В груди у Йеруша, сначала медленно, а потом всё быстрее и сильнее застучал молот, разрывая рёбра, закладывая уши приливными волнами, выливая в виски ужас, обжигающе-ледяной ужас.

Кьелла просто поиздевалась над доверчивым гидрологом, который хотел дать миру чудо! Ведь Кьелла ни единым словом не подтвердила, что чудо существует! Это сам Йеруш решил, будто ему удалось получить живую воду!

А может быть, чудо существовало? Может быть, Кьелла вовсе не вводила в заблуждение доверчивого гидролога? Просто живая вода не действует на драконов…

Почувствовав, что кисть сводит судорогой, Йеруш наконец освободил из хватки своих пальцев разбитое лицо Илидора. Голова дракона тут же мотнулась в другую сторону. И очень хорошо. У Найло сейчас всё равно не было сил на него смотреть.

Силы кончились. Все.

Йеруш даже не смог швырнуть опустевший пузырёк в чащу — просто разжал пальцы, и его главная, самая огромная, отчаянная и бессмысленная жертва укатилась по подушке опавшей листвы, затерялась в траве.

Он не ругался. Никакие известные ему слова не имели достаточно смысла, чтобы их стоило сейчас произносить.

Найло отвернулся от Илидора — не отсел, не отстранился, а просто отвернулся, чтобы не смотреть на его изувеченное тело, чтобы не видеть, как золотой дракон испускает последние вздохи. Это было бы выше сил Йеруша даже в лучшие времена. Так что он просто отвернулся, уселся рядом с драконом, скрестил ноги, касаясь бедром драконьего плеча. Плечо было холодным, Найло ощутил это даже через драконью рубашку и собственные штаны.

Сам не сознавая, что и зачем делает, Йеруш потащил к себе изорванное драконье крыло — оно было похоже на лохмотья тонкой тряпки.

Как-то несправедливо, что драконы умирают не в небе. Как-то нечестно, что существа, созданные для неба, обречены умирать на земле.

Впрочем, может, в этом и есть какой-то смысл, ведь драконы Такарона рождены от камня.

Почему-то Йерушу стало спокойней, когда его рука легла на лохмотья крыла. Теперь он словно провожал дракона туда, в вечность, и кочерга разберёт, почему для этого нужно было держать Илидора за крыло.

На самом деле, Йеруш даже не знал, жив ли ещё дракон. И проверять не собирался. Не мог.

У своих ног он с отстранённым удивлением обнаружил собственный рюкзак. Вздохнул тяжко и прерывисто, свободной рукой распустил тесёмки. Вытащил комом одежду, несколько банок с реактивами и пузырьки с прудной зеленью, кошель, фляжку с водой и, наконец, добрался до большой папки-конверта из мягкой красной замши. Эта ёрпыльная папка всегда так настырно лезла ему в руки – а теперь словно пытается потеряться навсегда.

С трудом, дёргая конвертом в рюкзаке, Йеруш извлёк его на свет. На красной замше остались коричневатые пятна — следы крови из порезанных пальцев.

Безо всяких эмоций, с одеревеневшим лицом Йеруш расстегнул замок конверта. Внутри лежали бумаги, документы, заметки и письма — одно разорванное и потом кое-как склеенное, ещё там виднелась синяя атласная лента, какой-то значок, что-то похожее на длинные древесные стружки, ещё всяческая мелочёвка, едва различимая в глубине. Йеруш смотрел внутрь красного замшевого конверта так, словно сам впервые видел его содержимое.

Многие годы он наполнял этот конверт, но ни разу не заглядывал внутрь.

Одной рукой неудобно было доставать из конверта бумаги, и Найло долго возился, выуживая первую порцию — это оказались исчёрканные заметками листы, сшитые по краю грубыми серыми нитями, двумя широкими, неаккуратными стежками. Заметки были очень старыми, чернила во многих местах выцвели и расплылись. И эти заметки явно писались в течение долгого времени — Йеруш листал их всё так же неловко, одной рукой, вторую держа на разорванном драконьем крыле. Йеруш рассматривал собственные записи, сделанные синими чернилами и голубыми, чёрными и фиолетовыми, пометки грифельным карандашом и несколько примечаний изумрудно-зелёным. Смотрел и беззвучно смеялся.

