— Не желаешь узнать заодно новости из Рима? Из тех, что не торопятся опубликовать в «Акте диурне»? — Квинт разрезал янтарную грушу и теперь по кусочкам отправлял ее в рот.

— И каких же таких страшных тайн я не знаю? — Элий по новой своей привычке прикрыл глаза.

— Император вскоре женится. — Квинт выдержал паузу, наблюдая за Элием.

Цезарь не слишком встревожился, но глаза все же открыл.

— Руфин? Что ты болтаешь! Август женат тридцать лет, и еще не овдовел. Во всяком случае сегодня утром Августа была в добром здравии.

— Насколько мне известно, в полдень — тоже. Но через три дня он разведется. Уже все обговорено. Не пройдет месяца, как император женится вновь. Через какие-нибудь девять месяцев ты можешь потерять титул Цезаря и перспективу прибрать Империю к рукам.

— Лично я даже рад такой перспективе. Но что может быть хуже для Рима этой нелепой перемены Цезарей и прихода к власти малолетнего правителя? Одна из самых опасных ситуаций, особенно если родня будущей Августы честолюбива. Перед властолюбием женщины не может устоять ни одна система. Квинт усмехнулся:

— Ты вспомнил Ливию[88]? Признаться, я тоже. Оказывается, ты гораздо лучше разбираешься в политике, чем кажется на первый взгляд. Но почему ты не спрашиваешь, на ком Руфин женится? — Квинт сделал эффектную паузу, ожидая реплики Элия, но тот промолчал. Пришлось продолжить. — Сначала рассматривалась кандидатура Летиции Кар. Насколько я знаю, ты знаком с этой юной девицей?

Цезарь опустил голову, чтобы Квинт не мог видеть выражение его лица.

— Она не выйдет за Руфина, — проговорил Элий тихо.

— Ты говоришь как мечтатель, а не как политик. Если Август того пожелает, любая девушка скажет «да». Но тебя как будто волнует уже не политика, а нечто другое?

Элий подозревал, что Квинт осведомлен о подробностях его знакомства с Летицией. Оставалось надеяться, что Квинт хотя бы не знает того, что произошло в Никее. Впрочем, скрыть что-либо от этого человека невозможно. Квинт замечал все: как меняется цвет лица, дыхание становится чаще, а голос — чуть глуше. Даже несколько капель вина, пролитые на тунику, скажут ему «да» или «нет» вместо собеседника. Элия и самого удивило, как сильно забилось сердце, едва Квинт упомянул имя Летти. С Летицией они не виделись с того дня, как машина «скорой» увезла Элия с разрушенной виллы Марка Габиния в Рим. Они обменялись письмами, но в их переписке не было ничего, кроме вежливых фраз и пожеланий выздоровления.

Квинт молчал, как будто специально предоставлял Цезарю возможность вспомнить все обстоятельства и заново пережить свое краткое и безумное увлечение.

«Знает», — подумал Элий, и от этой мысли ему почему-то сделалось легче. Будто он нечаянно отыскал союзника.

— Летиция не подходит Руфину, — сказал Элий наконец. — Она слишком своенравна. Она…

— Нет. Ответ неверный. Человеческие эмоции здесь ни при чем. Рассуждай как политик, Цезарь.

— Как политик или как соглядатай? — огрызнулся Элий. В этот раз спокойствие ему изменило.

— В данный момент — это одно и то же. Здесь чистый расчет. Так рассчитывай верно.

— Я попробую. Если Руфин расстался с женщиной, с которой вполне счастливо прожил столько лет и которая только что потеряла единственного сына, значит, Руфином движет одно желание — получить нового наследника. И он не будет рисковать. А в роду Летти женщины не слишком плодовиты. Фабия родила одну-единственную дочь Сервилию. Та в свою очередь — тоже. К тому же девушка недавно получила тяжелейшую травму. Никто не знает, как это может отразиться на ее будущих детях.

Квинт одобрительно кивнул.

— Неплохо. А я уж думал, что ты можешь болтать только о высших материях, не замечая, что творится под носом. Итак, продолжаю. Кандидатура Летиции была сразу отвергнута, и выбор пал на Криспину Пизон.

В этот раз Квинту удалось удивить Цезаря. Элий даже не пытался этого скрыть.

— Руфин решил породниться с Пизонами? Но банкира Пизона подозревали в покушении на Цезаря!

