Я сколько угодно мог себя утешать подобным образом, но факт оставался фактом: из семи сёлундских тинейджеров, которых я в начале лета взял на обучение, в живых осталось четверо. И вина в этом тоже была моя. С таким уровнем подготовки их нельзя было брать в поход. С другой стороны, Скиди я взял, и он сейчас — крут. И Вихорёк тоже жив. А Хавур и Каппи очень быстро нарабатывают опыт. Может быть, потому, что их военное обучение началось еще до меня?

Вывод: стоит получше присматривать за теми, кто уцелел. И подумать над тем, как правильно формировать команду. То, что я потерял трех плохо обученных бойцов и одного — слишком старого, чтобы воевать, говорит о многом.

А рана моя зажила. Спустя две недели я уже разрабатывал руку, стараясь позабыть о том, какого страха натерпелся. Требовалось выкинуть этот страх не только из мыслей, но даже из подсознания, потому что такой неуправляемый страх крайне опасен в бою, ведь трус теряет самое главное. Он теряет кураж. То, что местные называют верой в собственную удачу. Уверенность: ты можешь разить врагов, а до тебя они ни за что не дотянутся.

Воин не должен бояться погибнуть, потому что тогда он станет хреновым воином. Таким же хреновым, как тот боксер, который боится получить по морде. То есть боксер вовсе не обязан позволять бить себя по морде, совсем наоборот. Но допускать такою возможность — непременно. И не трусить.

Собственно смерти я не боялся. Да ее вообще нет, смерти, я был в этом практически уверен. Моей главной страшилкой всегда был страх стать калекой. И этот страх появился не здесь. Я привез его с собой из своего времени. Но до сих пор я умел держать этот страх в узде. Надеюсь, сумею впредь. А моя рана… Что ж, она тоже меня кое-чему научила. Например, не забывать о том, что любой воин в бою, не исключая меня, это человек, над которым безостановочно вращаются гигантские лопасти транспортного вертолета. Стоит поднять эту самую голову выше допустимого уровня — и этот «транспорт» тут же отправит тебя в иные миры: Хель, Валхаллу, ад или Ирий…

А мне туда не надо. Мне пока что и в этом мире очень нравится.

Мы вернулись. Опять — с добычей. И опять — не все.

Но на этот раз я сразу сказал Медвежонку, заявившему о необходимости дополнительного набора: согласен, но с оговоркой. Никаких новобранцев. То есть я не против того, чтобы он собрал отряд из местных недорослей и занялся его тренировкой, но видеть их на румах раньше, чем они достигнут приличного уровня, не желаю. И всю идеологию: мол, боги сами выберут тех, кто им люб, — отмел категорически.

— Брат мой, — произнес я проникновенно. — У нас с тобой есть небольшой кнорр и такой же небольшой драккар. И я хочу, возвращаясь домой с добычей, иметь на румах полную команду хирдманов, а не тех, кого «выбрали боги», потому что боги, как мне подсказывает опыт, не станут грести вместо тех, кого они не выбрали.

Само собой, настоящая мотивация у меня была другая, но, заикнись я о том, что не хочу, чтобы плохо обученная молодежь гибла из-за недостатка подготовки, Свартхёвди меня не понял бы. Для них такой «отсев» — обычная практика.

Медвежонок поворчал немного, но в конце концов согласился. И немедленно объявил набор молодежи на личные курсы боевой подготовки. Причем на сей раз не у меня в поместье, а в собственном одале. Причем не забыв на этом нажиться, то есть собрать с папаш «рекрутов» щедрые подарки и дополнительное финансирование проекта.