— Мои выкладки про колебания плотности воды при изменении давления, — прошептал он вдруг и покивал каким-то мыслям или же воспоминаниям. — Эту идею я подал ещё на первом курсе, а формулировать её начал даже раньше, да, раньше, — лет в пятнадцать, пока ещё не учился в университете, но верил, что смогу попытаться. Да. Изменение плотности воды. Даже для меня это звучит странно, согласен. К тому же я понятия не имею, какое практическое применение можно найти повышенной плотности воды, окажись моя гипотеза правдой. Всего лишь гипотеза, да. Без понятия, как её проверить. Нет у нас такой технической базы. Без понятия, кому и зачем может быть нужна эта информация. Хах! И тем занятней, что эту идею у меня спёр один из моих же преподавателей, Вашарай. Да-а, Вашарай, старый хрен. Ты бы сказала, что я не способен позаботиться даже о своих идеях, правда, мама? Наверняка бы ты так сказала. Я же слышал.

Перевернув последнюю страницу сшитых заметок, Йеруш дёрнул головой, клюнул воздух. Бережно отложил заметки в сторонку и снова открыл одной рукой красный замшевый конверт. Кровь уже подсохла на его пальцах и не пачкала замшу, но теперь наконец пришла боль от порезов.

Йеруш потащил из конверта ещё один черновик и почти впился пальцами другой руки в безжизненное драконье крыло.

Это не Илидору нужно, чтобы Йеруш держал его за крыло, провожая в вечность — дракон без сознания, а может, вообще уже мёртв. Это Йерушу нужно держаться за Илидора, прыгая в свою пропасть.

Именно за Илидора Йерушу нужно держаться, чтобы осмелиться прыгнуть туда.

— О-о, черновик моей первой научной публикации! Да. Она была посвящена сухой воде. Ха. Такой редкий случай, почти невозможный: второкурсник публикует работу аж в «Омуте мудрости», от своего имени публикует, а не каким-нибудь там прицепом к имени ректора, о нет. «Омут мудрости» — очень уважаемое научное издание, очень! А ту мою работу заметил Убьер Змарло, один из виднейших гидрологов Эльфиладона. Подозреваю, именно поэтому мной потом так интересовались в Зармидасе. Хах, я ведь уже тогда знал, что никогда не смогу показать вам эту работу, никогда нихрена не смогу вам показать и объяснить, так какого ж ёрпыля я всё таскаю и таскаю её за собой?

Йеруш качает головой, откладывает черновик в сторону и снова лезет в красный конверт, а другой рукой нервно гладит бархатисто-мягкие обрывки крыла Илидора. Но смотреть на Илидора Йеруш боится. Он не знает, жив ли ещё золотой дракон. И не знает, что будет делать Йеруш Найло, когда золотой дракон перестанет быть живым.

Так же Йеруш не знает, живы ли ещё его родители — и на что это влияет, и влияет ли это на что-нибудь вообще.

И ещё Йеруш понятия не имеет, какой кочерги он сидит сейчас посреди Старого Леса рядом с умирающим или уже мёртвым драконом и ведёт монологи с родителями, которых, ну мало ли почему, уже может тоже не быть на свете.

Но кто сейчас точно жив — так это демоны в голове Йеруша Найло, и Йерушу Найло сейчас не с кем больше говорить. Старый Лес — и тот молчит. Даже ворчливые кряжичи не издают ни звука. Даже птицы не чирикают, и ни одного шпынявого комара не жужжит над ухом. И Йеруш говорит с демонами внутри своей головы. Достаёт из конверта один предмет за другим и говорит. Говорит. Говорит.

Лишь бы не смотреть на золотого дракона, лишь бы не оставаться в одиночестве перед простым и невозможным вопросом «А дальше-то что?», хотя когда это Йеруш Найло бегал от невозможных вопросов? Йеруш Найло скорее бегал за ними, а не от них — но не теперь. Нет-нет-нет, не теперь!

Сегодня ему проще открыть эту ёрпыльную красную папку и обернуться лицом к своим демонам, раскинуть перед ними руки, то ли для объятий, то ли показывая отсутствие дурных намерений, как это принято в Старом Лесу, проще отдаться своим демонам на растерзание, оглушить себя ими, позволить им заполнить всё пространство вокруг, одуреть от их голосов и раствориться в едких замечаниях, разорваться на куски под камнепадом их обидных упрёков и язвительных насмешек — всё это проще, чем посмотреть на дракона и обнаружить, что он больше не дышит, и спросить себя: «А дальше-то что?».