Трувор задумчиво пропустил меж пальцев двадцатисантиметровые усищи.

— Понял, что тебя томит, — сказал он. — Не хочешь ты за других людей ответ держать перед богами. Только, думается мне, хотение твое — ничто. Есть вожди, которые властвовать хотят. Таких у нас, варягов, не больно привечают. Есть вожди, что по роду да крови вожди. Этим выбирать не приходится. Да и привыкли они смолоду, что — вожди. Боги их выбрали. А есть такие, что сами собой над другими людьми встают. Кто — потому что под другими ходить не хочет, но эти — пустые. Нет таким удачи. А есть — кого опять же боги верховодить выбрали. Таких, обычно, по великой удаче узнают. Вроде как у тебя, Черноголовый. Да только не всяк богатый удачей — вождь годный. Иной для себя удачлив, а для людей, что за ним пошли — одна беда! Но это узнать — нетрудно.

— Это как? — заинтересовался я.

— А вот пойдешь ты в поход с дружиной и вернетесь вы живые и с доброй добычей, значит правильная у тебя удача. А коли вернешься с добычей, живой, но без дружины, тогда — тоже правильная. Но — только твоя.

— А если не вернемся ни я, ни дружина?

Трувор положил мне руку на плечо, придавил слегка… Я качнулся, рука соскользнула.

— Глупый ты, — сделал неожиданный вывод Жнец. — Зачем с людьми разговариваешь? Богов спроси. Они ответят.

— Отец Бернар, как мне задать Богу вопрос, но так, чтобы получить ответ?

— При Крещении грехи твои уйдут — и правда откроется.

Упорный монах гнул свою линию.

Ладно, будем рассуждать логически. Допустим, соберу я свою команду… То есть не так. Команда у меня уже имеется. Скиди со своей подружкой, Вихорёк, упрямый монах… Ну и побратим Медвежонок. Допустим, я ее расширю еще на трех человек. Не велика разница. Дисциплина? Тоже не вижу проблем. Если уж британцы и сарацин сумели подружиться, то со мной они точно поладят.

Решено. Берем.

Утром я огласил свое решение и нашего полку — прибыло. Больше всех, по-моему, был рад отец Бернар. Британцы — христиане, а сарацин… Это ж какая заслуга перед Богом, если не язычника крестить, а мусульманина!

Юсуф в ответ на подходы монаха только ухмылялся. А вот я — нет. Вечером мне было уже не до смеха, потому что под мою руку попросились еще трое. Причем — из самого нелюбимого мною сегмента скандинавских племен. Нореги. Гуннар Гагара, Гуннар Морской Кот и здоровенный, волосатый, как бизон, Хагстейн Хогспьёт. Ну не було у бабы хлопот, так купила порося! Вернее, аж трех диких вепрей.

Но отказать — обидеть. Причем — кровно.

Пришлось принять. Оптом. Но строго предупредив: вольницы не будет. Мое слово не просто закон, а — Закон. Если сказал, к примеру, бабу не трогать, кто тронет — будет сам вместо бабы использован. Неоднократно. Посредством древка от большого копья.

Так, а что это мы вдруг развеселились? Понятно. Большое копье, то бишь хогспьёт. Хагстейн тут же пообещал оттрахать по моему приказу кого велю. Мол, древко у него — самое подходящее. Тому же Морскому Коту — как раз по размеру будет. Кот тут же засветил земляку в рыло, Хагстейн только хрюкнул довольно. По такой роже если бить, то сразу оглоблей.

Такая вот веселуха. Я тоже ухмыльнулся и сообщил своим новым дренгам, что они — в теме. И мы отправились праздновать.

А ночью ко мне пришел мой Волк.

То был очень красивый сон. Заснеженный лес и летящие светлые тени. Немного похоже на прогулки, которые я затевал, когда Свартхёвди «проходил обучение» у Стенульфа.

Только во сне я был — другим. Крупнее, сильнее, стремительнее. И почему-то — голый. Короткие штаны мехом внутрь, пояс с парой ножей — и больше ничего. Холодно не было. Я мчался по сугробам, не проваливаясь — отталкиваясь от заснеженных пней, поваленных деревьев, перехватываясь руками за низкие сучья, немногим уступая в скорости охотникам-волкам…

Бег этот — не просто так. Мы преследовали добычу. Взрыхленный снег, глубокие следы, оголившиеся ветки, задетые рогами…

И вдруг — ровная поляна. Внезапно, как во сне бывает.

