С «пропаданцами» гласник так и не смог ничего решить, хотя от него очень ждали помощи, да и сам он желал бы помочь. Их забывчивость (Кальен был с этим согласен) имела скорее магическую, чем болезненную природу – ни у кого из потеряшек лекарь не обнаружил тех признаков, что сопровождают старческую или потрясенческую потерю памяти. Похоже, что людей просто заставили забыть именно то, что нужно было забыть. И не только их, а и других горожан тоже.

Кто, зачем и как мог это сделать – Оль даже представить себе не мог. Они с Кальеном склонялись к мысли, что причина – в возмущениях околоземицы, а может быть – в демоновых кознях. Пусть Дефара и говорит, что демоны по большей части плевать хотели на людей, и путь это даже правда – но поди пойми, на что способна их меньшая часть! Оль ощущал отчаянную беспомощность – ведь именно теперь он должен был показать, что может взять горожан под защиту, избавить их от напасти – но ничего не мог поделать. Всякий раз, когда гласник собирался хорошенько все обдумать, на него нападала такая тоска и безучастность, что встряхнуться и переключиться на что-либо иное удавалось с большим трудом.

Горожане тревожились и все сильнее сомневались, что городские власти сумеют их защитить. Хон делал единственное, что мог – еще больше усиливал дозоры, хотя стражники и так уже сбивались с ног.

В те дни, когда Оль приходил в ратушу, Террибар вертелся рядом, делал вид, что ничего не произошло и что он не видит, как изменилось отношение гласника к нему.

Уставший от этого, Оль стал реже появляться в ратуше и чаще навещать то подобие городской лекарни, где принимал недужных Кальен. К нему горожане относились куда приветливей, чем к Олю, – как будто это Кальен шесть лет был их гласником, как будто это он знал в лицо чуть ли не всех жителей Мошука, помогал каждому из них в отдельности и всему городу в целом. Оль не позволял себе задумываться о человеческой неблагодарности и неправильном устройстве мира, но обида, незаслуженная и острая, мерзенько покусывала его изнутри.

Тахар тоже часто приходил в лекарню. Целительских способностей у него не было никаких, зато он делал замечательные зелья, очень выручая недужных и Кальена.

Вот и вышло так, что гласный маг оказался в помощниках у двух самоучек: подготавливал ингредиенты для зелий и вообще помогал как мог. Никто из них даже не задумался о необычности такого положения дел, зато у горожан появился новый повод обсудить странности в поведении магов. Всё непонятное они толковали как знак того, что «клятые чаровники что-то замышляют».

– Почему ты в Эллоре не остался? – спросил как-то Оля Тахар. – Ты хорошо там себя чувствуешь, тебе нравится там. Зачем ты настырно прешься в этот город? По старой памяти, когда местные тебя любили? Ты ж нынче даже не гласник – нету больше Школы, кончилась, ты сам по себе теперь, свой собственный.

Маги сидели в комнатушке при лекарне, возились с составами для мазей и зелий. Потребность в них только возрастала день ото дня: по холоду и голоду люди хворали сильнее обычного. В комнатушке было душно и светло от плошек с жиром и магических светляков, тесно от мешков, корзин, посуды. Но при этом – уютно. Как в неприглядной избушке посреди заснеженного леса – пусть и маленькая она, и тесная, пусть мыши под полом и жучки в стенах – зато гудит трудяга-печка и пахнет свежими щами, а снаружи… Ничего нет снаружи такого, чтобы хотелось покинуть этот маленький, теплый и неказистый домик.

Оль, крякнув, разогнулся над здоровенным тазом, где перемешивал большой ложкой плесневелые ягоды снежника. Ему казалось, что ягоды еще недостаточно плесневые для мази, но Тахар сказал – в самый раз.

Ответа Оль не придумал. Не знал он ответа, просто не мог бросить город – и все тут. Ощущал себя лишним, нежеланным, беспомощным – а уехать не мог, потому как это было все равно что сдаться. Забросить маговское назначение и заниматься только своими делами. Как Умма. Или даже хуже, потому что Умма растит племянника-мага, а он, Оль, мог бы растить только Мавку, которая и так уже полжизни прожила.

Спрашивается, не лучше ли отправиться в Недру и попытаться спасти всех скопом, чем маяться в Мошуке и ощущать свою бестолковость?

