– Простишь ли ты меня? – Первое, о чем спросила меня Гудрун. – Я потеряла твоего сына.

– Это была бы дочь, – соврал я.

И Бернар кивнул, подтверждая. Младенца уже похоронили. Никто не узнает, какого он был пола.

Не думаю, что ей стало намного легче. Да и поверила ли Гудрун в мою ложь? Она ведь с самого начала была уверена: сын. Она через такое прошла, чтобы его сохранить…

И вот.

Женщины не должны сражаться. Это неправильно. Но Гудрун – сражалась. Я ее научил. И она убила Мьёра-ярла.

Было так: пока мои бойцы удерживали главный вход, Мьёр с двумя хирдманами вошел через «черный». Хитрая сволочь. Вот поэтому я его и не видел. Пока главные силы демонстративно ломали ворота, а отдельные «десантники» форсировали стену, Мьёр-ярл с несколькими хирдманами, втихую, забрался с тыла.

И тут сконцам улыбнулась удача. Задняя дверь длинного дома, не кожаная, как на главном входе, деревянная, оказалась открытой.

Может, заложить забыли, а может, кто-то из трэлей решил смыться и оставил дверь нараспашку…

Глупо было не воспользоваться такой удачей, и Мьёр – воспользовался. Взял двух бойцов, еще троих оставил снаружи…

Гудрун с другими женщинами была на «священном месте», сразу за идолами. Мьёр со своими вышел прямо на нее. И обрадовался.

– А ты еще красивее, чем поют скальды, – сообщил ярл, без малейшей опаски приближаясь к Гудрун.

А чего бояться? Вокруг – верещащие от ужаса женщины. Сама Гудрун хоть и с оружием, да кто ж примет в расчет этот легонький клинок, тем более в руках беременной женщины? Ярлу бы еще ножа испугаться!

– Пойдешь ко мне наложницей? – бесхитростно предложил ярл моей жене.

Щедрое предложение. Живых они оставлять не собирались: свидетели же. А предложение – честное. Мог бы и не спрашивать. Кто интересуется мнением женщины, взятой железом? Все равно, что у трофейной лошади спросить: желает ли она носить нового хозяина.

И тогда у Гудрун упала планка.

Мне это Бернар рассказал. Он все видел.

Искусству айдзюцу я Гудрун специально не обучал, но, по словам монаха, она будто взорвалась. Никто из сконцев глазом моргнуть не успел, как меч оказался в руке моей жены. Вернее – в брюхе у Мьёра-ярла. А это, заметьте, очень непросто было, потому что брюхо это было прикрыто добротной кольчугой.

Спутники ярла стояли с клинками наголо, но, когда поняли, что происходит, один уже получил пару дюймов стали в горло. Второй, наверное, мог бы зарубить Гудрун. Но он то ли пожалел, то ли не понял, что ярл – не жилец, ведь он стоял, не падал и оружие не выпустил. Хирдман побоялся рубить будущую наложницу своего вождя. Ударил по ее легкому клинку и вышиб без проблем. Но больше он ничего не успел, потому что тихая и безотказная ткачиха Бетти, схватив самый обычный топор, которым не людей – дрова в печку рубят, замахнулась посильнее да и всадила его в толстую викингову шею. А потом бросилась к задней двери: заложить вход деревянным засовом… Не успела. Ворвались оставленные снаружи сконцы. Отшвырнули англичанку, увидели оседающую на пол Гудрун, бросившегося к ней отца Бернара, своего убитого ярла, хирдманов…

Мысль, которая возникает в сознании каждого викинга от такой картины: «Убей их всех!»

Это большая удача, что у Стюрмира – избирательный слух. Я бы в таком бедламе, что царил на подворье, не услышал ничего. А он услыхал мужской голос. Причем опознал его, как чужой мужской голос, бросил Хавуру: «Со мной!» – и бросился к «черному» входу.

