Ее губы и язык творили чудеса, вызывая волны невероятного удовольствия. Когда я отвечал ей тем же, она выгибалась, как кошка, тихо постанывая.

— Боже, какой же ты умелый, — прошептала она, когда мои губы скользнули по ее груди к животу. — Где только научился так…

Когда мы наконец соединились, это было как взрыв. Она обвила меня ногами, двигаясь в едином ритме, направляя и подбадривая. Ее тело принимало меня жадно, полностью, без остатка.

— Да, вот так, — шептала она мне на ухо. — Еще… не останавливайся…

Ее страсть была безудержной, первобытной. Она не стеснялась своих желаний, не скрывала удовольствия, которое я ей доставлял. Когда волна оргазма накрыла ее, она вскрикнула так громко, что птицы в сарае встревоженно захлопали крыльями.

Я последовал за ней почти сразу, с силой, которая удивила меня самого, в последний момент постаравшись не излиться в ее горячее лоно. Мы лежали, тяжело дыша, переплетенные как лозы винограда.

— Не думал, что в деревне такие страстные девушки встречаются, — признался я, когда дыхание немного восстановилось.

Катька засмеялась, нежно поглаживая мою грудь:

— А мы не только страстные. Мы еще и выносливые. — Она повернулась ко мне, и в глазах снова вспыхнул огонек. — Готов ко второму раунду?

Оказалось, что готов. И к третьему тоже. Мы провели в сеновале всю ночь, засыпая и просыпаясь в объятиях друг друга. Катька была неутомима и изобретательна, показывая такие варианты близости, о которых я и не подозревал.

Под утро, когда первые лучи солнца пробились сквозь щели в стенах, мы лежали обнаженные, укрытые только ее платьем. Катька покоилась у меня на груди, мерно дыша. Волосы разметались по плечам, а на губах играла довольная улыбка.

— Надо идти, — прошептала она, не открывая глаз. — Скоро дойка, а я должна быть на ферме.

— Жаль, — ответил я, поглаживая ее спину. — Мог бы так лежать весь день.

— И я бы могла. — Она подняла голову, посмотрела на меня сонными глазами. — Но работа есть работа. Да и люди заметят, если не приду.

Мы оделись в полутьме сарая. Катька выглядела удивительно свежо для человека, не спавшего всю ночь. Только губы были слегка припухшими от поцелуев, да в волосах застряли травинки.

— Увидимся сегодня? — спросила она, поправляя платье.

— Обязательно. Приходи вечером, покажу, где будем террасы делать.

— Приду. — Она встала на цыпочки, чмокнула меня в губы. — Только смотри, чтобы никто не догадался, где мы ночь провели. А то такие сплетни пойдут!

Мы вышли из сарая. Рассвет окрашивал небо в нежно-розовые тона, воздух был свеж и прохладен. Где-то вдалеке прокукарекал петух, оповещая о начале нового дня.

У развилки дорог мы расстались. Катька быстро зашагала в сторону фермы, а я к своему дому. Тело приятно ныло от ночных утех, а в голове все еще стояли воспоминания о ее страстных объятиях.

Определенно, жизнь в деревне обещала быть намного интереснее, чем я предполагал.

Рано утром к моему дому подъехал видавший виды «москвич-408» цвета хаки с номерами районной ветеринарной станции. Из машины вылез худощавый мужчина лет сорока в выцветшей защитной куртке и очках в тонкой металлической оправе. В руках у него был потертый кожаный саквояж темно-коричневого цвета с металлическими застежками.

— Корнилов? — спросил он, поправляя очки. — Петр Васильевич Кутузов, лаборант районной ветстанции. Вы просили провести анализы почвы?

— Да, именно. — Я пожал ему руку, ладонь сухая, мозолистая от работы с химическими реактивами. — Спасибо, что приехали так рано.

— Не за что. Дело интересное, давно хотел посмотреть на ваши проблемные участки. — Кутузов открыл саквояж, достал несколько стеклянных пробирок с пробками из натуральной корки и пачку этикеток из плотной бумаги. — Начнем с каменистых склонов?

Мы поехали на каменистые склоны за Березовым оврагом на моем мотоцикле «Иж-Планета». Кутузов устроился в коляске, крепко держа саквояж на коленях. Утренний воздух был свежим и прохладным, пахло росой и разогретой на солнце полынью.

