– Я его убью! – скрипнул зубами Лейф. – Даже если бы я был мертв, в доме растет мой племянник, который имеет право на эту землю. Это ведь наш одаль, родовой, а не жалованный! Будь жив Харальд Золотобородый…

– Золотобородый мертв! – перебила мать. – Атли Тощему нужны только деньги, а у Вигмаррсона довольно хирдманов, чтобы взять то, что ему нравится.

– Вагбранд пожалеет о своих словах! – процедил Лейф. – Мой меч вырежет их у него на теле, если он посмеет повторить такое при мне!

– Не ссорься с ним, сын, – попросила Сальдис. – Он молод и не слишком умен. Но у Вигмаррсона опасные советники. Его наставник Кетильгрим тебя не любит. Лучше бы тебе помириться с ярлом. Если ты его убьешь, тебе придется бежать…

Лейф шумно выдохнул. Он справился с гневом.

– Ты права, матушка. У меня есть ты, есть драккар и жена. Боги щедры ко мне! Я не хочу в изгнание. Я помирюсь с молодым Вагбрандом. А насчет зимы не беспокойся. У меня есть серебро. И много сильных мужчин. Так что мы можем заняться промыслом. Может, даже добыть кита. Я вернулся, мама, так что этой зимой в нашем одале никто не будет голодать!

Он очень хорош, Лейф Весельчак. И теперь, вернувшись домой, он снова шутит и смеется. Ведет себя так, как в те времена, когда был хирдманом Ульфа.

Тогда он очень нравился Гудрун. Нет, она не собиралась приглашать его в постель, но он так хорош… И не будь у нее такого мужа, как Ульф Черноголовый, как знать…

Но так было раньше. Теперь, когда Лейф-хёвдинг приходит к ней на ложе, Гудрун не испытывает ровно ничего. Разве что некоторое неудобство внизу… И неугасающее желание поглядеть, как хлынет кровь из разинутого рта, когда нож пробьет легкое. Гудрун кажется: эта кровь будет сладкой на вкус…

«Сестры-валькирии, – думает Гудрун. – Не оставьте меня в Митгарде! Унесите меня в Асгард, когда я убью сначала его, а потом – себя!»

Почему бы и нет? Разве она не свершит месть храбростью и железом, как это подобает женам-воительницам? Разве это не лучше, чем взойти на погребальный костер мужа?

«Я сделаю это, – думает Гудрун. – Следующей ночью я убью его – и будь что будет. Всё равно моему сыну здесь не жить. Злобная старуха непременно учует в нем чужую кровь…»

И снова мне снился обрыв. Плоский кусок камня, поросший мхом и лишайниками.

Я был волком. Не Белым, обычным. Укрывшись за камнями, я наблюдал, как одетая в нижнюю рубаху женщина идет к краю обрыва. Я знал, что там, дальше. Каменная воронка, клочья тумана, брызги воды, а где-то далеко внизу – Гунингагап. Изначальная Бездна скандинавов, из которой когда-то возникли миры великанов. Вот только из этой бездны не возникнет ничего. Я, волк, видел, как женщина идет босиком по камням, не оскальзываясь, не обращая внимания на острые гранитные грани… В руке у нее – нож. Самый обычный, какой носят все северянки. Распущенные волосы текли вдоль ее спины, скрадывая фигуру, поэтому я, волк, не мог узнать женщину, только чувствовал ее запах. Она пахла страхом и гневом, но больше всего – болью. Она пахла добычей, и я, волк, мог бы достать женщину в десяток прыжков, вонзить клыки в шею, спрятанную под копной волос… Мне этого очень, очень хотелось, хотя я, волк, не испытывал голода. Лишь бы почувствовать, как зарывается моя морда в густую человеческую шерсть, и ощутить нежную плоть кончиками клыков…

Я даже заскулил от нестерпимого желания…

Но не посмел. Тем более что женщина знала о моем присутствии. Может, чуяла мой запах, а может, уловила тем чутьем, каким мы, волки, угадываем чужие мысли и желания.

Дойдя до края обрыва, она остановилась и обернулась. Я понял: она видит меня. Мои глаза. Два ярких зеленых огня над краем камня.

Да, это была она. Та самая. Когда она приглашающе подняла нож, я выскользнул из камней и бросился на нее. Очень быстро, быстрее, чем собственная тень… Но всё равно не успел. Нож, который мог бы встретить меня в полете-прыжке, оказался быстрее. Я увидел, как вспыхнул на железе лунный свет и на белой шее женщины возник черный-черный разрез. Мои ноздри успели втянуть запах брызнувшей крови… А я уже тормозил всеми четырьмя лапами…

Я, волк, остановился на самом краю обрыва, заглянул вниз…

И не увидел ничего, кроме черноты.

