Но что важнее всего, принцип работал. Простая механическая система, использующая энергию падающего груза, справлялась с задачей не хуже дорогих промышленных установок.

За окном шумел ночной ветер, гнул ветки яблонь в саду. А на письменном столе лежали чертежи новой машины, еще одного шага к освоению мертвых земель.

В последнее время погода часто портилась. За окном хмурилось серое небо, но работы останавливать я не планировал. Сегодня предстояло заняться самой сложной частью программы освоения неудобных земель, солончаками возле озера Горького.

Я накинул телогрейку цвета хаки и вышел на крыльцо. Воздух пах мокрой землей и приближающейся осенью. В руках держал потертую папку с материалами, которые всю неделю изучал в районной библиотеке, статьи о мелиорации засоленных земель, опыт узбекских и казахских совхозов, переводы американских исследований.

К восьми утра у ворот дома собралась обычная бригада. Дядя Вася в выцветшей клетчатой рубашке курил папиросу «Север», прислонившись к крылу УАЗика. Семеныч проверял уровень масла в экскаваторе, время от времени сплевывая в сторону. Колька с Федькой возились возле прицепа, загруженного буровым оборудованием и измерительными приборами.

— Что, Виктор Алексеич, опять в болото полезем? — поинтересовался дядя Вася, затягиваясь дымом. — А то вчера жена спрашивала, зачем нам соленая земля, если на обычной работы хватает.

— Потому что эта земля даром пропадает, — ответил я, раскладывая на капоте машины карту участка в масштабе 1:5000. — Семьдесят гектаров возле озера. Если их освоить, получим дополнительные пастбища и сенокосы.

Солончаки располагались в полутора километрах от совхозной усадьбы, в низине между двумя пологими холмами. Озеро Горькое, овальный водоем длиной триста метров, лежало в центре засоленной территории как мутно-зеленый глаз.

Мы добрались до места на трех машинах. УАЗ с людьми и оборудованием, трактор ДТ-75 с буровой установкой на прицепе, экскаватор на собственном ходу. Техника выстроилась у края солончака, где еще росла нормальная степная трава.

Первым делом требовалось изучить структуру засоления. Я достал из планшета схему участка, расчерченную на квадраты по пять гектаров. Красными точками отмечены места для бурения скважин, синими — для отбора проб почвы.

— Начинаем с разведки, — объяснил я Семенычу, который должен управлять буровой установкой. — Нужно понять, откуда берется соль и как глубоко она проникла.

Буровая установка представляла собой самодельную конструкцию на базе списанного компрессора. Стальная мачта высотой четыре метра, лебедка с тросом, набор буровых штанг диаметром пятьдесят миллиметров. Все смонтировано на двухосном прицепе с откидными упорами.

Первую скважину заложили в пятидесяти метрах от озера, там, где засоление проявлялось наиболее сильно. Почва здесь имела белесый оттенок, покрыта кристаллической коркой соли толщиной в палец.

— Глубину какую берем? — спросил Семеныч, запуская компрессор. Двигатель заработал с характерным тарахтением, поднимая облачко синего дыма.

— Пока не дойдем до грунтовых вод, — ответил я, наблюдая за началом бурения. — Или до водоупорного слоя.

Буровая штанга легко входила в размокшую почву, каждые полметра мы извлекали керн, цилиндрический столбик грунта, сохраняющий естественную слоистость. Образцы укладывались в деревянный ящик с ячейками, каждая подписана глубиной отбора.

На глубине полутора метров штанга наткнулась на воду. Она поднялась по скважине до отметки в один метр, что указывало на высокий уровень грунтовых вод.

— Во, вода пошла, — констатировал Семеныч, извлекая штангу с мокрым керном. — И какая мутная, прямо рассол.

Действительно, вода в скважине имела буровато-зеленый оттенок и резкий соленый вкус. Я опустил лакмусовую бумажку, показала щелочную реакцию, pH около девяти.

— Грунтовые воды засолены, — записал я в полевой дневник. — Значит, проблема не только в поверхностном слое.