А вот для набора настоящих хирдманов мы отправились в Роскилле. Мы — это я, Свартхёвди и Лейф Весельчак, прочно занявший в хирде третье место после Медвежонка. Но забрал я его с собой не только поэтому. Брутальный красавчик оказывал знаки внимания моей невесте. Нет, всё культурно, ничего непозволительного. Но, по-моему, красота Гудрун поразила его в самое сердце, и это следовало немедленно исправить, ограничив их общение. Само собой, я не сомневался ни в Гудрун, ни в Лейфе. Лишнего они себе точно не позволят. Но лучше, если Весельчак изберет в качестве объекта влечения кого-нибудь другого. А в Роскилле с этим проблем точно не будет. Там сейчас девиц-красавиц больше, чем в любой другой местности Дании. Как говорится, где денежки, там и девушки. Ну а чтобы совместить полезное с приятным, я загрузил пару телег всяким трофейным имуществом и прихватил с собой Хавчика. Для торговых операций. Настоящее имя Хавчика звучит как Хаучек или вроде того, но, с тех пор как пару лет назад я извлек его из трюма работорговцев, я имею полное право звать его как пожелаю. Хавчик — мой раб по собственному желанию.

Более того, я считаю, что он — лучший из моих рабов. Самый полезный и ничуть не тяготящийся своим рабским статусом, поскольку все мои попытки дать ему волю Хавчик отвергал с негодованием.

Кроме Медвежонка, Лейфа и Хавчика, я взял Вихорька. Как названого сына. Ну и второй телегой править. Не сядем же мы со Свартхёвди на места извозчиков! Несолидно. Мы поедем на белых конях (в прямом смысле, то есть действительно белых), в лучшей одежде, как настоящие феодалы…

Хотя я бы предпочел, конечно, телегу. Валяться и глядеть в небо мне нравится больше, чем трюхать по дороге, полируя штанами седло.

По дороге заехали к родичам Ренди Черного. Покойного Ренди. Отдали долю… И застряли на три дня.

Нет, я не понимаю. Живу здесь уже хрен знает сколько времени. Но — не понимаю. Как смерть брата может быть поводом для праздника?

Абсурд.

Старший брат убитого, Сван Черный, упился в хлам, раз за разом поднимая тост за младшего, с которым непременно будет сидеть в Валхалле на одной скамье. А посередине — их покойный папа, зарубленный фризами, но утянувший на ту сторону сразу троих врагов.

А мама Свана и Ренди глядела на последнего живого сына с обожанием и утирала слезы восторга. Хотя, может, я неправ, и она оплакивала младшего сына. А вот ее невестка, жена Черного Лебедя[159], смеялась вместе с мужем и всё время трогала дорогую заколку, добытую Ренди и только что подаренную ей старшим братом убитого.

Хотя, может, я опять неправ, и женщина просто была очень пьяна.

Эти дикие поминки продолжались без малого трое суток. И к концу последних я вдруг понял, что совсем не против, если мне устроят такие же. Чтобы куча народу смеялась и пела, вспоминая, каким я был славным парнем и сколько замечательных подвигов совершил.

А понял я это, когда Медвежонок склонился ко мне и проорал в ухо, перекрывая шум, о том, как здорово нашему дренгу Ренди Черному глядеть на нас сверху и видеть, как мы им гордимся и как радуемся за него.

Вот тогда я встал и заплетающимся от выпитого и усталости языком провозгласил славу Ренди, который шел в первых рядах Иварова войска и потому был одним из первых поражен стрелой. А еще я рассказал о том, как он помог мне, раненому (продемонстрировав розовеющие шрамы на руке), выйти из боя. И как мужественно прикрыл щитом и собственным телом днище нашего драккара от огроменного камня, который нечеловеческим усилием низвергли на нас злобные англы.

И тогда старший брат Ренди обнял меня и, уткнувшись мне в лицо мокрой от слюней и пива бородищей, назвал меня любимейшим из родичей и попытался подарить цепь со своей шеи. Но, к счастью, не смог ее снять сразу, а через полминуты забыл, зачем начал ее стаскивать, уткнулся мне в плечо и заснул.

И к этому времени за столом остались только трое: мы с Медвежонком и мать Свана и Ренди.

И мы с Медвежонком продолжали пить, наливая сами себе, потому что вся прислуга обоего пола уже была — в лежку.

А мать моего дренга смотрела на нас и улыбалась всё той же замороженной улыбкой, и слезы текли по ее белым щекам…

— Этот норег, Лейф Весельчак… Что ты о нем скажешь, мама?

— Думаю, он хороший воин, — осторожно ответила Рунгерд. — Так я слыхала. Твой будущий муж побил его в поединке и взял в свой хирд. Вот все, что я знаю. А почему ты о нем спрашиваешь?