На глубине двух метров двадцати сантиметров бур наткнулся на водоупорный слой, плотную серую глину без органических включений.

— Отличная основа для прудов, — отметил лаборант, взяв образцы торфа с разных глубин. — Глина не пропускает воду, значит, можно создавать водоемы.

Мы взяли образцы в пяти точках болота. Везде картина повторялась, двухметровый слой торфа, подстилаемый непроницаемой глиной. Только на окраинах торфяной слой становился тоньше, а в составе появлялся минеральный грунт.

— Торф хорошего качества, — констатировал Кутузов, укладывая образцы в отдельный ящичек. — Кислотность высокая, но для болотных растений это нормально. Зато отличное органическое удобрение после проветривания.

Третьим объектом исследования стали солончаки возле озера Горького. Ехали мы к ним через степь по едва заметной тропинке, петляющей между кочками и зарослями полыни.

Озеро Горькое это небольшой водоем овальной формы, длиной метров триста и шириной около ста. Вода мутно-зеленого цвета, с радужными разводами на поверхности. По берегам белесые солевые корки и чахлая растительность.

— Типичный солончак, — сказал Кутузов, присев на корточки у кромки воды и зачерпнув ее ладонью. — Попробуйте на вкус.

Я осторожно лизнул воду. Горько-соленая, с металлическим привкусом и легким запахом сероводорода.

— Концентрация солей процентов пять-семь, — прикинул лаборант. — В основном сульфаты и хлориды натрия и магния. Для полива не годится, но можно использовать в лечебных целях.

Мы прошли вдоль берега, изучая характер засоления. В некоторых местах соль выступала на поверхность белыми кристаллическими корками толщиной в палец. В других местах засоление было скрытым, проявляясь только в угнетенной растительности.

— Возьмем образцы почвы на разном расстоянии от озера, — предложил Кутузов. — Посмотрим, как меняется степень засоления.

У самого берега почва оказалась пропитанной солью до глубины полуметра. На расстоянии ста метров засоление ослабевало, но все еще оставалось значительным. Только в двухстах метрах от озера почва становилась относительно нормальной.

— Классическая картина вторичного засоления, — объяснял Кутузов, наполняя пробирки образцами с разных глубин. — Соленые грунтовые воды поднимаются к поверхности, испаряются, оставляя соли.

Растительность на солончаках была специфической. Ближе к озеру росли только солянки, мясистые растения с сизо-зелеными листьями, приспособленные к высокой концентрации солей. Дальше от берега появлялись полынь, лебеда, подорожник — растения, терпимые к умеренному засолению.

— А что это за растение? — спросил я, указывая на заросли с мелкими белыми цветочками.

— Солерос. Галофит, то есть солелюбивое растение. — Кутузов сорвал веточку, размял между пальцами. — Съедобное, кстати. Местные его иногда в салаты добавляют.

К полудню мы закончили отбор образцов. В саквояже лаборанта поместился внушительный набор, тридцать шесть пробирок с почвенными образцами, каждая тщательно подписанная и упакованная.

— Когда будут готовы результаты? — спросил я, помогая Кутузову уложить ящички в машину.

— Через неделю. Нужно сделать полный химический анализ — pH, содержание гумуса, азота, фосфора, калия, микроэлементов. Плюс определение механического состава и засоленности. — Он протер очки носовым платком в синюю клетку. — Работы много, но интересной.

— А предварительные выводы можете сделать?

Кутузов задумался, глядя в сторону обследованных участков.

— Каменистые склоны — кислые, малоплодородные, но поправимые. Известкование, органика, правильная обработка, и через пару лет будут давать неплохие урожаи. Болото — ценный источник торфа и возможность создания прудового хозяйства. Солончаки — самая сложная проблема, но и там есть варианты. Промывка, дренаж, посадка галофитов для постепенного рассоления.

— Значит, все участки можно ввести в оборот?