Мы пробурили еще пять скважин на разном расстоянии от озера. Картина постепенно прояснилась.

Засоленные грунтовые воды залегали на глубине от метра до двух, в зависимости от рельефа. Чем ближе к озеру, тем выше уровень и сильнее засоление.

— Понятно, в чем дело, — сказал я, изучая полученные данные. — Озеро питается солеными подземными водами. Они поднимаются к поверхности, испаряются, оставляя соль в почве.

— А откуда в воде соль? — поинтересовался Колька, рассматривая белесые кристаллы на извлеченном керне.

— Из глубоких пластов, — пояснил я. — Здесь когда-то было древнее море. Соли накопились в горных породах, а теперь вымываются подземными водами.

Следующим этапом стал отбор почвенных образцов для лабораторного анализа. Дядя Вася с лопатой обходил участок, копая в намеченных точках ямки глубиной полметра. Почва на разных глубинах имела различную окраску, от белесо-серой на поверхности до рыжевато-бурой в нижних горизонтах.

— Смотри, как соль выступает, — показывал он мне почвенный разрез. — Сверху корка белая, а глубже все рыжее становится.

В пробирки с притертыми пробками я отбирал образцы через каждые десять сантиметров. Всего набралось четыре десятка пробирок, аккуратно подписанных номером точки и глубиной отбора.

К полудню разведка завершилась. У меня на руках было достаточно материала для понимания характера засоления. Теперь требовалось все проанализировать и разработать план мелиорации.

— А что дальше делать будем? — спросил Федька, помогавший упаковывать оборудование.

— Ехать к Кутузову, анализы делать, — ответил я, укладывая пробирки в термостат для транспортировки. — А потом план составлять, как с этой солью бороться.

В лаборатории ветстанции пахло химическими реактивами и дезинфекцией. Кутузов встретил меня в белом халате, испачканном пятнами различных растворов. На лабораторном столе стояли колбы с мутными жидкостями, он проводил очередные анализы воды для животноводческих ферм.

— Опять с загадками? — улыбнулся лаборант, отрываясь от микроскопа. — На этот раз что исследуем?

— Солончаки возле озера Горького, — ответил я, выгружая пробирки на стол. — Нужно определить тип и степень засоления.

Кутузов взял одну из пробирок, рассмотрел содержимое на свету. Почва имела неприятный серовато-белый цвет с рыжими разводами.

— Классическая картина солончака, — констатировал он. — Видите эти белые прожилки? Это кристаллы солей, выступающие по капиллярам.

Мы принялись за анализы. Каждый образец растворяли в дистиллированной воде, фильтровали через бумажный фильтр, полученную вытяжку исследовали на содержание различных солей.

— Хлориды определяем нитратом серебра, — объяснял лаборант, добавляя в пробирку несколько капель реактива. — Если выпадает белый осадок, значит, есть поваренная соль.

Осадок выпал практически во всех пробах, причем в большом количестве. Это означало высокое содержание хлорида натрия, обычной поваренной соли.

— А сульфаты проверим хлоридом бария, — продолжал Кутузов, переходя к следующему анализу. — Сульфаты дают белый осадок, нерастворимый в кислотах.

Сульфатов тоже оказалось много, особенно в образцах из нижних горизонтов почвы. Это сернокислые соли натрия и магния, еще более вредные для растений, чем хлориды.

— Карбонаты определяем соляной кислотой, — завершал серию анализов лаборант. — Если шипит и пенится, значит, присутствует сода.

Реакция на карбонаты тоже была положительной, хотя и слабее, чем на хлориды и сульфаты.

К вечеру картина засоления стала ясной. Почвы содержали смесь различных солей, причем концентрация в несколько раз превышала допустимые нормы. Ни одна сельскохозяйственная культура не могла нормально развиваться в таких условиях.

— Что посоветуете? — спросил я, изучая результаты анализов.

— Промывка, дренаж и подбор солестойких растений, — ответил Кутузов, снимая испачканные перчатки. — Другого способа рассоления не существует.