— Это не доказано. Зато мамаша Криспины была плодовита. А ее дядюшка банкир несметно богат. Политик никогда не принимает прошлое в расчет. Он живет настоящим.

— Все это мерзко!

Квинт должен был отметить, что его новый хозяин недостаточно осторожен — на месте Элия он бы не стал в присутствии незнакомого человека порицать Августа.

— Ты идеалист, Цезарь.

— Я — стоик.

— И ты всегда следуешь догмам своей философии?

— Пытаюсь.

— Я тоже постараюсь. Но не уверен, что мне удастся. — Квинт протянул руку за грушей, и тут заметил, что она — последняя. А на столе после трапезы должно непременно что-то остаться — ларам и слугам. И Квинт отдернул руку.

Измучившись окончательно. Вер стал обращаться к опухоли, как к живому существу… Проклятия, мольбы вперемежку. Не помогало. А что, если разрезать кожу и выдрать проклятую тварь? Так хотелось полоснуть ножом по горящему огнем боку. Не посмел…

Опустошив морозильник, Вер обложил опухоль кусками льда. Лед таял, капли стекали на несвежие простыни. Есть не хотелось — только пить. И жевать лед. Вер все время обливался липким холодным потом, он почти умирал, и в то же время знал, что это не смерть. Это что-то другое, гораздо страшнее. Он закрыл глаза, будто собирался уснуть. Несбыточная мечта! Он не в силах уснуть точно так же, как и умереть.

Хорошо бы сейчас отправиться в термы, попотеть в лаконике, потом поплавать в прохладном бассейне и… Но в общественных банях бальнеатор тут же поинтересуется его распухшим багровым боком. Приходилось довольствоваться маленькой ванной, где он сидел, скрючившись, и не мог даже вытянуть ноги. А в воду с потолка хлопьями осыпалась побелка. Эта убогая ванна бесила больше всего. Может, позвонить Элию и попросить о помощи? О нет, он не может! Вер и сам не знал почему. Знал одно: о происходящем никому нельзя рассказывать. Это испытание на одного. Потому что никто, кроме Вера, не выдержит. Даже Элий.

Он вспомнил, как посещал Элия в Эсквилинке после ранения, как поразился, увидев ставшее за день незнакомым лицо. Отравленные болью глаза, серые потрескавшиеся губы, сильные руки, бездвижно застывшие на простынях. Почудилось, что душа покинула тело раненого и затаилась возле изголовья, ожидая, сможет она вернуться в изувеченное тело, или придется уйти. Сейчас частица прежнего Вера точно так же покинула страдающее тело. Затаилась рядом и ждет… Вер повернул голову. На столике подле кровати стояла золотая чаша, инкрустированная крупным жемчугом. Вер никогда прежде этой чаши не видел.

«Яд?» — подумал он совершенно равнодушно, взял чашу и сделал глоток. Напиток был по-медвяному сладок. И как мед — прозрачен, золотист и тягуч. Да и напиток ли это?

Освещающая стынь воды и обжигающий огнь, насыщающая сила земли и эфемерность воздуха — все вместилось в один-единственный глоток. Вер поставил чашу на столик. Обессиленная рука упала плетью. И бывший гладиатор провалился в глубокий сон, наполненный фантастическими образами. Божественный сон.

Сон кончился так же внезапно, как и начался. Больной распахнул глаза. Какой-то парень, запрокинув голову, жадно сцеживал себе в рот последнюю каплю удивительного напитка.

— Амброзия… пища богов, — бормотал незваный гость, и Вер узнал в нем Гюна, своего прежнего гения.

— А мне, мне, мне… — шептал обвившийся вокруг столика змей и, подняв плоскую голову с сетчатым зеленым узором, тянулся изо всех сил к золотой чаше. — Ты обещал поделиться…

— Тут и одному-то мало, — отвечал Гюн сиплым каркающим голосом.

— Оставь каплю… Одну каплю… Оставь…— шипел змей.

— Попроси у хозяина, может он даст… он же хочет быть добрым. — Гюн склонился над кроватью. От него пахло погасшим, залитым водой костром, и Вер невольно поморщился.

— Сердишься на меня? — прокаркал гений. — А зря. Я ни в чем не виноват. Да и может ли гений быть виновен — сам посуди? Просто время пришло, и все спятили разом — могучая Империя и глупые людишки… И такие же глупые боги… — Гений надавил на распухший, горящий огнем бок гладиатора.