Я проснулся мокрый, как вылезшая из лужи мышь. Вокруг сопели, храпели, ворочались хирдманы. В доме было душно. Спертый воздух порядком пованивал. Я слез с лавки, нашарил сапоги и спустя полминуты уже стоял снаружи, и мелкий мокрый дождь охлаждал мое потное лицо.

– Ульф? Ты чего? Отлить?

Дозорный. Еле угадываемая, завернутая в плащ фигура. Мы на чужой земле. Надо соблюдать осторожность. Один сторож – здесь и двое – на вытащенном на берег корабле.

– Скоро рассвет.

Как он узнал? Наверху – ни просвета. В пятидесяти шагах грохочет прибой. Море так и не успокоилось.

Жуткий сон. Гудрун, перерезавшая себе горло и бросившаяся в бездну. К чему это? И что мне делать?

Что делать, я понял после общего завтрака. Когда Красный Лис, оценив состояние моря, решил, что дальнейшее плавание следует на время отложить.

Его логика ясна. Воды чужие. Камней и отмелей – до хрена. Наш лоцман, взятый в Упплёнде, тоже советовал подождать. В Согне-фьорде он не впервые, но, чтобы знать местные воды, надо здесь родиться. А местным мы доверять не могли. Учитывая, как мы с ними вчера обошлись.

Нет, крови не было. Нореги не сопротивлялись. Понимали: ирландцам нужен лишь повод, чтобы начать убивать.

Нет, не сопротивлялись. Безропотно отдали лучшую еду, женщин, лучшие места под кровом…

Но нам следовало быть начеку. А уж довериться таким лоцманам было бы сущим идиотизмом. Разобьют чужой драккар о скалы и будут вопить от счастья.

Вот Лис и решил подождать денек-другой, пока погода улучшится. А куда спешить? Лейф Весельчак приплыл домой и никуда уже не денется. Будет зимовать здесь. Мы тоже домой не поплывем. Вернемся в Упплёнд. Здешнее море, как мне говорили, никогда не замерзает. Куда торопиться?

Однако я сердцем чувствовал: торопиться – надо. Времени совсем не осталось. Может, сутки? А может, и того меньше.

Поэтому я заявил, что намерен отправиться на разведку. Сушей.

В глубине души я надеялся, что Красный Лис меня поддержит. Или хотя бы даст мне людей.

Но ирландцам было лениво. У них есть кров над головой, еда, девки… Какой смысл спешить? Что изменит пара дней?

Приказать мне Красный Лис не мог. Но и поддерживать мою глупую, на его взгляд, затею не стал.

Так что дальше мы отправились вдвоем: я и Свартхёвди. Брат присоединился ко мне то ли потому, что доверял моему чутью, то ли попросту не хотел оставлять меня одного. Земля ведь чужая.

Ритмичный топот копыт. Тряская рысь. Все тот же мелкий мерзкий дождь. Низкорослые лохматые кони несут нас по узкой тропке. Справа – море, слева – скала. Голый каменный пляж.

Медвежонок мрачен. Он считает: надо было переждать непогоду. Сны снами, а путешествовать в таких условиях – хорошего мало.

Мы едем часа два. Промокли насквозь. Замерзли как собаки. Если кому-то взбредет в голову внезапно напасть, у него есть все шансы прибить нас, потому что и доспехи, и оружие – в чехлах.

– Убью всех, – ворчит Медвежонок.

Ему на морось и холод плевать. Мелкие неудобства. Его злит необходимость тащиться куда-то, вместо того чтобы спокойно сидеть под крышей и пить пиво. Он очень любит свою сестру, но полагает, что ее спасение может подождать еще пару дней.

Он так считает, но всё равно – со мной. Потому что верит в мои вещие способности, во-первых, и не может меня бросить – во-вторых. Так что он трусит рядом и ругает погоду, норегов в целом и Лейфа Весельчака – в частности. Меня не ругает. Он сам принял решение и сам за него отвечает.

Согне-фьорд. Его еще зовут конунгом фьордов. Больше сотни километров в длину[189]. Одного из ярлов этого фьорда мы убили летом. Вигмарр Зубовный Скрежет из Согне-фьорда. Так его звали. Именно здесь появился на свет Лейф Весельчак. Так что вполне естественно, что удрал он именно сюда. На свою малую родину.