Очухался уже на земле. На заботливо подстеленном одеяле.

Вокруг — друзья. Лица у всех озабоченные.

— Что это было? — прохрипел я. Язык ворочался с трудом. Меня малость подташнивало.

— Бьёрн Рагнарсон Железнобокий.

Вот так, дорогие мои. Никогда не следует пренебрежительно относиться к незнакомому противнику. Есть риск нарваться на Бьёрна Рагнарсона.

Мы возвращались домой. Мы — это я и Медвежонок. Мы оба крепко получили по черепушкам, но здоровый образ жизни и дружеская поддержка сделали свое дело. Физическое здоровье восстановилось полностью. Настроение тоже было отменное. Возвращались с прибытком. Во всяком случае, я. Медвежонку еще предстояло вернуть виру, выплаченную Хрёреком за убитого ирландца. Тем не менее он накупил два мешка подарков и — за марку серебром — молоденькую рабыню из племени лехитов, белокурую, синеглазую, пухленькую… Словом, идеал местной красоты. Свартхёвди активно использовал «покупку» по прямому назначению. И мне предлагал, но я отказался. Видел, что делиться девчонкой Медвежонку не хочется.

А я за такую же марку серебром приобрел пару коняшек у недодушенного конезаводчика Кольгрима. Хотелось сделать мужику приятное. Все же я на нем выиграл целых пять серебряных дирхемов. Сережки для Гудрун обошлись мне именно в такую сумму.

Ехали весело. Погода стояла отличная. Лошадки весело топали по снежной дороге, мы с Медвежонком развлечения ради перебрасывались мячиком и болтали о приятном. Никаких следов «берсеркова» безумия я у своего друга не замечал.

Дорога то взбегала вверх, то скатывалась в низины. Вокруг было довольно много возделанных земель, сейчас спрятанных под снежной шубой, но дикой природы тоже хватало. Пару раз мы поднимались достаточно высоко, чтобы можно было увидеть береговую кромку.

Снег на обочинах был испещрен следами потенциальной дичи. И это притом, что дорога была весьма оживленной: дважды в час нам навстречу двигались чьи-нибудь груженые сани: сёлундские бонды везли дань своему конунгу. А может, и не дань а товары на продажу.

Свартхёвди здоровался со всеми, но редко — первым. И никому не кланялся. Зато ему кланялись нередко.

Мне тоже кланялись, Может, потому, что у меня был такой знатный спутник. А может, из-за моей одежды: по местным меркам, я был очень круто прикинут. По статусу мой внешний вид соответствовал хорошему «мерсу» и костюму от Версаче или, там, Армани. С поправкой на то, что здесь не было и не могло быть тайских и китайских «брендов». Всё — подлинное.

А ближе к полудню нас нагнала лихая санная упряжка с двумя «конкретными пацанами» из хирда Бьёрна Железнобокого. Эти ехали в гости к родичам. Точнее, к папаше одного из них. В санях лежал небольшой кабанчик и полдюжины зайцев. Парни по пути немного поохотились. Исключительно для развлечения, потому что с хавчиком у родни проблем не было.

Один из хирдманов по имени Сван Черный доводился Медвежонку четвероюродным братом. По матери. Считай, близким родственником. Так что мы все сделали остановку, чтобы родичи пообнимались и обменялись комплиментами. Потом имела место церемония представления. Второго бойца звали Хунди Толстый. А меня хирдманы знали и так. Вот оно, бремя славы! Естественно, нам предложили присоединиться к будущему празднику. Мол, поляна накрыта, пиво согрето, девки заждались. Мы отказываться не стали.

Папашу Хунди Толстого звали Тюркир Вшивая Борода. И не надо думать, что это прозвище было оскорбительным. Наоборот, оно было весьма популярным. Многие из здешних считали, что маленькие кровососы приносят удачу в делах. Чего только не придумают люди, чтобы пореже мыться!

Усадьба у него была стандартная. Несколько строений, главным из которых был длинный (метров под двадцать) дом стандартного дизайна и интерьера. То есть — в начале — что-то типа сеней и большая кладовка, потом — земляной пол и свободное пространство, на котором располагался очаг (топили здесь везде по-черному, к сожалению), за ним — столы, а еще дальше, на возвышении, почетное место хозяина недвижимости. Там же — столбы с ликами богов, вырезанные явно любителем, а не профессионалом. Да, вдоль стен, завешанных шкурами и оружием, имелись «спальные» лавки, под которыми наличествовал дощатый настил — характерный признак зажиточного хозяина. Небогатый не стал бы тратить дорогие в изготовлении доски на такую «роскошь», как возможность не слезать с койки на грязный земляной пол.

