Оказывается, он страшно проголодался. Очень хорошо, что тарелка оказалась такой большой.

Дракон жевал и смотрел на круг танцующих. Подмечал, как составляются пары – то одна, то другая находит друг друга в круге, некоторое время пляшет там, пока их движения не становятся страстно-нетерпеливыми, а затем уходит за возы и шатры. Вскоре дракон понял, что пары составляются из мужчин и женщин разных племён: они отличались цветами и кроем одежд, причёсками, немногочисленными украшениями. Татуировками наверняка тоже, но татуировок Илидор с такого расстояния не видел. Некоторые пары приходили к кругу вместе, как пришли они с Жасаной, и танцевали там недолго. Некоторые женщины и мужчины возвращались в круг снова через некоторое время и находили себе нового партнёра.

Понемногу в голове у Илидора прояснилось: степняки используют празднество, чтобы завести потомство от других, далёких племён степняков!

Что же, если родственное смешение у людей даёт такие же печальные результаты, как у эльфов, то степняки действуют разумно, решил Илидор и вздохнул. Теперь, когда он понял, что вихрь красок, ухватившийся за него возле повозки, действовал с далёким прицелом, дракону сделалось немного грустно.

– А я-то думал, это просто такое дружелюбие, – проворчал он, облизал пальцы и поставил тарелку на траву.

Что же, значит, в интересах Жасаны – не ограничиться одним лишь золотым драконом, если ей действительно хочется «красивого ребёночка» или хотя бы какого-нибудь ребёночка. Ведь дракон может оплодотворить только драконицу одного с ним вида и только в драконьем облике.

И вот что Фезимий имел в виду, когда обещал Ахниру, что тот будет «плясать с самыми бойкими девками»!

Илидор рассмеялся, мигом забыв о нависшей над ним тени печали. Какая ещё печаль в такой прекрасный день! Под навесом Ахнира не было, и дракон глазами искал Талая в круге, думая, что умрёт со смеху, если увидит его среди танцующих. Илидору было проще представить Ахнира готовящим праздничный ужин для драконов, чем пляшущим со степнянками или уединяющимся с одной из них за шатром, но кто знает, какие страсти могут скрываться за этим надменным тонконосым лицом!

В конце концов, у Талая есть как минимум один сын – тот самый, которого Илидор здорово цапнул в далёком детстве.

Фезимию, видимо, очень хотелось, чтобы на его празднике был дракон, если он пообещал Ахниру женщин: ведь эльфы и люди почти никогда не дают потомства, они сильно отличаются друг от друга, несмотря на большую внешнюю схожесть, к тому же они редко сходятся, не считая друг друга особенно привлекательными. А если изредка полукровки и рождаются – они всегда оказываются бесплодными.

И степняки, и эльфы как будто забыли про Илидора, и дракон тоже решил забыть про них, пока они сами не напомнят. Представить, что здесь нет никаких эльфов, они ушли, испарились, передохли и сгнили в земле.

Дракон вытянулся на сочно-колючем травяном ковре, положил руки за голову и стал смотреть в небо. Лазурно-синее небо в частых пушистых облаках, за одним из которых пряталось солнце, непривычно сухое и жаркое в степи. В долинных посёлках оно плавило, в горах обжигало, в приречных селениях превращало воздух во влажное одеяло, а в степи – иссушало, словно слышащий воду дракон, решивший выпарить влагу из своего врага, превратив его в сморщенную шкурку.

Илидор не боялся солнца – ни плавящего, ни иссушающего, никакого. Илидор лежал и думал: а разве не здорово было бы когда-нибудь поселиться в одном из таких степных племён? У них сколько угодно простора вокруг и в небе, они не сидят на одном месте подолгу и всегда видят вдали горизонт, к которому можно двигаться – золотой дракон чувствовал бы себя прекрасно в таком месте. Среди этих людей, живых и весёлых, но в то же время спокойных и никуда не спешащих, словно перекати-поле, носимое ветром.

Илидор потянулся до хруста и сел, согнув одно колено, положив на него руку, принялся тихонько мурлыкать себе под нос, щурясь небу. Крылья плаща лежали вокруг дракона диковинной мантией. Илидор не видел, как переглядывается группка девушек неподалёку, как они взбудоражено перешёптываются, стреляя глазами в дракона, как хихикают, краснеют, то и дело прыскают от смеха. С другой стороны на него с любопытством глазели детишки. Когда крылья драконьего плаща шевелились сами собой – дети приходили в восторг. Некоторые мужчины поглядывали на Илидора то ли с надеждой, то ли встревоженно – эти взгляды он ощущал, но как нечто привычное, как фон, от которого приподнимается дыбом чешуя на загривке, не существующая в человеческой ипостаси.

