Жугер требовательно ревел и махал лаволампой, машины и скрещи сбрасывали оцепенение, серо-черно-бородатая лавина словно потягивалась ото сна, а потом дружно лязгнула металлом, издав боевой клич.

Не мысли о сражении, золотой дракон: машин много, они были созданы, чтобы убивать тебя, а ты один и не умеешь убивать их. Золотой дракон вообще не создан разрушать! Твой путь – поиск и вдохновение, твоя стихия – простор, твой талант – золотая созидательная сила, невесть зачем забравшаяся в самую глубь противостояния сил разрушительных. Что ты забыл в недрах суровых гор?!

Еще миг промедления – и они отрежут тебе путь. Ты ничего не можешь на поле боя и ничего не должен здесь хотеть. Беги! Сейчас!

Спасибо за эту возможность, отец Такарон, только я не стану бежать: единственный побег, в котором был смысл, я уже совершил.

Путь на юг схлопнулся – его закрыли широкими плечами четыре шагуна-огнемёта, и их верхние, машинные челюсти улыбались, а нижние, гномские, открывались в беззвучном вопле.

Путь на север взорвался – в брызгах булыжников и каменной крошки землю рассёк костяным лбом гигантский хробоид, привлеченный из своих неведомых глубин шумом и грохотом.

Шепот Такарона затих, и стали слышны голоса костей старших драконов. Их было много в этой пещере и вокруг неё, и у каждого дракона даже теперь, сотни лет спустя, оставались крохи сил, которыми они могли поделиться с живым драконом, с тем, кто готов сразиться с машинами, этим извращенным воплощением гномского безумия. Раз уж ты не хочешь бежать от того, что убьет тебя, то можешь попробовать сделаться страшным для них – пусть ненадолго, но это поможет тебе одолеть напоследок свой собственный страх, ты же так к этому рвался. Это и впрямь не так уж мало, даже если за трусливыми драконами и не приходит Брокк Душеед. Мы можем поделиться с тобой умением разрушать, которым ты не обладаешь, которого не может постичь твоя золотая созидательная сущность…

Если бы у дракона был камень, он бы уже легко добросил ее до ближайшей машины, но у дракона был только меч, а кто же разбрасывается мечами? Боль в обожженном крыле пульсировала, растекалась по спине, отдавала в голову, дракон шипел на машины, но те уже не обращали внимания на шипение; ему хотелось кричать, но голос, застрявший в горле, сжался в ледяной комок и трясся от страха вместе с Илидором. Зато он легко увернулся от очередной сети, пущенной Жугером – казалось, она летит медленно-медленно, и это придало решимости.

Спасибо, что говорили со мной, предки-драконы, но я не возьму вашей силы: она не поможет мне одолеть машины, которые были созданы, чтобы побеждать каждого из вас.

Пусть даже это не настоящие машины, а…

Нет. Они настоящие! Самые что ни на есть настоящие, а вместе с ними – настоящие гномы, плоть от камня Такарона! Не важно, сколько в них сейчас металла, а сколько – живой плоти! Не имеет значения, что кричит им Жугер, объединивший их Жугер, ведомый страстью к разрушению! Важно, что мне незачем их бояться: гномы дракону не соперники, а машины, прожившие двести лет в глубоких подземьях, напитаны магией такаронских гор больше, чем магией механистов.

Никто из них не был создан, чтобы убить золотого дракона – как я не был создан, чтобы разрушать их.

Илидор, пятясь, шипел на приближающихся котов, а Жугер смеялся, смотрел на дракона, вцепившись в рога вырвиглаза, и хохотал, вращая глазами, забрызгивая бороду слюной.

Убить золотого дракона – проще, чем любого другого, зато придумать машину, способную подавить его магию, не смог бы ни один механист. Ведь ни один механист не сумеет объяснить машине, что такое мечта, как действует вера, откуда берется вдохновение. Едва ли механист сам понимает всё это, едва ли всё это хорошо понимает даже золотой дракон.

Да не обязательно понимать. Достаточно быть живым и слышать голос золотого дракона, почувствовать, что этот голос несёт в себе – и это может узнать каждое живое существо, у которого есть уши и чьих чувств не заглушила тяга к разрушению.

