрыть своего старшего.

– Я приказываю: выходите!

– Уже выходим! – тоже по-нурмански крикнул Вихорек и откинул дверную завесу.

Руки он держал перед собой, на виду, ладонями вперед.

– Не кричи так, – уже по-словенски продолжил он. – Я на этом берегу озера, а не на том. Кто ты? Назовись.

Показное миролюбие нурмана немного успокоило дружинника. А вот его бронь и оружие, напротив, насторожили. Такая бронь не у всякого князя имеется. А нурман – молодой совсем. Наличие шлема оканчивалось выше рта, и было видно, что даже усов у нурмана пока что не выросло.

Держится уверенно, по-словенски говорит свободно… Однако прав староста: выговор точно нурманский.