– Вам тоже не хочется уезжать из Эллора, – сказал он вместо ответа.

– Кому как. – Тахар выбрал склянку, пробормотал над ней очистительное заклинание – беда с этими самоучками, чего они только не навыдумывают! Оль и не слыхал про такие заклятия никогда. – Аль не любит Эллор. Говорит, там медом пахнет. Почему медом и отчего это плохо – даже не спрашивай. Элай – ему, пожалуй, все равно, хотя его родня живет в Эллоре, теперь вот даже тетка, которая его растила. А мне – вот мне да, и впрямь не хочется уезжать. Мне в Эллоре нравится.

– Ага, – со значением протянул Оль. – Места там распрекрасные, знамо дело. Эльфийки опять же. Да и не эльфийки, бывает, встречаются.

Тахар поморщился – не от досады, а так, будто гласник пнул его прямиком в наболевшее.

– Боишься, займу место твоего погибшего друга, да?

– Не того я боюсь, – насупился Оль. – Когда Кинфер погиб, это получилось, знаешь… мы ж выросли вместе, с первого школьного дня. До сих пор… ну, это будто глядишь на пергамент, в котором дырка выжжена. Хоть и прошло четыре года.

Тахар молчал. Гласник остервенело уминал ложкой несчастные ягоды.

– Ежели Умма теперь выбрала тебя – ну, значит, оно того стоит. Я-то что, я только рад, что она голову подняла наконец после всего… вначале Кинфера не стало, а потом через год еще бабка ее померла… Плохо с ней было, с Уммой. А теперь она наконец улыбается и платья красивые носит, и раз так – значит, я слова против тебя не скажу. Улыбки и платья – это правильно, это хорошо. – Оль критически оглядел ягоды, бросил ложку в таз и пинком подвинул его к Тахару. – А вот что нехорошо – то, что ты ж, зараза, с ней не будешь! У вас же троих шатания по Мирам без края и конца, да неразлей-такая-дружба. Вот что плохо, прям дальше некуда как нехорошо!

Тахар задвинул таз под столик и взялся за ступку. Долго и старательно мельчил содержимое в чаше, и Оль уже подумал, что Тахар отмолчится, но тот все-таки заговорил:

– Мы всегда так жили, с двенадцати лет, с первого путешествия в Мир. Все эти годы мы были больше там, чем здесь. И всегда – больше друг с другом, чем с прочими. Мы это выбрали, решили так, понимаешь? Мы можем уходить в Миры на много дней, и не сказать, чтобы нам так уж хотелось проходить через портал обратно.

Ему не обязательно было что-то объяснять. Оль все понял еще в тот вздох, как узнал, что Тахар сумел использовать жизненную силу умирающей Алеры. Такая связь могла возникнуть только в одном случае: когда люди друг другу – ближе некуда. Когда они – считай что один человек. Оль все понимал и просто сердился – из-за Уммы и собственной обиды – он привык считать самоучек недотепами, но теперь только и видел, что эти самые недотепы оказываются проворней, удачливей и попросту счастливей его, обученного гласного мага.

– Свихнутые вы какие-то, – бросил Оль. – Взрослые люди, а живете, как дети.

– Быть может, и свихнутые, – с непонятной усталостью согласился Тахар. – Только заметь, мы никому своего счастья не навязываем. Зато все вокруг стремятся побыстрее донести до нас свои ценные мнения.

Оль смутился, отвернулся, принялся раскладывать побеги бегунчика на деревянной досочке.

– Ну положим. Только ж разве может быть, чтоб людей ничего не держало в мире, где они всю жизнь прожили?

– Не может. – Тахар помолчал, подбирая слова. – Всех нас что-нибудь да держит. Только, знаешь, с каждым годом все меньше. С каждым годом все больше народу нас не одобряет и постоянно напоминает, что мы чокнутые. Ну, наверное, они правы, только у нас иначе не получается. И мы не понимаем, отчего должны хотеть, чтобы получалось иначе. Вот скажи, чего такого интересного мы лишаем себя, а? Ты можешь представить, чтоб Алера напялила платье, стала варить мужу кашу и на том успокоилась?

– Не могу, – согласился Оль. – Только, быть может, стоило бы? Жизнь – она не только про интерес, а еще и про полезность. А чего полезного делают твои друзья кроме того, что носятся по Мирам, как подлетки беспутные?