«Ты слышишь меня. Ведь звук побуждает толчок»

Илидор поднял голову, вдохнул полной грудью, и воздух хлынул в разжавшееся горло. Его лапы тряслись от страха, глаза были тусклыми и почти оранжевыми. В воздухе кружила водная пыль от паривших наверху облаков, и он почти чувствовал на своей чешуе прикосновения машин. Дракон сжал в лапе меч из стали Такарона, выкованный гномами Такарона, сжал до боли в пальцах.

Четыре шагуна, повинуясь команде Жугера, выстрелили одновременно, и дракон в тот же миг, хлопнув крыльями, взвился в мокрый гулкий воздух. Жидкий огонь из плеч шагунов плеснул мимо.

«Рыба уплывает, потому что очень хорошо слышит рыбака. Звук в воде разносится быстрее, чем в воздухе».

Сверху дракон увидел ходовайку: сложившись в мячик, она покатилась на прыток, охраняющих Жугера, и принялась пинать их под колени, отчего прытки шатались и пугливо поджимали кинжальные ноги, а гном орал и хватался за рога вырвиглаза. Позади толпы машин шарахался бегун. Илидор дышал ртом, впитывал в себя мокрый воздух большой пещеры, носился над машинами, постоянно меняя направление, не давая прицелиться в себя, но боясь подняться выше: крылья как никогда слабы, камень и лава тянут к себе. К тому же машины должны его услышать, каждая машина должна его услышать, сейчас, еще мгновение, только вернется голос – не может не вернуться, обязан вернуться, ведь в этих машинах нет ничего, ничего, способного сдерживать магию золотого дракона!

«Даже глухие смогут слышать, если дотронутся до источника звука»

Илидор пронесся над шеренгой змей-камнеедок, проводя хвостом по их головам, но в ответ по его телу хлестнули сразу несколько тяжелых металлических голов, и дракон едва не рухнул, одна змея подпрыгнула на хвосте и боднула его обожженное крыло, по спине другой змеи взбежал паук-прытка и сиганул дракону на спину, стал тыкать в его тело кинжальными ногами: одна сорвалась, другая прошла вскользь по прочной чешуе, третья оставила глубокую царапину. Над машинами серо-белым росчерком безумия взвился гигантский хробоид, промахнулся мимо дракона, откатился к стене ловко, как пружинная лента, не помяв ни одной машины, не сверзившись в пропасть, стал разворачиваться для нового захода.

«В стуке молота они слышат музыку. Это не поможет»

Илидор заметался, и еще одна змея, подпрыгнув, ударила его в живот, рёв хробоида раздался позади, и дракон, с трудом взмахивая крыльями, поднялся, наконец, выше, потом нырнул вниз и снова вверх, заметался в воздухе, путая змей и стряхивая с себя прытку. Краем глаза увидел, что строй пауков Жугера восстановлен. Куда делась ходовайка?

Жидкий огонь опалил его хвост, с задней лапы сорвала коготь мелкоячеистая сеть, запущенная Жугером, и от досады, от боли горло Илидора наконец разжалось, выпустило голос, и дракон заорал, помянул механистскую мать и ржавую кочергу, и сам едва не оглох от того, как гулко раскатился его крик во влажном воздухе гигантской пещеры. Увидел, как по рядам машин прошла дрожь.

«Твой голос слишком силён, маленький дракончик».

Начало песни походило на вопль, зато это был мощный вопль.

Заорал Жугер, заорал повелительно и яростно и замахал лаволампой, и направил своего вырвиглаза вперед, и за ним двинулись его верные машины, послушные свету, взмахам рук, движениям вырвиглаза и тех, кто видел его и двигался за ним. «Управление: смешанное, световое, стадное», – сказал бы Палбр.

Но даже стадные скрещи и машины, у которых были уши, стали глухи к приказам Жугера – они слушали песню дракона, потому что это вдруг оказалось самым лучшим, светлым и важным, что им доводилось слышать в своей жизни и о ней. Потому что голос золотого дракона рассказывал им про свет, о котором они уже почти забыли, но который есть внутри у каждого гнома и каждой машины, способной чувствовать. Дракон пел о том, как важно нести свой свет в самые тёмные уголки, и в первую очередь – в самые тёмные уголки собственной души, ведь внутренний мрак, как и внутренний свет, найдутся у каждого. Дракон пел о тьме и печали, которой станет мир, если в нем не найдется достаточно света, если не отыщется достаточно страсти и решимости в груди каждого, кто способен нести своё сияние вовне.