Доски, впрочем, тоже особой чистотой не отличались.

Медвежонок отправил свою рабыню (таких здесь называли — «тир») помогать женщинам, проследил, чтобы наших коней разместили и обиходили, и только после этого вошел в дом.

Вшивая Борода (пузатый датчанин хорошо за сорок) не выказал особой радости по поводу нашего появления, но и протестовать не стал. Закон гостеприимства не позволил. Позже выяснилось, что Тюркир — один их неудавшихся женихов Рунгерд. Причем лично он был — дважды неудавшимся, поскольку в первый раз его убрал из списка Сваре Медведь, а во второй — сама Рунгерд, под тем предлогом, что Борода схоронил уже двух жен, а она не хочет быть третьей.

Свартхёвди о неудачном сватовстве отлично знал и с ходу начал острить на эту тему. Тюркир мрачно отбрехивался. Я же начал догадываться, что Медвежонок принял предложение погостить не только из желания пожрать и выпить на халяву, но и чуток повеселиться. Покуражиться над ближним своим здесь полагали неплохим развлечением.

Причем иронизировал не только Свартхёвди, но и Черный Лебедь.[75] И даже сынок Вшивой Бороды Хунди Толстый. Набивая брюхо отцовским хавчиком, он неблагодарно похрюкивал на ту тему, что у него жена (которая, кстати, жила здесь же, в доме свекра) здорова и весела, несмотря на третью беременность. А у папаши третья жена всё никак не может залететь.

И эта третья жена (связка ключей на поясе сообщала всем о ее официальном статусе),[76] бабенка лет двадцати с небольшим, довольно симпатичная, тоже присутствовавшая на пиру, никак за честь мужа не вступалась, а напротив, подхихикивала, терлась около пасынка (и о пасынка — тоже) и всячески демонстрировала оному свое расположение. Недобрый взгляд Хундиной законной жены ее не смущал. Равно как и гневный — собственного мужа.

Атмосфера понемногу накалялась. И я, чтобы разрядить ее, поинтересовался у хозяина, что он думает по поводу летнего похода Рагнара.

Свартхёвди, Сван и Хунди дружно заржали, а Тюркир яростно сверкнул глазами и пожелал своему конунгу уплыть и не возвращаться.

Вывод: я ляпнул что-то не в масть.

Так и оказалось.

В молодости Тюркир был хускарлом Сигурда Кольцо, Рагнарова папаши. Но с самим Рагнаром не очень-то дружил. И тот попер его из дружины, едва папаша помер. Обидно, однако!

Раздосадованный хозяин вылез из-за стола и почапал во двор. Видимо, отлить. Но не только.

Через минуту снаружи раздался женский визг, оборвавшийся звуком плюхи.

Я вскочил. Никак не могу привыкнуть к тому, что кто-то бьет женщину.

— Куда ты? — поинтересовался Свартхёвди.

Снаружи донесся еще один вскрик, потише.

— Так это… — Кроме меня, на крики никто не отреагировал. Бьют, значит, так надо. — Отлить! — нашелся я. И выскочил наружу.

Во дворе — никакого криминала. Зато из открытой баньки доносилось ритмичное оханье. Кто-то кого-то имел. Вшивая Борода и имел, надо полагать. Он — хозяин. Я — гость. Следовательно, не мое собачье дело, кого он там пользует.

Окропив ближайший сугроб, я вернулся к столу.

В отсутствие Бороды обстановка заметно потеплела. Мачеха теперь вилась не только вокруг пасынка, но и Свана по могучей спинке похлопывала. Я протянул рог, чтоб мне набулькали пива, плеснул чуток в сторону очага (здесь так принято) и без лишней спешки восполнил убыток жидкости, попутно прислушиваясь к разговору. А разговор шел об интересном: о второй жене Рагнара Лотброка, матери Ивара Бескостого, Бьёрна Железнобокого, а также Сигурда и Хвитсерка, с которыми я не имел счастья познакомиться лично. Звали эту замечательную женщину Аслауг, и была она дочерью Сигурда Убийцы Фафнира[77] и Брюнхильды, дочери Будли…