Сейчас будет проверка документов. Никто не может просто так рассекать с драконами где ни попадя, то есть за пределами донкернасского домена. Это правило можно понять, а вот чего Илидор понять не мог – как бы все эти люди и эльфы узнавали, что в повозке сидит дракон, если бы сами донкернасцы об этом не сообщали.

Если бы они с Ахниром ехали, положим, верхом, то кто бы узнал?

Впрочем рано или поздно какие-нибудь стражники в каком-нибудь поселении всё равно спросили бы о дорожных грамотах, да и ездить верхом Илидор, разумеется, не умел.

Каким, в кочергу, образом, он собирается передвигаться после побега, минуя всех этих стражников? Ведь лететь, не привлекая к себе внимания, золотой дракон, надо думать, не сможет, даже если выберет самые ненаселённые с виду места – Илидор уже уяснил: если ты хочешь что-либо утаить, то можешь смело рассчитывать, что в самом глухом лесу, самом заброшенном селении и самой глубокой реке непременно найдётся праздношатающийся эльф или человек, который увидит, запомнит, запишет и в красках нарисует именно то, что ты пытаешься спрятать. А догнать одного дракона на другом – невеликая сложность.

С улицы доносились обрывки фраз Ахнира, бормотание сподручников, ещё какие-то незнакомые голоса. Потом повозка дрогнула и куда-то потащилась.

Илидор сделал глубокий вдох, отчасти чтобы прогнать дурноту, отчасти – пытаясь различить запахи этого места, которые должны были просочиться через неплотно задёрнутый полог. Должны же?

Всё растворялось в вони гнилой соломы, пота, долгой дороги. А всё, что можно было разглядеть через недозадёрнутый полог – это жёлтый солнечный день. Золотой дракон жадно смотрел в эту полоску солнечного дня, в которой плясали пылинки и временами мелькали силуэты людей, переходивших дорогу за проехавшей повозкой.

Золотой дракон знал, что это место, этот большой посёлок людей называется Кваф.

Какой он, Кваф? Людный, яркий, тесный, шумный? Чем он пахнет – свежим хлебом, степным ветром, деревом, дорожной пылью, жареным салом, сапожной смолой, лошадиным навозом? Какие дома вокруг, глиняные, кирпичные, из соломы, чурок или камня? Как держатся люди, как разговаривают, одеваются, что носят в руках, как приветствуют друг друга? Во что играют дети?

Илидору хотелось ходить по посёлку и впитывать его в себя, подмечать всякие мелочи вроде расписных кувшинов на подоконниках, уличных котов диковинной расцветки, странных словечек, которые, услышав, повторяешь про себя, едва заметно шевеля губами. Хотелось жмуриться от солнца и посильнее топать ногами, следя, как клубится и оседает пушистая дорожная пыль. И ещё, конечно, хотелось срочно съесть всё, что готовят в этом поселении, вместе с посудой и ложкой.

Но нет, он лишь доедет в закрытой повозке до какого-нибудь спального дома, и его клетку вытряхнут на сеновале или в пустом сарае, или в другом месте, где сподручникам будет удобно за ним присматривать и где он не увидит решительно ничего интересного. А может, его и из повозки доставать не посчитают нужным, если отъезд к шахте запланирован на раннее утро. Просто бросят в клетку краюху хлеба или холодный початок варёной кукурузы, а может, печёную репу – и баиньки, Илидор, встретимся утром.

Привезём тебя к заброшенной шахте и скажем: давай, золотой дракон, лезь под землю и скажи, есть ли там что-нибудь ценное. А потом возвращайся в клетку, под задёрнутый полог в душной повозке.

Из Донкернаса вывозили только Хороших Драконов, то есть таких, которые не попытаются сбежать при первом удобном случае, ну или при втором. И это кое-что говорило о судьбе Плохих Драконов.

Илидора мало волновали клетки или Плохие Драконы, а вот что ему причиняло невыносимую, почти физическую боль – так это неудовлетворённое любопытство. Вокруг был целый мир, огромный, удивительный, красочный и вкусный, ждущий, когда же золотой дракон его исследует, рассмотрит, обнюхает, потрогает, – но делать это из-под полога повозки невозможно!