У подножия склона мы остановились возле первого участка, пологого холма, усеянного валунами размером от арбуза до письменного стола. Между камнями виднелись островки серо-бурой почвы, покрытой редкой травой и мелким щебнем.

— Начнем отсюда, — сказал я, доставая из рюкзака саперную лопатку с деревянной ручкой, потемневшей от времени. — Нужно взять пробы с разных глубин.

Кутузов достал из саквояжа бур, металлический стержень длиной в метр с винтовой нарезкой и крестообразной ручкой из черного металла. На боковой поверхности виднелись деления через каждые десять сантиметров.

— Сначала определим структуру грунта, — сказал он, вкручивая бур в землю. — Потом возьмем образцы для химического анализа.

Первые двадцать сантиметров бур шел легко, прорезая рыхлый поверхностный слой темно-серого цвета. Глубже пошла плотная глина с включениями мелких камешков и песка. На глубине полуметра бур наткнулся на твердую породу.

— Материнская порода — известняк, — констатировал Кутузов, извлекая бур и рассматривая налипшие на него крупинки белого цвета. — Это хорошо для раскисления почвы. А вот верхний слой…

Он зачерпнул горсть земли, растер между пальцами, понюхал.

— Тяжелый суглинок. Кислотность повышенная, судя по растительности. Видите, одни кислолюбивые сорняки — щавель, хвощ, подорожник.

Я записывал все наблюдения в блокнот с твердой обложкой синего цвета, делая пометки карандашом «Конструктор» с красно-белой полосочкой.

Кутузов извлек из саквояжа набор стеклянных пробирок диаметром около двух сантиметров, каждая с плотно притертой пробкой. На боковых поверхностях красовались этикетки с порядковыми номерами, написанными чернилами из авторучки.

— Первый образец — поверхностный слой, глубина пять сантиметров, — проговаривал он, аккуратно наполняя пробирку землей при помощи небольшой металлической ложечки. — Второй — глубина двадцать сантиметров. Третий — сорок сантиметров.

Каждую пробирку он тщательно закупоривал, наклеивал этикетку с указанием места отбора, глубины и даты. Почерк у лаборанта мелкий, аккуратный, привычка человека, ведущего точные записи.

Мы прошли весь склон, взяв образцы в десяти точках. В некоторых местах почва оказалась глубже, до семидесяти сантиметров, в других едва достигала десяти. Всюду преобладал тяжелый суглинок с большим содержанием камней и низким плодородием.

— Основная проблема — кислотность и плохой дренаж, — резюмировал Кутузов, упаковывая пробирки в деревянный ящичек с мягкой подстилкой из ваты. — Но поправимо. Известкование, органические удобрения, правильная обработка.

Следующим пунктом стала заболоченная низина у старой мельницы. Ехали мы объездной дорогой, поскольку прямой путь размыло весенними водами. Старое мельничное колесо, почерневшее от времени и частично разрушенное, уныло торчало над зарослями камыша высотой в человеческий рост.

— Интересное место, — заметил Кутузов, надевая резиновые сапоги до колен. — Торфяники в наших краях редкость.

Мы зашли в болото, держась за крепкие стебли камыша. Вода доходила до щиколоток, дно мягкое, вязкое. При каждом шаге из ила поднимались пузырьки болотного газа с характерным запахом сероводорода.

Кутузов достал специальный торфяной бур, более длинный, с полой трубкой вместо винтовой нарезки. При погружении в торф он захватывал цилиндрические столбики грунта, сохраняя естественную слоистость.

— Торф верховой, качество хорошее, — сказал он, извлекая бур с темно-коричневой массой, пронизанной остатками растений. — Степень разложения средняя, процентов сорок-пятьдесят.

Я рассматривал извлеченный торф. В нем отчетливо виднелись волокна мха-сфагнума, корешки осоки, фрагменты древесины. Масса была рыхлой, пористой, при сжатии в руке выделяла темную воду.

— А глубина торфяного слоя?

— Посмотрим. — Кутузов продолжал бурение, извлекая все новые столбики торфа. — Метр… полтора… два… Есть! Глина.