ИСКУПЛЕНИЕ Перевод А. Ревича Беспечный ангел мой, гнетут ли вас печали, Раскаянье и стыд, рыданье и тоска, И ночь бессонная, и ужас, чья рука Сжимает сердце вдруг? Такое вы встречали? Беспечный ангел мой, гнетут ли вас печали? Душевный ангел мой, гнетет ли вас досада, Обида, гнев до слез, до сжатых кулаков, И мстительный порыв, чей самовластный зов На приступ нас влечет, в беспамятство раздора? Душевный ангел мой, гнетет ли вас досада? Цветущий ангел мой, гнетут ли вас недуги? У госпитальных стен и у тюремных врат Встречали вы бедняг, бредущих наугад И под скупым лучом дрожащих, как в испуге? Цветущий ангел мой, гнетут ли вас недуги? Прекрасный ангел мой, гнетут ли вас морщины, И призрак старости и затаенный страх Прочесть сочувствие у ближнего в глазах, Узреть, какую боль скрывают их глубины? Прекрасный ангел мой, гнетут ли вас морщины? Мой ангел радостный, мой светоносный гений! Возжаждал царь Давид, почти окоченев [317], Согреться на груди прекраснейшей из дев, А я у вас прошу лишь благостных молений, Мой ангел радостный, мой светоносный гений! ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ Перевод В. Левика 1 И вновь промозглый мрак овладевает нами, — Где летней ясности живая синева? Как мерзлая земля о гроб в могильной яме, С подводы падая, стучат уже дрова. Зима ведет в мой дом содружеством знакомым Труд каторжанина, смятенье, страх, беду, И станет сердце вновь застывшим красным комом, Как солнце мертвое в арктическом аду. Я слушаю, дрожа, как падают поленья, — Так забивают гвоздь, готовя эшафот. Мой дух шатается, как башня в миг паденья, Когда в нее таран неутомимый бьет. И в странном полусне я чувствую, что где-то Сколачивают гроб — но где же? но кому? Мы завтра зиму ждем, вчера скончалось лето, И этот мерный стук — отходная ему. ВЕСЁЛЫЙ МЕРТВЕЦ Перевод В. Портнова В разрыхлённой улитками мягкой земле Вырыть яму сподручнее, чем на погосте. Пусть на дне успокоятся старые кости И уснут, словно рыба в подводном тепле. Ненавижу надгробья в кладбищенской тьме. Не питаю к слезам ничего, кроме злости. Лучше воронов чёрных зазвать к себе в гости. Лучше биться в когтях, чем лежать на столе. Червь безухий, безглазый и мрачный мудрец, Принимай, появился весёлый мертвец. Не стесняйся и ешь — я добыча твоя. Я же плоть без души, я гнильё из гнилья. Сын гниенья, ты учишь последней науке. Неужели возможны здесь новые муки? Я же плоть без души, я гнилье из гнилья! СПЛИН
«Когда свинцовость туч…» Перевод И. Чежеговой Когда свинцовость туч нас окружает склепом, Когда не в силах дух унынье превозмочь, И мрачен горизонт, одетый черным крепом, И день становится печальнее, чем ночь; Когда весь мир вокруг, как затхлая темница, В чьих стенах — робкая, с надломленным крылом, Надежда, словно мышь летучая, кружится И бьется головой в бессилии немом; Когда опустит дождь сетчатое забрало, Как тесный переплет решетчатых окон, И словно сотни змей в мой мозг вонзают жало, И высыхает мозг, их ядом поражен; И вдруг колокола, взорвавшись в диком звоне, Возносят к небесам заупокойный рев, Как будто бы слились в протяжно-нудном стоне Все души странников, утративших свой кров,— Тогда в душе моей кладбищенские дроги Безжалостно влекут надежд погибших рой, И смертная тоска, встречая на пороге, Вонзает черный стяг в склоненный череп мой. ЖАЖДА НЕБЫТИЯ Перевод В. Шора Когда-то, скорбный дух, пленялся ты борьбою, Но больше острых шпор в твой не вонзает круп Надежда. Что ж, ложись. Будь, как скотина, туп, Не вскакивай, влеком вдаль боевой трубою. Забудь себя, смирись. Так велено судьбою. О дух сраженный мой, ты стал на чувства скуп: Нет вкуса ни к любви, ни к спору, ни к разбою… «Прощай», — ты говоришь литаврам и гобою; Там, где пылал огонь, стоит лишь дыма клуб… Весенний нежный мир уродлив стал и груб. Тону во времени, его секунд крупою Засыпан, заметен, как снегом хладный труп, И безразлично мне, земля есть шар иль куб, И все равно, какой идти теперь тропою. Лавина, унеси меня скорей с собою! ПРЕДРАССВЕТНЫЕ СУМЕРКИ Перевод В. Левика Казармы сонные разбужены горнистом. Под ветром фонари дрожат в рассвете мглистом. Вот беспокойный час, когда подростки спят, И сон струит в их кровь болезнетворный яд, И в мутных сумерках мерцает лампа смутно, Как воспаленный глаз, мигая поминутно, И, телом скованный, придавленный к земле, Изнемогает дух, как этот свет во мгле. Мир, как лицо в слезах, что сушит ветр весенний, Овеян трепетом бегущих в ночь видений. Поэт устал писать и женщина — любить. Вон поднялся дымок и вытянулся в нить. Бледны, как труп, храпят продажной страсти жрицы, Тяжелый сон налег на синие ресницы. А нищета, дрожа, прикрыв нагую грудь, Встает и силится скупой очаг раздуть, И, в страхе пред нуждой, почуяв холод в теле, Родильница кричит и корчится в постели. Вдруг зарыдал петух и смолкнул в тот же миг, Как будто в горле кровь остановила крик. В сырой, белесой мгле дома, сливаясь, тонут, В больницах сумрачных больные тихо стонут, И вот предсмертный бред их муку захлестнул. Разбит бессонницей, уходит спать разгул. Дрожа от холода, заря влачит свой длинный Зелено-красный плащ над Сеною пустынной, И труженик Париж, подняв рабочий люд, Зевнул, протер глаза и принялся за труд. вернуться Давид… окоченев… — По библейской легенде (Третья Книга Царств, I, 2), к дряхлому царю Давиду приближенные привели юную девицу, чтобы она согревала старика теплом своего тела. |