Успел как раз вовремя, чтобы принять на щит направленный на отца Бернара клинок. Подскочивший Хавур метнул копье в сконца, заслонившего дверной проем, но тот успел отскочить. Стюрмир рубанул своего противника. Тот отступил, и еще раз, перекрыв вход. Теперь они рубились со Стюрмиром один на один, остальные теснились сзади. Хавур – за спиной Стюрмира, пара сконцев – за спиной своего. Тесно, темно, неудобно… Я с легкостью представлял, как это было. Здесь решало не столько умение, сколько грубая физическая сила. Как в перетягивании каната или толкании бревна. Размахнуться невозможно. Колоть – очень неудобно, потому что ни сфинтить, ни сменить позицию. Стюрмир – здоровенный мужик. Сконец тоже оказался богатырем. Так они пыхтели и толкались, время от времени скрежеща железом по броне и пиная друг друга ногами, пока Стюрмир не ухитрился зацепить противника стопой, одновременно с толчком вперед. И сконец потерял равновесие. И вскрылся. И получил колотую – в печень. Причем Стюрмир даже не столько уколол, сколько – продавил.

И сразу сошелся со вторым…

Короче, он убил всех троих. Одного за другим. Убил, заложил дверь и вернулся к главному входу. Вот такой у меня друг-соратник.

Бедная моя девочка!

Скандинавские женщины – крепкие. Они, беременные, и на конях скачут, и работают не меньше здоровых… Но бой – это слишком.

– У нас будут еще дети, – пообещал я. – Сыновья. Трое.

Я держал ее лицо в ладонях. Очень бережно, потому что ладони у меня теперь – хоть гвозди забивай. Я глядел в эти чудные влажные глаза – и вся боль, весь ужас мира, недавнего побоища, безумия, смерти… Всё это уходило, пряталось, таяло, как тает воспоминание о сне под лучами солнца.

– Гуд-рун…

– Ульф… Муж мой… – Моя девочка улыбнулась как-то совсем жалко и спросила тихонько: – Значит, ты на меня не сердишься?..

Мы победили. И потеряли всего троих: Юсуфа, Дриву и Тори. Как всегда: гибнут самые слабые. Еще не оправившийся от раны Юсуф и два новичка.

Нам повезло. Задержись Свартхёвди, и сконцы порешили бы всех.

Свартхёвди успел, потому что – Рунгерд. Тревожно ей стало. Бросила руны и велела сыну двигать ко мне. Хорошо, когда теща – ведьма. Дым они уже увидели на полпути к моему дому. И уж тогда заторопились по-настоящему.

Если не считать погибших, никто из наших особо не пострадал. Легкие раны у всех имелись, но это – ерунда.

Мне тоже шкуру попортили: рубленая рана на бедре, неглубокая, обширная коллекция здоровенных кровоподтеков и сантиметровой высоты шишка на голове.

Тьёдар пообещал: наша славная победа войдет в анналы. Горстка бойцов, среди которых половина – молодняк, побила полную дружину ярла. Да это покруче, чем то, что мы с Медвежонком сотворили в Согне-фьорде! А Гудрун, Гудрун какова! Мьёр-ярл, он был настоящим ярлом. Боевым. А погиб от руки женщины. Теперь небось его и в Асгард не пустят. А если пустят, то, по логике, туда и Гудрун следует пустить. За одним столом с мужами пировать.

– А почему нет? – порадовался за сестренку Медвежонок. – Она – славного рода. И убила в честном бою. Их трое было… Кого тогда в Валхаллу пускать, если не ее?

– Она валькирией станет, – внес свою лепту Хавгрим, который, отлежав положенное берсерку постбоевое, теперь с утроенной энергией поглощал пиво и закусь. – Она и сейчас уже – валькирия! И красой, и статью, и нравом!

Тут уж никто спорить не стал, а Гудрун даже чуть улыбнулась. И поглядела на меня: не против ли, если она станет валькирией? Я был не против.

Сегодня утром у нас с женушкой состоялся еще один интересный разговор. Неожиданный. Моя жена потребовала, чтоб я взял наложницу. И не кого-нибудь, а Бетти.

– Зачем? – удивился я.

Я объявил англичанку и ее крошку-дочь свободными, едва услышал о том, что она сделала. Есть здесь такое правило: если раб с оружием в руках бился рядом с хозяином: он – свободен. Это всё равно, что место на корабельном руме занять. А что Бетти – женщина, так тем выше ее подвиг. И место под моей крышей будет для нее всегда. И приданое дам, если замуж захочет пойти за хорошего человека. Но – наложницей?

– Я ей верю, – просто ответила Гудрун. – А тебе нужна наложница. Так положено.

– Но мне никто, кроме тебя, не нужен! – совершенно искренне заявил я.