От этой близкости интереснейшего и желанного мира кругом и от невозможности преодолеть последние разделяющие их шаги Илидор раздражался и расстраивался. А потом принимался напевать, поскольку долго оставаться раздражённым и расстроенным золотой дракон не умел, а от пения ему делалось немного легче. Вот и сейчас он сидел на полу клетки, положив одну руку на согнутое колено, прикрыв глаза, и довольно громко напевал только что придуманный мотив. В мелодии было много воздуха, свободы, воодушевления и ожидания открытий, щекочущих любопытный нос, и постепенно дракону делалось не так обидно из-за того, что он снова увидит одни ошмётки вместо огромного и прекрасного мира.

Как будто мало того, что золотого дракона не возят через города. Почему не дать ему в своё удовольствие изучить хотя бы посёлок? Хотя бы одну улицу? Да хотя бы что-нибудь помимо сеновала, сарая или конюшни! Ну что плохого от этого случится?

Илидор так увлёкся пением, что не заметил, как к повозке подошёл Ахнир Талай и стал смотреть на дракона через отдёрнутый полог. Смотрел, смотрел с непривычной задумчивостью, прислушивался к его голосу, а потом окликнул, раз, другой и почти рявкнул в третий раз:

– Илидор, твою захухру!

Золотой дракон вздрогнул и умолк, но глаз не открыл и позы не изменил. Ахнир мимолётно поморщился.

– Сегодня переночуешь в доме. Попытаешься что-нибудь выкинуть – пожалеешь про тот день, когда вылез из яйца, понял?

Илидор, разом превратившись из расслабленного, полного пренебрежения дракона в дракона очень внимательного и удивлённого, медленно кивнул, поднялся и подошёл к решётке.

– Ты чего это такой добрый, Ахнир?

Эльф не ответил, поджал губы с видом бесконечного презрения и пропал из виду, и до дракона донёсся его голос, совершенно ледяной голос, который Талай использовал, чтобы дать понять: «Я знаю, что тебе не нравится моё указание, но даже в пасть дракона не поместится тот хрен, который я кладу на твоё мнение по этому поводу».

В повозку влезли сподручники, два коренастых и очень мрачных эльфа, которым, собственно и предназначался Ахниров тон. Илидор был настолько взволнован неожиданным послаблением, что у него кровь шумела в ушах, и он даже не осознавал, что стоит в клетке, вытянувшись в нитку, вцепившись в прутья решётки так, что немеют пальцы, а крылья плаща, наполовину развернувшись, трепещут за его спиной, как голодные коты при виде колбасной шкурки.

Замок звякнул. Впервые – не для того, чтобы Илидор отправился из клетки прямиком на задание или спать на каком-нибудь соломенном коврике в амбаре, пока эльфы по очереди несут караул. Его отведут в самый настоящий дом! Он увидит что-топомимо Донкернаса, шахт, каньонов и обрывков солнечных дорог, которые можно разглядеть из-за неплотно задёрнутого полога повозки!

Дверь клетки открылась, и Илидор, едва веря своему счастью, отпустил прутья решётки, шагнул наружу. Он даже не подумал, что, выходя из клетки без ясно высказанного эльфского разрешения, вполне может получить тычок под рёбра, но сподручники смолчали и не тронули его, только смотрели исподлобья, тоскливо и свирепо, как цепные псы, которым хозяин скомандовал «Место».

И что им не нравится? Им же легче, если дракон будет ночевать в доме: не нужно нести караул, можно спокойно отоспаться – ведь не подстилки же они охраняют, когда по очереди бодрствуют в ночи.

Полураздёрнутый полог чуть покачивался от движения нагретого солнцем воздуха, а за пологом был новый удивительный мир, и, если бы Илидор не боялся, что всё это – дурацкая шутка, он бы сейчас орал, пел и вприпрыжку летел навстречу этому чудесному миру, и плевать, что там думают об этом сподручники.

Но дракон не мог поверить в своё счастье до конца и всё ещё думал, что это может быть шутка. Пусть даже Ахнир Талай никогда в жизни ни с кем не шутил, насколько Илидору было известно.

По мнению золотого дракона, это являлось верным знаком однобокости умственных способностей Ахнира, но сейчас Илидор очень одобрял эту однобокость.

Дракон медленно делал шаг за шагом к пологу, запоминая это ощущение ожидания и предвкушения, от которого дрожало в животе, учащалось дыхание. Крылья трепетали, словно на сильном ветру, рот наполнялся слюной, а в воздухе чудился запах булочек с корицей.