— Можно. Только подходы разные нужны. Склоны террасировать, болота частично осушать, солончаки промывать. Но технически все выполнимо. — Он сел в машину, завел двигатель. — Главное не торопиться, делать все по науке.

Проводив лаборанта, я сел на крыльце дома с блокнотом, перечитывая записи. Картина постепенно прояснялась. Каждый участок имел специфические проблемы, но и свои преимущества.

Каменистые склоны — большое количество извести в материнской породе поможет нейтрализовать кислотность. Камни можно использовать для строительства террас и дренажных систем.

Болото — готовый источник торфа для удобрения других участков. Плюс возможность рыбоводства в созданных прудах.

Солончаки — после рассоления могут стать весьма плодородными, поскольку засоленные почвы часто богаты минеральными веществами.

Но что важнее всего, все три типа участков можно объединить в единую систему. Торф из болота улучшит плодородие склонов. Известняк со склонов поможет нейтрализовать кислотность торфа. А рассоленные земли станут основой для интенсивного земледелия.

Я открыл свежую страницу блокнота и начал составлять схему комплексного освоения. Пятьсот гектаров мертвых земель должны превратиться в образцовое хозяйство. И теперь, после детального обследования, эта задача казалась вполне решаемой.

На следующий день мы с Кутузовым отправились к самому проблематичному участку, землям вокруг старого кожевенного завода. Лаборант привез с собой дополнительное оборудование: портативный pH-метр в кожаном футляре, набор индикаторных полосок в пластиковой коробочке и несколько склянок с реактивами, тщательно завернутых в газетную бумагу.

— Здесь нужен особый подход, — предупредил он, надевая резиновые перчатки желтого цвета. — Если действительно есть тяжелые металлы, то работать надо осторожно.

Территория бывшего Алтайского кожевенного завода имени Куйбышева встретила нас унылым пейзажем. Главное здание из красного кирпича с высокой трубой стояло с заколоченными досками окнами. Железные ворота покрылись ржавчиной, а над входом криво висела выцветшая табличка с названием предприятия.

Но больше всего поражала земля вокруг. На площади в несколько гектаров практически ничего не росло. Почва имела серовато-бурый оттенок с рыжеватыми пятнами, местами покрытая белесой коркой. Редкие сорняки выглядели болезненно — листья желтые с бурыми пятнами, стебли искривленные.

— Вот это да, — присвистнул Кутузов, осматривая мертвый пейзаж. — Хуже, чем я думал. Видите эти рыжие разводы? Это окислы железа, значит, кислотность высокая. А белые корки, скорее всего, соли хрома.

Мы направились к самому зараженному участку, территории бывших очистных сооружений. Здесь когда-то стояли отстойники для промышленных стоков, а теперь зияли бетонные ямы, частично засыпанные строительным мусором.

Я достал саперную лопатку и попробовал копнуть землю. Лопатка с трудом входила в спекшийся грунт, издавая скрежет о твердые включения. Выкопанная земля имела странный металлический блеск и неприятно пахла химикатами.

— Осторожнее, — предупредил Кутузов, доставая из саквояжа специальный пробоотборник, стальную трубку с острым наконечником и резиновой грушей для создания вакуума. — Лучше не дышать этой пылью.

Первые пробы мы взяли прямо у отстойников. Почва здесь оказалась пропитана химикатами на глубину более метра. При извлечении образца из трубки поднялась едкая пыль, от которой першило в горле.

— pH около трех, — констатировал Кутузов, опустив в размешанную с дистиллированной водой пробу индикаторную полоску красного цвета. — Сильнокислая среда. Для сравнения, у лимонного сока pH около двух.

Он достал из футляра портативный pH-метр, прибор размером с авторучку с металлическим наконечником. Опустил электрод в почвенную суспензию, подождал несколько секунд, пока стабилизируются показания.

— Два и восемь десятых, — прочитал он с циферблата. — Это уже не почва, а химический реактив.

Мы продвигались от эпицентра загрязнения к периферии, взяв пробы через каждые пятьдесят метров. Постепенно картина менялась.