Степняки ему нравились: весёлые, громкие, сплошь разрисованные узорами из шрамов и при этом наполненные каким-то удивительным внутренним умиротворением, которое словно говорит: наша громкость и весёлость исходят не от дурости и не от суетливости, а от внутренней силы, которой мы готовы наполнить весь мир. Пожалуй, степняки оказались интереснее людей в любых поселениях, где Илидору довелось побывать, да и сама степь ему понравилась больше человеческих посёлков, пусть и разных, но при том неуловимо похожих друг на друга. И уж всяко больше селений высоко в горах, где всё время кажется, будто теряешь равновесие, и нужно каждый миг держать себя в руках, чтобы не перекинуться в дракона и не воспарить.

Насчёт прибрежных селений Илидор пока уверен не был. Ему очень хотелось остановиться в одном из них хотя бы на полдня, попробовать их жизнь на вкус.

Если бы сейчас посреди степи в людской земле Уррек сидел тот Илидор, каким он был несколько дней назад, – наверное, дракон бы счёл, что имеет смысл сбежать из Донкернаса именно в такое место, в степь, полную простора, воздуха, неумолимого солнца и весёлых загорелых людей с жёлтыми глазами, полную девушек, которые вихрь ярких одежд и маленьких косичек.

В степи он мог бы затеряться почти так же успешно, как в городе.

Но Илидор, которому довелось услышать голос Такарона в заброшенной шахте, уже не был Илидором, жившим несколькими днями ранее.

Этот Илидор всё яснее понимал, что отчаянно жаждет снова услышать голос горы, породившей драконов. Он будил в Илидоре чувство близости к чему-то важному и настоящему, чего золотой дракон был лишён всю свою предыдущую жизнь и без чего теперь не мог ощущать себя полностью целым. Это был голос родины, о которой он всегда думал как о чём-то навсегда потерянном, оставшемся в далёком драконьем прошлом и невозможном ни в одном драконьем будущем. Потеря Такарона была данностью для всех драконов, и Илидор в своих туманных планах побега никогда даже не рассматривал северо-восточное направление: через домен Хансадарр, что между Донкернасом и людскими землями Декстрин, до самой горной гряды…

А стоило бы его рассматривать. Стоило бы его рассмотреть самым первым!

Потому что, только теперь золотой дракон с великим волнением достаёт эту мысль и начинает вертеть её в своей голове, потому что если его в самом деле не сдерживает Слово эфирных драконов, если он сумеет сбежать, не потеряв своей магии и драконьей ипостаси…

Он сможет прийти в Такарон. Хотя бы навестить его перед тем, как уйти в какой-нибудь из людских городов. Разве не так?

Если его не держит Слово, данное Моран за эфирный род, то он, Илидор, – единственный дракон, который может вернуться в подземья.

В конце концов, за двести лет к отцу Такарону должен прийти хотя бы один дракон.

Ведь Такарон скучает по драконам, своим старшим и самым любимым детям.

Илидор оттягивал момент, когда сумеет проговорить про себя эту мысль, возникшую у него вскоре после спуска в заброшенную шахту. Просто она, эта мысль, была такой огромной и невозможно нахальной, что попросту не помещалась в драконьей голове. Поверить в неё было так же просто, как в то, будто можно, к примеру, оторвать голову Теландону и взять в свои лапы вожжи Донкернаса.

Но сегодняшний день очень хорошо подходил для всяких вещей, ставящих всё вверх тормашками.

Да, золотой дракон не может разобраться во всём с наскока, он даже пока не понимает толком, куда и как нужно смотреть, чтобы понять. Ему хочется просто раскинуть крылья и упасть в небо, подняться над всем, что неважно и только замутняет взгляд, хочется нырять в потоки воздуха снова и снова, пока они не стряхнут с его чешуи всё наносное, пока не останется лишь то, что действительно имеет значение. Хочется подняться ещё выше, к солнцу, и попробовать разглядеть ответы в его невыносимом сиянии.