Замерзшее лесное болотце с сухими метелками по краям. Глубокий, вихляющий след уходит дальше, а поперек следа — тяжкая глыба, покрытая бурым длинным мхом-шерстью. И толстые, как весла драккара, светлые рога с вывернутыми вперед острыми концами. Зверь-йотун.

Белые тени-волки вились вокруг, не решаясь напасть. Лесной бык не обращал на них внимания. Он ждал меня.

А я ждать не стал. Короткий разбег, толчок, полет… Огромная голова взметнулось вверх, тщась поймать меня на рога… Куда там! Я оттолкнулся ногой от широченного лба (подошва ощутила упругий, смерзшийся мех) вскочил на холм-загривок, подпрыгнул… Вернее, мы подпрыгнули вместе: я и бык… Но я крутнулся в воздухе, как балетный танцор, и упал вниз на долю секунду позже, чем с хрустом вмялись в лед широкие копыта. Соскользнув с горба, как с горки, к голове великана, я с размаху воткнул черные толстые ножи позади мохнатых широких ушей.

Бык-йотун взревел так, что с елок снег осыпался, задрал голову, сорвался с места и живым танком помчал сквозь подлесок.

Мои волки — за ним, щучками ныряя в снег и снова взлетая, норовя вцепиться в мохнатый пах, подлетев сбоку, тщась повиснуть на носу или губе, потому что горло зверя надежно закрыто густющей полуметровой бородой…

Бык скакал. Еще он ревел и мотал головой. Ветви свистели надо мной, осыпая снегом. С треском переломилась задетая бурым плечом березка…

И вдруг лесной царь-великан встал, как вкопанный.

Я не слетел вниз лишь потому, что уперся ступнями в основания рогов…

На нашем пути стоял гигант, мало чем уступающий рогатому зверю. Здоровенный медведь с широкими кривыми передними лапами, покатой спиной и пастью, в которой целиком поместилась бы лошадиная голова. Во всяком случае, мне так показалось, когда я заглянул в эту глотку.

Бык заревел, нагнул голову и нанес удар.

Медведь не стал уворачиваться: ударил сбоку. Лапа с длинными тупыми когтями ушибла рогатого великана, но не остановила. Длинный рог сорвал клок шкуры с шерстью с медвежьего плеча. Но я этого не видел, потому что, слетев с бычьего загривка, воткнулся в скрывший кусты сугроб.

Когда я выпутался из мешанины веток и поднялся, исцарапанный и весь облепленный снегом, битва уже закончилась.

Бык бился в агонии, а медведь, мотая головой, рвал клыками бычье брюхо.

…Я ощутил прикосновение меха к ноге. Снежно-белый волк был рядом. Его собрат — на шаг впереди, — не сводил глаз с пропитанного кровью снега.

…А в двух шагах от жрущего громадного мишки, стоял третий волк. Мой. Стоял и улыбался. Звал.

И тогда я бесстрашно двинулся вперед.

…Медведь поднял перепачканную красным морду, поглядел на меня (Наши глаза были почти вровень, такой он огромный!), потом фыркнул мощно и снова зарылся в тушу.

А я выдернул один из своих ножей (второй придавило бычьей башкой), отмахнул вывалившийся из бычьей пасти язык и запустил в него зубы…

Дивный был сон. В смысле, удивительный. Настолько странный, что я поделился им с побратимом.

И тот, к моему удивлению, вмиг его истолковал. Даже не задумавшись.

Мол, с его, Свартхёвди (Медведя то есть) помощью я завоюю страну дремучих лесов, где водятся бородатые быки. Зубры, по-нашему.

А волки — это те храбрые воины, которые пойдут с нами. Ну а мой тотемный Волчина — это как бы гарантия свыше: все будет путём.

— А ты еще не хотел собирать воинов под свою руку! — укорил меня Свартхёвди. — Чую: быть сыну моей сестры сыном конунга!

Прослезился от избытка чувств, сцапал меня и притиснул лицом к бородище.

Все же неудобно, когда «младший брат» настолько выше ростом, чем «старший». Несолидно как-то…